В то же самое время пришло «заслуживающее доверия» сообщение о революции в Германии, сопровождавшееся настойчивым призывом протянуть братскую руку восставшему немецкому пролетариату. Революция в Берлине в марте 1917 года! И, подумать только, нашлись наивные люди, которые в это поверили! Нашлись порядочные люди, которые разъезжали в машинах по городу, разбрасывая листовки с известием о мифической революции! Народ верил, ибо в тысячах сердец горела вера в русскую революцию, которая должна зажечь сердца рабочих всего мира, подвигнуть рабочих и крестьян всех стран в едином порыве восстать и покончить с братоубийственной войной.
Было бы огромной ошибкой приписывать подобные пацифистские настроения невежеству одних и предательству других. Действительно, была сильная и наивная вера в международную солидарность, безусловно весьма желанную, но реально не существующую. В воображении русских социалистов — рабочих и интеллектуалов — родился общий тип рабочего англо-франко-германского социалиста, абсолютно неведомый рассудочной, практичной, материалистической Европе. Воображаемый европейский пролетарий существовал лишь в идеализированном представлении простого русского рабочего или интеллектуала, то есть голодного мечтателя, которому на белом свете негде голову приклонить, тогда как самый простой западноевропейский рабочий, далеко не лишенный необходимого, не отказывал себе и в определенном комфорте. Возможно, это покажется парадоксальным, но истина, тем не менее, в том, что российский пролетариат гораздо бы меньше ненавидел и боролся с буржуазией и интеллектуалами в своей стране, если бы просто понял, что ни в Европе, ни в целом мире нет ни таких социалистов, ни такого социализма, какой он исповедует. Но он этого не понял, по-прежнему слепо, фанатично веря в немедленное наступление социалистической эры, а когда огонь этой веры угас, погубил свою несчастную страну. Все трагические события, обрушившиеся на Россию после великой революции, произошли не вследствие взрыва примитивных варварских сил, как считают некоторые уважаемые зарубежные мыслители и большинство представителей «образованных» слоев России. Характер породивших их причин, как материальных, так и духовных, гораздо сложнее.
Утром 12 марта Родзянко отправил царю вторую телеграмму с призывом немедленно принять меры и следующим предупреждением: «Завтра может быть уже поздно». Пророчество оказалось справедливым. В ночь с 12 на 13 марта стало ясно, что уже поздно спасать династию, дом Романовых навсегда ушел из российской истории.
В ночь с 13 на 14 марта перед нами стояла только одна трагическая проблема: как спасти Россию от развала и анархии, распространявшихся с ужасающей скоростью.
В сложившейся ситуации и такой постановкой задач, которые стране надо было решать на фронте, возникла насущная необходимость в новом правительстве. Страна не могла двигаться дальше без руля и ветрил, лишенная всякого управления не только на данный момент, а, наверно, дня на три. Правительство, представленное князем Голицыным и Протопоповым, было парализовано с утра 11 марта, и с той самой минуты в России не существовало никакой верховной власти. Больше нельзя было медлить, процесс развала шел с молниеносной быстротой, угрожая разрушить весь государственный аппарат. В таком случае никакое правительство не сумело бы овладеть ситуацией. Судя по происходящему, крах казался совсем близким. Надо было спешить, во что бы то ни стало немедленно принимать решения. Наша задача требовала реальной работы, а не бесконечных дискуссий. Приходилось рисковать, не рассчитывая. Мучительно чувствовалось, что каждая минута промедления, нерешительности, тщательных раздумий наносит непоправимый урон. Сколько таких минут было потеряно в те дни, когда любая из них равнялась месяцам и годам обычной жизни! Простой человеческий разум терялся в этом вихре, сильно отставая от головокружительного развития событий.
Тем не менее, к утру 14 марта в общих чертах были намечены основные принципы и программа нового правительства, после чего представители высших классов и буржуазии вступили в переговоры с демократами, представленными Исполнительным комитетом Совета. Я не могу об этом рассказывать, поскольку в них почти не участвовал. Присутствовал редко, лишь несколько раз, ни во что не вмешиваясь, едва слыша, о чем там говорилось. Обсуждался проект формирования Временного правительства почти исключительно из «буржуазных» министров; Совету предназначалось всего два портфеля. Временный комитет Думы предложил Чхеидзе пост министра труда, мне — министра юстиции. Подобная вполне ожидаемая комбинация объяснялась еще существовавшей иллюзией, будто Дума и высшие правящие классы сохраняют за собой власть в стране.
Предложение думского Временного комитета делегировать двух членов Совета в формируемое правительство Исполнительный комитет Совета обсуждал днем 14 марта. По этому случаю последний принял резолюцию, о которой я выше уже упоминал.
