Около десяти утра тронулись в автомобиле без сопровождения к Миллионной, приветствуемые по пути толпами. Нас встретил адъютант, проводил в гостиную. Вскоре появился великий князь, сильно озабоченный. Протянул всем руку, обменялись любезностями. Воцарилась неловкая тишина. Князь Львов и Родзянко сообщили великому князю мнение Временного правительства. Великий князь был очень взволнован, перевозбужден. Пришлось повторять ему многие фразы, он сам повторял какие-то слова. Затем пришла очередь Милюкова, официально участвовавшего в переговорах. Он говорил больше часа с полным спокойствием и хладнокровием, держа речь с явной надеждой на незамедлительное появление Гучкова и Шульгина, которые ему окажут могущественную поддержку. Они действительно вернулись к завершению его выступления, и переговоры с великим князем были на какое-то время отложены.
Мы рассказали им о новом повороте в развитии ситуации, а они в свой черед описали происходившее в Пскове. Кое с кем посовещавшись, Гучков приготовился поддержать Милюкова и объявил, что, если Михаил Александрович подчинится мнению большинства Временного правительства, он, Гучков, прекратит в нем работать. Наконец возобновились переговоры с великим князем. На сей раз слово взял Гучков, но говорил совсем в иной манере по сравнению с Милюковым, четко и кратко. Великий князь заметно утомился, начинал проявлять нетерпение. Когда Гучков закончил, великий князь неожиданно заявил, что хочет частным образом посоветоваться кое с кем из присутствующих, затем принять окончательное решение. Я боялся, что он обратится к Милюкову с Гучковым. Но он сказал:
— Мне хотелось бы побеседовать с князем Львовым и с Михаилом Владимировичем Родзянко.
Тяжесть свалилась с моих плеч, я сказал себе: «Если он хочет поговорить с ними, значит, уже готов отречься».
Родзянко высказал какие-то возражения, настаивая на совместном обсуждении вопроса, не видя ничего хорошего в приватных консультациях. Бросил на меня вопросительный взгляд, словно ждал разрешения. Я сказал, что мы полностью доверяем друг другу и не можем отказать великому князю в просьбе переговорить перед принятием серьезного решения с людьми, которым он особенно доверяет.
— По-моему, нам не следует отказывать великому князю, — таков был мой окончательный ответ.
Великий князь, князь Львов и Родзянко прошли в другую комнату, мы остались в гостиной. Старались уговорить Гучкова не выходить из Временного правительства даже в случае отречения Михаила Александровича хотя бы несколько дней, пока ему не найдется замена. Наконец он, подумав, вполне успокоился и, видно, пришел к заключению, что Романовы больше не имеют возможности играть какую-либо роль в истории России.
Вскоре вернулись князь Львов и Родзянко. Через некоторое время за ними последовал великий князь, объявив о решении не брать на себя бремя правления и попросив составить проект отречения.
— Ваше императорское высочество, — сказал я, — вы совершаете благородный, поистине патриотический поступок. Обязуюсь довести это до всеобщего сведения и позаботиться о вашей всемерной защите от всех и вся.
Мы обменялись рукопожатием и с того момента сохраняли добрые отношения. Виделись, правда, с тех пор только раз в ночь отправки царя в Тобольск, но слышали от помощников и адъютантов взаимные отзывы друг о друге. Я не раз имел случай оказать услугу великому князю и старался несколько облегчить ему жизнь в новых условиях.
После заявления великого князя Родзянко и большинство министров удалились, а мы с князем Львовым и Шульгиным остались составлять акт отречения. Вот что в нем говорилось:
«Принял я твердое решение в том лишь случае воспринять верховную власть, если такова будет воля великого народа нашего по избрании всенародным голосованием Учредительного собрания, которое определит форму правления и установит основные законы нового государства Российского.
Призывая на них благословение Божие, прошу всех граждан Российской империи подчиняться Временному правительству, по почину Государственной Думы возникшему и облеченному всей полнотой власти, до скорейшего созыва Учредительного собрания на основе всенародного голосования, прямого, равноправного, тайного, которое выразит волю народа и установит новую форму правления.
Подписано: Михаил Александрович.
Петроград, 3/16 марта 1917».
Акты отречения Николая II и Михаила Александровича были опубликованы одновременно, и проблема династии разом разрешилась без дальнейших осложнений. Двумя этими актами отмечено окончание самого трудного и одновременно самого вдохновенного периода революции. Царизм уступил место новой революционной власти. В хаосе вырисовывались контуры нового государства. Временное правительство стало центральной точкой, вокруг которой начинал складываться новый порядок. Первый акт революционной драмы — гибель старого режима и рождение нового народного правительства — длился сто часов.
