, созданные исключительно или преимущественно для него, для его пользы, забавы или также искушения и кары. Еще решительнее и полнее стали развиваться эти понятия в XV и XVI столетиях. По воззрениям Агриппы фон-Неттесгейма, Кардана, Джордано Бруно, Бёма, Парацельса и др. мыслителей того времени, человек есть конечная цель развития земной жизни, средоточие бытия, связь и символ всех вещей. Он соединяет в себе небесное и земное, вечное и преходящее, он представляет из себя целый мир — микрокозм, миниатюрное подобие великого мира — макрокозма; кто познает себя, тот познает всё. Душа человека есть часть мировой души, есть сила и разум всех вещей; тело его (по Бёму) есть эссенция материальных сил всех существ, в которой сконцентрирована вся природа. Жизненная сила человека (по Парацельсу) исходит от планет: сердце связано с солнцем, мозг с луной, почки с Юпитером и Венерой; на небе и в макрокозме содержится сущность всех членов человеческого тела. Судьбы человека представляются в созвездиях, не потому, (говорит Кардан), что человек управляется ими, но потому, что их взаимные положения соответствуют качествам человека, одно отражается в другом.
В соответствии с этим возвышением человека, животные низводились, между тем, всё ниже. В XVI столетии Гомец Перейра объявляет уже, что животные суть просто машины, действующие не по внутренним побуждениям, а по вложенному в них механизму. Еще решительнее развивают эту теорию в XVII столетии Декарт и его последователи, по мнению которых, животные не имеют ни ума, ни чувств, ни воли, и представляют только, как выражается один из Картезианцев, Кроциус — «гидравлико-пневматические машины». Но такие теории уже слишком противоречили обыденным понятиям и наблюдениям, чтобы не вызвать опровержений и даже насмешек.
Тем не менее, влияние этой теории не прошло бесследно; и, если в животных и стали признавать чувство, а до некоторой степени также волю и рассудок, то все-таки при этом подразумевалось, что их психическая природа коренным образом отлична от человеческой, так что если некоторые их поступки и поражают своей целесообразностью, то, во всяком случае, они только в ограниченной степени являются следствием размышления, большей же частью составляют просто проявления слепого, бессознательного инстинкта. Несмотря на нападки, которые возбудила против себя эта новая гипотеза со стороны многих мыслителей XVIII в., особенно Вольтера, она весьма прочно укоренилась в науке и, благодаря особенно авторитету знаменитого Кювье, сделалась господствующей с начала нынешнего столетия. Человек считался существом, хотя и принадлежащим по своей физической организации к животным, но тем не менее настолько отличным от них, что даже по одним анатомическим своим признакам он должен быть отделен в особое царство, наряду с царствами животных, растений и минералов.
Таков был, в кратких чертах, исторический ход развития господствующих воззрений на человека и на его отношения к животному миру, — со времен классической древности до второй половины XIX столетия. Мы говорим господствующих, потому что с большими или меньшими вариациями в подробностях они принимались большинством мыслящих и образованных людей своего времени, — хотя появлялись по временам личности, которые высказывали и иные мнения, далеко не отводящие человеку такого исключительного места в природе и понимающие несколько иначе его психические преимущества. Но в большинстве случаев, эти мнения были, так сказать, уже исключительными явлениями: они возбуждали мало сочувствия, проходили бесследно или принимались только известным кружком мыслителей. Были, правда, эпохи, когда эти мнения получали большее распространение, когда они развивались и разделялись большинством передовых мыслителей, когда они готовились, по-видимому, сделаться преобладающими; но такое преобладание продолжалось, однако же, относительно весьма недолго, наступал период реакции, и мыслящее человечество снова возвращалось к своим прежним теориям и воззрениям, только несколько исправив и видоизменив их, сообразно необходимым требованиям времени.
Тем не менее, мнения таких отдельных личностей, школ или эпох, представляют значительный интерес с точки зрения истории культуры, так как они показывают, что мысль о возможности происхождения человека от животных и об однородности их физической и психической природы, никогда не могла совершенно исчезнуть в мыслящем человечестве, — даже в эпохи, наименее, по-видимому, благоприятствовавшие таким воззрениям. Так, мы встречаем эту мысль еще в период классической древности, — у Анаксагора, который полагал, что человек, путем различных метаморфоз, мог произойти от рыбы или вообще какого-то водного животного. С другой стороны, если большинство древних философов и признавало, что психическая природа человека существенно отлична от природы животных, и что человек один только обладает разумом или духом, совершенно отличным по своей природе и происхождению от его материального субстрата, — то были и такие мыслители, которые допускали в этом случае только количественное, а не качественное различие и полагали, что психический агент есть только орган тела, неразрывно связанный с существованием последнего. По воззрениям Анаксагора, Демокрита и других философов, животные, по крайней мере, высшие, обладают также умом, и что если он не проявляется у них в таких же разумных действиях как у человека, то это зависит от порочного сложения их тела, изобилия в нем влажности, а главное, отсутствия речи. У одного из ново-платоников, Порфирия, жившего в III веке по Р. Х., мы встречаем мнение, что животные обладают не только чувствами и памятью, но и разумом, отличающимся от человеческого не по существу, а только по степени (non essentia sed gradu). Наконец, у Секста Эмпирика, (II в. по Р. Х.) мы встречаем даже положение, что не существует никакого признака, на основании которого можно было бы провести резкое различие между человеком и другими животными.