В ней объявлялось, что представители революционной демократии не могут войти в кабинет Временного правительства, потому что оно буржуазное, как и сама революция. Не знаю, по каким соображениям социалистические книжники и фарисеи подтолкнули Исполнительный комитет Совета к такому решению. Скажу лишь, что, узнав о нем, я счел его в высшей степени абсурдным, поскольку было ясно, что вся власть находится в руках самого народа. Было ясно, по крайней мере мне, что революцию совершил весь народ, вся страна, и вопрос о правительстве должен решаться в широком плане, в национальном масштабе, в духе разработки реальной политики.
В тот самый день 14 марта я вдруг увидел перед собой весьма непростую альтернативу, вынужденный выбирать одно из двух: либо выйти из Совета, продолжив работу в правительстве, либо остаться в Совете, отказавшись войти в кабинет. И то и другое казалось равно неприемлемым. Дилемма полностью заняла мои мысли, решение не давалось, так как не было ни времени, ни возможности думать в творившемся целый день вокруг хаосе.
В тот же день общая ситуация вновь доставила нам повод для сильного беспокойства. Начали циркулировать слухи о катастрофе, разразившейся в Кронштадте. В Петрограде на офицерскую гостиницу («Асторию») напали «хулиганы», ворвались в номера, перепугали женщин, творили всевозможные безобразия. Одновременно в столице и Думе быстро распространялась новость о прибытии в Царское генерала Иванова с войсками. Хотя тут бояться было нечего, заполнившая Думу толпа очень нервничала, волновалась из-за неопределенности положения в целом. Около одиннадцати утра прибыли почти все великие князья засвидетельствовать свою лояльность к Думе. Среди них реальный «претендент» на трон великий князь Кирилл, а также Николай Михайлович и другие. Солдаты продолжали брататься с народом. Стрельба стихла; за исключением отдельных случаев насилия, казалось, в городе восстановился порядок. Появилась городская милиция, был назначен новый революционный начальник. В общем, все неустанно старались восстановить дисциплину при активном участии Гучкова, которому завтра предстояло стать военным министром.
Тем временем революция триумфальным маршем шагала по провинциям. Хорошие новости прибыли из Москвы, где, по словам очевидца, «все шло, как часы». Революционные вести встречались с единодушной радостью. Никогда не забуду, с каким удовольствием я, приехав 20 марта в Москву, дышал чистым животворным российским воздухом, столь отличным от атмосферы, царившей в Петрограде, зараженной миазмами интриг и предательства.
Начинали поступать известия из всех больших и малых провинциальных городов, убеждая нас в продвижении революции по стране, целиком пришедшей в движение. Не оставалось более неотложной задачи, чем спешное формирование нового правительства на расчищенной платформе от обломков старого. Вечером 14 марта мы уже погрузились в работу, редактируя манифест Временного правительства, которому завтра предстояло полностью взять власть в свои руки. Главным делом для нас в тот момент было создание новых органов исполнительной власти.
Вопрос о верховной власти в стране Временный комитет еще не рассматривал; большинство считало неоспоримым, что регентство должен принять великий князь Михаил, тогда как меньшинство стояло за Алексея. Все без исключения пришли к согласию ночью с 14 на 15 марта, что «форму правления и конституцию страны определит Учредительное собрание». Как выяснилось, даже конституционные монархисты, которые еще утром 16 марта настаивали на регентстве, признали, что только народ обладает высшей властью, только он провозгласит будущую конституцию России. Монархический принцип был отвергнут с общего согласия, сдан в архивы истории.
Первая декларация Временного правительства сразу вызвала самые жаркие споры. По некоторым пунктам не было никакого согласия. Например, по вопросу о правах солдат завязалась бурная дискуссия между членами Временного комитета и представителями Исполнительного комитета Совета. Проект Совета, насколько я помню, подвергся полной переработке. Оригинальный проект правительственной декларации, по крайней мере основные положения и статьи, тоже, если не ошибаюсь, составлял Исполнительный комитет Совета. Каждая статья горячо обсуждалась. Но ни о войне, ни о ее цели не упоминалось ни словом. Достойный внимания факт: в программе Временного правительства не содержалось ни малейшего намека на тему, которая через пятнадцать дней стала самой жестокой, самой, можно сказать, фатальной проблемой революции. Пока у Временного правительства были полностью развязаны руки в вопросе о войне и ее цели, оно имело возможность, не беря на себя никаких обязательств, обозначить военные цели по своему понятию. Пожалуй, впоследствии ни один другой вопрос не вызывал столь яростных нападок на Временное правительство со стороны левых партий, которые видели именно здесь измену революции и нарушение обязательств.
Еще невероятнее то, что в первом манифесте Временного правительства ни слова не говорилось о социальных и экономических проблемах рабочего класса. Собственно, манифест был составлен в таких общих выражениях, что меня лично его содержание абсолютно не тронуло. На самом же деле Временное правительство в его первом составе не только выполнило все свои обязательства, но и пошло значительно дальше заявленного, разработав долгосрочную программу общественных реформ. Поэтому никто не вправе выступать с упреками в том, что оно не справилось с возложенными на него задачами, и внушать массам чувство глубокой враждебности к правительству, рожденному революцией.