Вспоминая Россию накануне 16 марта, действительно кажется, будто некое божественное дуновение сотрясло страну до основания, не оставив от старого режима камня на камне. Чувствовалось, что ход событий в критический поворотный момент для судеб русского народа направляют силы, непостижимые человеческим разумом. Практически на глазах рухнуло колоссальное мощное здание старого режима, сцементированное кровью и слезами миллионов людей. Слышался грохот падения, стенания погибших под руинами. Надо было бороться всеми силами, чтобы не задохнуться в пыли, поднявшейся при грандиозном крушении, потрясшем мироздание.
Теперь жалкие человеческие существа пытаются мерить своими ничтожными мерками огромную волну, которую могла поднять лишь Божья воля, могучий вихрь судьбы. С самодовольством специалистов они силятся доказать, что все было бы по-другому, если бы то-то и то-то сделать так, а не иначе, все было бы замечательно, если бы кто-то на полчаса раньше принял какую-то резолюцию. Возможно, все было бы по-другому, если бы утром 12 марта Дума осмелилась выступить в официальной роли и возглавить восстание в качестве общепризнанного конституционного парламентского органа. Возможно, не было бы допущено тех или иных ошибок, если бы во главе Совета не стояли люди вроде Стеклова, Суханова, Бонч-Бруевича, Соколова, Чхеидзе и прочих. Возможно, Россия спаслась бы от бед, затопивших ее через восемь месяцев, если б на месте Керенского был бы кто-то другой или Керенского вовсе бы не было.
Никто не пожелает такой революции, какая получилась у нас. Никто не хотел и не ждал, что она примет такой оборот. Никому не нужна революция, проливающая море крови в разгуле анархии. Постоянно нараставший хаос, царивший в России с 12 по 16 марта, понемногу улегся; казалось, в стране восстанавливается порядок благодаря небывалому приливу патриотизма, высокой самоотверженной любви русского народа к родине. Это во многом заслуга Думы и высших классов в целом, сознательно трудившихся на благо страны по своему понятию. История отдает им должное. Рабочий класс, несмотря на допущенные ошибки, несмотря на отдельные частные преступления, организовался с революционным пылом, превратив массы людей в дисциплинированные революционные силы. Они тоже действовали по своим понятиям и трудились на благо России, как себе его представляли.
Кто подумал бы, что Четвертая Дума, представляя аристократию и средний класс, сумеет в конце концов подняться над классовыми соображениями до столь высокой самозабвенной любви к родине? Ее члены смогли это сделать, зная, что представляют всю страну. Эта мысль вдохновляла их, заставляя жертвовать интересами своего класса ради всего народа. Сама идея представительного правительства подразумевает институт, по сути своей посвященный общенародному благу. Действительно, класс, который стоит над другими, склонен пользоваться властью для защиты собственных интересов, но раз он нашел в себе созидательные живые силы, его главенство вполне могло пойти стране на благо. К тому же любое правительство, как таковое, неизменно уверено, будто трудится на общее благо и остается единственно возможным в стране. Разве самодержавие не привыкло к мысли о своем праве на верховную власть, постоянно используя традиционную формулу: «Заботясь о благе наших подданных…» и т. д.? В тяжелые времена, перед лицом национальной угрозы решимость трудиться на общее благо вселилась в каждого человека, наделенного политическим сознанием, тем более что институты, имевшие хоть какое-то право считаться представляющими народ, действовали лишь частично. Даже самое реакционное правительство могло что-то сделать на благо всей страны.
Четвертая Дума, большинство в которой составляли государственные, правительственные деятели и люди, принадлежавшие другой, ушедшей эпохе, преобразилась в тот самый момент, когда должна была прекратить существование, именно благодаря стремлению спасти страну, завещанному ею новой России, поколению, преисполненному демократическим духом.
И Временное правительство, куда вошли эти духовно обновленные элементы, руководствовалось той же самой идеей общенародной власти, долгие месяцы оставаясь единственным истинно национальным институтом при общем развале и гибели старого социально-политического мира, пока в свой черед не кануло в очередной бездне хаоса. Исчез символ единства — Россия быстро развалилась. Но священный огонь верности общей цели, столь ярко тогда пылавший, не мог совсем угаснуть. В один прекрасный день пламя вновь вспыхнет в глубине человеческих душ с неисчерпаемой силой.
Судя Временное правительство, не забывайте, что оно возглавило разоренное дотла государство, практически лишенное всякого административного аппарата. Даже армия действовала самостоятельно, без командиров; авторитет Верховного командования улетучился с такой же быстротой, как авторитет центральных и местных властей. Самодержавие не оставило иного наследия, кроме страшной войны, тяжких жизненных лишений, парализованной транспортной системы, истощенной казны, возмущенного и озлобленного народа, разгула анархии. Правительство действовало только благодаря вере в здравый смысл, сознательности и созидательным силам народа. Было, наверно, безумием браться за такую задачу, но было бы преступлением от нее отказаться, думая лишь о себе и спокойно стоя в сторонке.