Подобные же мнения мы встречаем у некоторых Христианских писателей первых веков по Р. Х. Так, Арнобий (III в. по Р. Х.), рассуждая о сходстве природы животных с природой человека, задает вопрос: в чем же состоит отличие человека и какие такие имеет он преимущества, которые бы могли отвратить нас от мысли причислить его к числу животных? И затем проводит полную параллель между отправлениями и способностями, (как они тогда понимались), животных и человека. Другой писатель конца III — начала IV века, Лактанций, выражает мнение, что главное и даже единственное отличие человека заключается в религиозности, в способности понимать или воспринимать религию; все же прочие особенности человеческой природы замечаются, хотя и не в той же степени развития, и у животных. Такое мнение, очевидно, поддерживалось убеждением, высказанным еще Цицероном и Плутархом, что не существует ни одного народа, как бы ни был он дик и необразован, который бы не имел понятия о богах и о необходимости религии. Заметим, впрочем, что один древний философ, Ксенократ Карфагенский, полагал, что некоторое понятие о религии имеют и высшие животные; нечто подобное же допускали, по-видимому, и Иезуиты, как то можно судить по книге, изданной в Лилле в 1672 г.
Что касается собственно до происхождения человека, то, хотя в средние века догмат о происхождении всех людей от Адама (или одной протопласты, как выражались в то время) и стоял непоколебимо, так что схоластикам оставалось только рассуждать о том, сколько ребер было у Адама, какого он был роста, на каком языке говорил, и где находился тот земной рай, из которого он был изгнан после своего грехопадения, — однако, к XVI веку мы уже встречаем мыслителей (Джордано Бруно, Парацельс, Исаак Пейрере), которые доказывают, что происхождение Негров и Индейцев должно было быть существенно отличным от происхождения белой расы. От одного писателя начала XVII столетия, Ванини, мы узнаем о существовании в то время «атеистов», которые думали, что первые люди получили свое начало из земли, пришедшей в состояние гниения от разложения в ней трупов обезьян, свиней и лягушек, чем они и пытались объяснить то сходство, которое, по их мнению, существует между строением и склонностями этих животных и человека. Другие атеисты полагали, что одни только Эфиопы (Негры) произошли от животных, именно от обезьян, потому что будто бы один и тот же градус теплоты (?) существует в обоих. «Атеисты кричат нам постоянно, — говорит Ванини, — что первые люди ходили на четвереньках как животные, и что только благодаря воспитанию они изменили эту привычку, к которой, впрочем, снова возвращаются, — в дряхлой старости». — Были и такие личности, которые полагали возможным провести генеалогию человека до рыб; так Скалигер упоминает о мнении одного «мудреца», по которому человек, через посредство Каннибалов, Финнов, Пезиоров, Пигмеев, Эфиопов находится в родстве с некоторыми породами обезьян, а через них и с другими животными, до рыб включительно. Ходячие предания и рассказы того времени о баснословных животных и фантастических племенах — уродах, существах, в которых природа человека была смешана с животной, придавала таким и подобным им гипотезам некоторую долю вероятности в глазах современников. Не верить же совершенно таким рассказам было трудно; их разделяли знаменитейшие ученые своего времени, каковы, например, Исидор Севильский и Рожер Бэкон, почерпавшие их в свою очередь из сочинений древних географов и историков — Геродота, Элиана, Страбона, Плиния и др., которые, впрочем, приводили их большей частью только как местные рассказы и слухи, часто указывая на их неправдоподобность. В числе этих баснословных существ были целые племена людей без головы со ртом и глазами промеж плечей, или безглазых, — безротых, — об одой ноге, (вроде гусиной, под тенью которой они могли удобно скрываться от лучей солнца, как под зонтиком), — людей с извращенными, т. е. обращенными назад ступнями, — безносых, — хвостатых, — с ушами до того длинными, что ими можно было закрывать всё тело, как плащом, — спящих зимой и бодрствующих летом, и т. д. Ученые люди рассказывали, что на севере, в стране Магог, живут люди до того маленькие, что самые рослые из них не достигают трех пяде