Стоявшая перед Временным правительством вынужденная необходимость радикальной смены языка и дипломатических методов безусловно не предопределяла поведения России после победы. Победа самой своей логикой порождает психологию победителя. Во время войны дипломатия служит лишь средством борьбы, военной пропаганды. Она должна говорить своим языком, соответствующим позиции и настроениям воюющей страны.
«Думайте что хотите, рассказывайте что угодно, — сказал Гучков Милюкову на одном заседании Временного правительства, — но говорите лишь то, что укрепляет моральный дух на фронте».
Еще раньше, в начале апреля, отправившись с Милюковым в Ставку Верховного главнокомандующего в Могилев, я говорил ему то же самое, только иными словами: «Абсолютно необходимо полностью изменить язык наших дипломатических заявлений и нот».
Подобный совет «неопытного дипломата» глубоко ужаснул нового министра и его заместителя князя Г. Трубецкого, профессионального дипломата.
Мое личное убеждение вместе с мнением «дипломата-оппортуниста» Гучкова не причинило России вреда. Бедой обернулся отказ Милюкова согласовать свои декларации с новой психологией народа.
Разногласия по поводу военных целей
Ничуть не интересно детально излагать казуистику двухмесячных споров между Милюковым и Советом, между «Речью», печатным органом кадетской партии, и «Известиями», газетой Совета. Теперь интересны лишь следствия, а не суть дела. В то время велись нескончаемые теоретические дискуссии по вопросу о том, изменятся ли с началом революции военные цели России. Действительно ли Россия откажется от претензий на проливы; надо или не надо официально уведомлять союзников о новых целях войны, о которых Временное правительство торжественно объявило русскому народу 9 апреля? Эти споры болезненно действовали людям на нервы, перенапряженные за время войны, вызывали во всей стране сильное раздражение. Временное правительство огласило военные цели в следующей декларации:
«Предоставляя воле народа в тесном единении с нашими союзниками окончательно разрешить все вопросы, связанные с мировой войной и ее окончанием, Временное правительство считает своим правом и долгом заявить сегодня, что цель свободной России — не господство над другими народами, не отнятие у них национального достоинства, не насильственный захват чужих территорий, но утверждение прочного мира на основе самоопределения народов. Русский народ не добивается усиления своей мощи за счет других народов. Он не стремится к порабощению и угнетению кого бы то ни было».
В любом случае эта формула, положенная в основу знаменитых «Четырнадцати пунктов» президента Вильсона, точно отражала идеалистическое стремление русского народа к скорейшему равноправному, демократическому миру. В любом случае декларация Временного правительства не имела ничего общего с прежними формулировками военных целей, которые Россия привыкла слышать из уст царского министра иностранных дел С. Д. Сазонова и его преемников.
Однако единодушное стремление членов Временного правительства не осложнять споры о военных целях в том виде, как их понимала Россия, твердо следуя официальной декларации, нисколько не повлияло на личную позицию Милюкова и, главное, на его политику в качестве главного редактора официального печатного органа кадетской партии. Опубликовав процитированную выше декларацию Временного правительства, министр иностранных дел дал понять, что адресованное российскому народу заявление ничем не связывает министра, определяющего внешнюю политику. Подобное заявление следом за оглашением правительственной декларации, которая удовлетворила и задобрила руководство Совета, произвело эффект разорвавшейся бомбы. Разразилась настоящая словесная война. Пострадал не только Милюков, но и с трудом укреплявшийся авторитет самого Временного правительства.
Последовавший за этим инцидентом взрыв ненависти к Милюкову в Совете обнажил глубину психологического кризиса в правительстве, кризиса утраты доверия, который готовился с первого дня революции в результате несоответствия состава кабинета соотношению политических сил в стране. Чтобы не подвергнуть Россию новым опасным пертурбациям, требовалось срочно исправлять положение.
Мое вмешательство
В революционных, демократических и социалистических кругах личные заявления Милюкова уже считались свидетельством двуличности Временного правительства.
Благодаря своей деятельности во время революции и положению во Временном правительстве я находился в самом непосредственном контакте с народом, чувствовал живой пульс страны лучше прочих членов кабинета.
Я видел, что военный и морской министр Гучков не в силах препятствовать хаосу, развалу армии и флота. Видел полную неспособность министра внутренних дел бороться, не опираясь на революционные силы, со свирепствовавшей в городах и селах анархией. Чувствовал, что мой собственный авторитет тает в борьбе с большевистскими демагогами благодаря политической изворотливости и недобросовестности Совета, который оговаривал свое доверие правительству теми или иными казуистическими условиями.
