о, что за пределами типичных конечных морен встречаются еще местами поддонные морены и валуны, и то же самое было констатировано и для области древнего северного обледенения. Здесь также, за пределами типичных конечных морен, к югу от них, можно было открыть следы других, внешних морен, утративших гораздо более свою типичность и по всем признакам более древних. То же явление представляет нам и северная Америка, где ледниковый период также существовал и, притом, еще в большем развитии, нежели в Европе (в последней северные ледники доходили до 50-го градуса широты, а в Америке — до 40-го). Здесь также, за пределами типичных морен, охвативших большие американские озера, встречаются (как доказал недавно Чемберлен) более древние, внешние, уже утратившие типичные признаки моренного ландшафта. Внутри типичных, позднейших морен (то есть к северу от них или ближе к Альпам) останков палеолитического человека никогда не находили, но в пространстве между ними и внешними, более древними моренами, они были найдены, например, около Тиле, Веймара и Геры, на границе северного обледенения, и в Шуссенриде и Таингене — у подножия Альпов. Всё это показывает, что существование палеолитического человека относится к эпохе промежуточной между двумя ледниковыми периодами и ко времени позднейшего из них, с окончанием которого исчез, по-видимому, и палеолитический человек. На место его явился неолитический, принесший с собой не только большее искусство в обделе камня, уменье его шлифовать и пробуравливать, но также уменье приручать животных, знание земледелия, гончарства и тканья. Этот новый приток племен последовал, по-видимому, с юга, из Африки, как на то указывают некоторые породы возделываемых растений и домашних животных, остатки которых были найдены в культурном слое швейцарских свайных построек, относящихся к неолитическому веку.
Выше было сказано, что наиболее богатые данные для познания палеолитического человека дала Франция, климатические условия которой уже в ту отдаленную эпоху были, по-видимому, более благоприятными, чем Германии. Действительно, древние речные наносы Соммы и Сены, пещеры департамента Дордони и Пиренеев доставили покуда наиболее ценные материалы для суждения о быте и обстановке палеолитического зверолова. Тем не менее, аналогичные находки были сделаны также в южной Англии, Бельгии и южной Германии, а в новейшее время и в средней Германии, Австрии и в русских пределах (особенно в Келецкой губернии). Как на самые новейшие можно указать на находки Фрааса в пещере Бокштейн, в Лонентале; Гакера — в пещере Гуденус, в долине Кремса, в нижней Австрии; Мачки и Ванкеля — около Пшедмоста, на реке Бечве, в Моравии, и Оссовского — в Машицкой пещере, Келецкой губернии. В пещере Бокштейн Фраас нашел много изделий из костей мамонта и носорога, вместе с изделиями из кремня и рога северного оленя, а также костями лошади, оленя, пещерного медведя, гиены, песца, дикой кошки и других; останков самого человека найдено не было. Находки Оссовского интересны тем, что они дополняют данные, полученные для пещер той же местности графом Завишей, и именно указывают на большое сходство в быте и культуре между палеолитическим населением Польши и Франции. Наконец, находки Мачки и Ванкеля любопытны в том отношении, что они были сделаны не в пещерах, а в открытом отложении, в лёсе (глине), и познакомили с обширной стоянкой охотников палеолитического века, стаскивавших сюда свою добычу, устраивавших здесь свои пиры и изготовлявших здесь же кремниевые и костяные орудия.
Из всех сделанных до сих пор находок можно было составить довольно наглядное понятие о быте и обстановке людей палеолитического века. Это были дикари, умевшие пользоваться огнем, питавшиеся, по-видимому, по преимуществу мясом и довольно искусные в обделке кремня и в особенности кости и рога. В то же время, это были ловкие звероловы, успевшие одолевать таких зверей как мамонт, носорог, пещерный медведь, дикий бык, лошадь, олень. Они были большие лакомки до костного мозга, как то можно судить по тому, что почти все трубчатые кости добытых ими зверей оказываются расколотыми. Звери доставляли им и нужные шкуры, которые они умели, по-видимому, обрабатывать и шили из них себе одежды, на что указывают находки искусно сделанных костяных иголок. Не были чужды они художественного таланта: их костяные гарпуны и стрелы снабжены нередко правильными насечками и узорами, их орудия выказывают иногда еще более совершенные украшения — в форме резных или сделанных рельефно изображений животных. Можно полагать также, что они были знакомы с элементарным счетом; некоторые костные палочки с зарубками весьма напоминают позднейшие бирки. Но они не знали способа приготовлять глиняную посуду и не имели ни одного домашнего животного. У них не было даже собаки, и варить пищу они могли только на манер некоторых североамериканских дикарей до прибытия европейцев, именно, вырывая в земле яму, выстилая ее кожами, наливая воды и потом нагревая воду посредством опускания в нее раскаленных камней. Это была, следовательно, до-горшечная и до-собачья эпоха, — одна из древнейших в развитии человеческой культуры.