Как бы мы ни ценили принцип единства Временного правительства, на котором основывалась центральная власть с первых минут революции, сколь бы важным ни считали сохранение первоначального состава кабинета, который торжественно обещал привести страну к Учредительному собранию, наконец, как бы ни желали оставить в правительстве Милюкова, он больше не мог занимать пост министра иностранных дел, не подвергнув страну настоящей опасности. С другой стороны, уже было недопустимо, чтобы обладавшие колоссальным моральным престижем лидеры революционной демократии в Совете не несли прямой ответственности за страну.
Следовало любой ценой ускорить ход событий. Поздним вечером 25 апреля я уведомил прессу, что Временное правительство готовится рассмотреть вопрос об отправке союзникам ноты с сообщением о новых военных целях России, сформулированных 9 апреля Временным правительством.
Не знаю почему, но назавтра мое заявление было опубликовано в искаженном виде. Забегая вперед, газеты известили, будто правительство уже обсуждает ноту союзникам. Действительно, многие министры решили рассматривать этот вопрос кабинетом в полном составе[15], однако на заседаниях он еще не поднимался.
Министр иностранных дел совершенно справедливо потребовал от правительства официального опровержения. 27 апреля газеты напечатали следующее коммюнике: «Правительство не обсуждало вопрос о военных целях и не готовит никакой ноты по этому вопросу».
Поднялась настоящая буря. Милюкову, как и ожидалось, пришлось согласиться на немедленную отправку союзникам ноты относительно военных целей. Но в создавшейся ситуации этот вопрос приобрел преувеличенное значение в глазах общественного мнения, которое считало его навязанным Советом или, хуже того, Петроградским гарнизоном.
Первый шаг большевиков
В критической ситуации ноту союзникам о целях войны составлял кабинет в своем полном составе[16]. Мы готовили ее всю ночь в кабинете серьезно болевшего военного министра Гучкова. Содержание документа должно было полностью удовлетворить самых яростных критиков милюковского «империализма». Тем не менее, в нем отразились психологические разногласия, и это нам слишком дорого стоило. Недоверие и враждебное отношение к Милюкову Совета и революционной демократии в целом достигли такой степени, что последние уже были не в состоянии анализировать и даже просто понять смысл ноты. Разразилась революционная истерия.
Исполком Петроградского Совета, собравшись на чрезвычайное заседание, принял резолюцию с выражением решительного протеста против новой «империалистической» декларации Временного правительства, а Ленин, недавно вернувшийся из Швейцарии через Германию, поспешил послать своих эмиссаров в казармы.
3 мая на улицы Петрограда вышел Финляндский гвардейский полк. Вооруженные солдаты с красными знаменами и транспарантами, осуждающими правительство в целом и Милюкова с Гучковым в частности, направились к Мариинскому дворцу. Вооруженные отряды рабочих и солдат расхаживали по всему городу. Правительство в тот момент находилось не в Мариинском дворце, окруженном вооруженным народом, а на Мойке в ведомстве Гучкова. Именно туда к нам явился командующий Петроградским военным округом генерал Корнилов, прося у правительства разрешения направить войска для его защиты.
Правительство единодушно отказалось от такой защиты. Мы были абсолютно уверены, что народ не допустит насилия против правительства.
И действительно, Совет рабочих и солдатских депутатов в тот же день заявил, что не призывал солдат к антиправительственной демонстрации. Больше того, на улицы вышли огромные толпы, устроившие массовые манифестации в поддержку Временного правительства и, в частности, Милюкова.
Видно было, что первая мобилизация большевистских сил завершилась довольно прискорбным для Ленина образом, но пролилась кровь, люди пали жертвами уличной стрельбы[17]. Невинная кровь уняла лихорадку революционной демократии. Главное руководство Совета поспешило отмежеваться от большевистской авантюры. После переговоров лояльные к правительству лидеры Совета 4 мая опубликовали объяснение ноты министра иностранных дел союзникам.
Лидеры Совета входят в правительство
Это объяснение ничего фактически не объясняло, поскольку объяснять было нечего. В нем только перечислялись важнейшие с точки зрения народной психологии проблемы. Правительство подчеркивало, что нота союзникам составлена с единодушного согласия всех его членов. Иначе говоря, Советы и армейские комитеты были уведомлены о полном согласии Милюкова с Керенским по этому вопросу. На самом деле никто из министров не хотел выхода Милюкова из Временного правительства, однако портфель министра иностранных дел следовало передать кому-то другому, способному более гибко проводить российскую внешнюю политику. Такого мнения придерживались все члены Временного правительства за одним-двумя исключениями. Именно я официально поставил вопрос о перераспределени