По многим подробностям быта и обстановки палеолитические обитатели Европы представляли большое сходство с современными эскимосами, населяющими северную окраину Америки. И здесь и там мы видим каменный век, искусство в обделке кости и рога, сходные формы гарпунов, стрел, скребков, ножей и других орудий, разбивание оленьих костей для извлечения мозга и художественную наклонность к резьбе и к изображениям животных. Сходство это так значительно, что благодаря эскимосам можно было уяснить значение некоторых палеолитических орудий, которые иначе остались бы совершенно непонятными. С другой стороны, это сходство навело на мысль, высказанную недавно Мортиллье, что нынешние эскимосы представляют прямых потомков европейских палеолитических дикарей, отступивших к северу с наступлением более теплого периода. Такое заключение, однако, требует более положительных доказательств, так как сходство в быте может объясняться сходством в климатических условиях, в окружающей природе и в ближайших потребностях. С другой стороны, важно также иметь понятие о физическом типе палеолитического человека для того, чтобы судить, насколько он был близок к типу современных эскимосов.
К сожалению, данные, которые имеются для суждения о типе палеолитических обитателей Европы, еще весьма скудны, чтобы на основании их можно было составить вполне определенное представление. Известно, правда, несколько десятков случаев нахождения человеческих костей в слоях с остатками культуры палеолитического века, но древность многих из этих костей подлежит сомнению, в том смысле, что они могли принадлежать и позднейшему неолитическому веку. Если в течение палеолитического века человек пользовался пещерами для жилья и стоянки, то сомнительно, чтобы он погребал в них и своих покойников; с другой стороны, по отношению к неолитическому веку доказано, что пещеры служили в эту эпоху для погребения мертвых. Но, погребая мертвых в пещере, поневоле приходилось зарывать их в слой земли, находившийся на дне ее, и который иногда мог заключать в себе остатки культуры более древнего периода. Таким образом, не всегда нахождение костей человека в слое с остатками палеолитического века может считаться доказательством одновременности первых с последними. Впрочем, известно несколько остатков человеческого скелета, глубокая древность коих не может подлежать, по-видимому, сомнению. Число их, однако, весьма невелико и многие из них слишком фрагментарны для составления вывода об особенностях организации. Наиболее шуму наделали в последнее время две нижних челюсти (или, точнее, обломки их), найденные — одна уже несколько лет тому назад в Нолетской пещере, в Бельгии, а другая — в пещере Шипка, в Моравии. Обе они отличаются сравнительно крупными размерами и представляют некоторые признаки низшего строения. Однако, вторая из них, по мнению Вирхова, должна быть признана ненормальной, выказывающей задержу в прорезывании постоянных зубов, а первая, хотя и представляет некоторые черты низшего типа, однако, такие, которые можно встретить и на черепах современных дикарей. Вообще, если собрать все уклонения, замеченные в строении скелета у различных современных рас и особей, то можно воссоздать в воображении еще более низкий тип человека, чем какой мы можем себе составить из сравнения древнейших, известных до сих пор человеческих останков.
Недостаток фактов представляет обширное поле для догадок и фантазии, и мы видим, что уже со времени классической древности начинаются гипотезы относительно происхождения человека. Одни полагали, что он был создан из земли, другие — что из камней, а Анаксимандр Милетский полагал, что первые люди образовались из каких-то рыбообразных животных. Ванини (писатель XVII века) говорит об атеистах, по мнению которых первые люди получили начало из какого-то ила, загнившего вследствие разложения в нем трупов обезьян, свиней и лягушек. «Другие атеисты, — продолжает он, — думали, что только эфиопы образовались из одной породы обезьян, и ссылались в подтверждение на одинаковую температуру их тела» (?). В половине прошлого столетия де-Малье в своем Телльямеде или беседах индийского философа с французским миссионером развил идею, что человек явился из моря, произошел от каких-то человекообразных водяных существ — «морских людей». Но уже к концу XVIII века стало встречаться всё чаще и чаще предположение, что человек мог произойти от высших обезьян или приматов, и воззрения такого рода мы встречаем у Монбоддо, де-ла-Меттри, Бёрнета, Бонне, даже Гердера, Канта, Жоффруа Сент-Илера. В начале нынешнего столетия Ламарк, в своей Философии зоологии, придал этой догадке форму определенной гипотезы, выразившись таким образом, что «если человек не отличался от животных ничем другим, кроме особенностей своей организации, и если бы мы не знали, что происхождение его совершенно иное, то можно было бы доказать, что все отличительные признаки его организации суть ничто иное, как результаты изменений в его повадках, последовавших в древние времена, и привычек, которые он приобрел мало-пома