На следующий день, 14 марта, Совет опередил своего соперника, Думу, издав знаменитый Приказ № 1. Приказ разрешал всем солдатам русской армии, на фронте и в Петрограде, организовывать комитеты и выбирать делегатов в Совет; подчиняться они должны были только тем приказам, которые отдавал Совет. Оружие находилось в распоряжении солдатских комитетов. Офицеры получили указания вежливо относиться к своим подчиненным и не обращаться к ним с традиционным «ты». Приказ этот основательно шокировал членов комитета Думы, но 15 марта он уже был передан по телеграфу Царского Села и на следующий день опубликован в «Известиях». (Спасение прессы, организованное Сухановым, имело жизненно важное значение.) Сам Суханов предъявил претензии к Н. Д. Соколову, стороннику большевиков в исполкоме Совета, который и подготовил приказ, пользуясь подсказками девяти солдат и матросов, избранных для этой цели…
«Около десяти часов вернувшись за портьеру комнаты № 13, где недавно заседал Исполнительный комитет, я застал там следующую картину: за письменным столом сидел Н. Д. Соколов и писал. Его со всех сторон облепили сидевшие, стоявшие и навалившиеся на стол солдаты и не то диктовали, не то подсказывали Соколову то, что он писал. У меня в голове промелькнуло описание Толстого, как он в яснополянской школе вместе с ребятами сочинял рассказы.
Оказалось, что это работает комиссия, избранная Советом для составления солдатского «Приказа». Никакого порядка и никакого обсуждения не было, говорили все — все, совершенно поглощенные работой, формируя свое коллективное мнение безо всяких голосований… Я стоял и слушал, заинтересованный чрезвычайно… Окончив работу, поставили над листом заголовок: «Приказ № 1».
Таково было происхождение документа со столь громкой судьбой…»
Комитет Думы стремительно впадал в панику, в чем можно убедиться по описанию Шульгина:
«14 марта.
Пробиваюсь в кабинет Родзянко. Но что же это такое? И тут «они»!
Где же — «мы»?
— Пожалуйста, Василий Витальевич… Комитет Государственной думы перешел в другое помещение…
Вот оно — это «другое помещение». Две крохотные комнатки в конце коридора, против библиотеки… где у нас были самые какие-то неведомые канцелярии…
Вот откуда будут управлять отныне Россией…
Но здесь я нашел всех своих. Они сидели за столом, покрытым зеленым бархатом. Посередине — Родзянко, вокруг — остальные… Керенского не было… Но не успел я рассказать, что было в Петропавловке (Шульгин был послан туда, чтобы навести порядок), как дверь «драматически» распахнулась. Вошел Керенский… за ним двое солдат с винтовками. Между винтовками какой-то человек с пакетами.
Трагически-«повелительно» Керенский взял пакет из рук человека…
— Можете идти…
Солдаты повернулись по-военному, а чиновник — просто. Вышли…
Тогда Керенский уронил нам, бросив пакеты на стол:
— Наши секретные договоры с державами… Спрячьте…
И исчез так же драматически…
— Господи, что же мы будем с ними делать? — сказал Шидловский. — Ведь даже шкафа у нас нет…
— Что за безобразие, — сказал Родзянко. — Откуда он их таскает?
Он не успел разразиться: его собственный секретарь вошел поспешно.
— Разрешите доложить… Пришли матросы… Весь гвардейский экипаж… Желают видеть председателя Государственной думы…
— А черт их возьми совсем! Когда же я займусь делами? Будет этому конец?
Секретарь невозмутимо переждал бутаду.
— С ними и великий князь Кирилл Владимирович…
— Надо идти, — сказал кто-то.
Родзянко, ворча, пошел… произнес речь… о родине… о том, что «не позволим врагу, проклятому немцу, погубить нашу матушку-Русь»… и вызвал у растроганных (на минуту) людей громовое «ура». Это было хорошо — один раз, два, три… Но без конца и без края — это была тяжкая обязанность, каторжный труд…
Куда же деть эти секретные документы?.. Нет не только шкафа, но даже ящика нет в столе…
Но кто-то нашелся:
— Знаете что — бросим их под стол… Под скатертью их совершенно не видно… Никому в голову не придет искать их там… Смотрите… — И пакет отправился под стол.
Опять Керенский… Опять с солдатами. Что еще они тащат?
— Можете идти…
Вышли…
— Тут два миллиона рублей. Из какого-то министерства притащили… Так больше нельзя… Надо скорее назначить комиссаров… Где Михаил Владимирович? (Родзянко.)
— На улице.
— Кричит «ура»? Довольно кричать «ура». Надо делом заняться… Господа члены Комитета!..
Он исчез. Исчез трагически-повелительный.
Мы бросили два миллиона к секретным договорам, т. е. под стол — не «под сукно», а под бархат…
В сотый раз вернулся Родзянко… Он был возбужденный, более того — разъяренный… Опустился в кресло…
— Ну что? Как?
— Как? Ну и мерзавцы же эти…
Он вдруг оглянулся.
— Говорите, их нет…
«Они» — это был Чхеидзе и еще кто-то, словом, левые…
— Какая сволочь! Ну, все было очень хорошо… Я им сказал речь… Встретили меня как нельзя лучше… Я им сказал патриотическую речь, — как-то я стал вдруг в ударе. Кричат «ура». Вижу — настроение самое лучшее. Но только я кончил, кто-то из них начинает…
— Из кого?
— Да из этих… как их… собачьих депутатов… От исполкома, что ли, — ну, словом, от этих мерзавцев…
— Что же они?
— Да вот именно, что же?.. «Вот председатель Государственной думы все требует от вас, что вы, товарищи, русскую землю спасли… Так ведь, товарищи, это понятно… У господина Родзянко есть что спасать… немалый кусочек у него этой самой русской земли в Екатеринославской губернии, да какой земли! А может, и еще в какой-нибудь есть? Например, в Новгородской?.. Там, говорят, едешь лесом, что ни спросишь: чей лес? — отвечают: родзянковский… Так вот, Родзянкам и другим помещикам Государственной думы есть что спасать… Эти свои владения, княжеские, баронские и графские… они и называют русской землей… Ее и предлагают вам спасать, товарищи… А вот вы спросите председателя Государственной думы, будет ли он так же заботиться о спасении русской земли, если эта русская земля… из помещичьей… станет вашей, товарищи?» Понимаете, вот скотина?
— Что же вы ответили?
— Что я ответил! Я уже не помню, что и ответил… Мерзавцы!..
Он так стукнул кулаком по столу, что запрыгали под скатертью секретные документы.
— Мерзавцы! Мы жизнь сыновей отдаем своих, а это хамье думает, что земли пожалеем. Да будь она проклята, эта земля, на что она мне, если России не будет? Сволочь подлая. Хоть рубашку снимите, но Россию спасите. Вот что я им сказал.
Его голос начал переходить пределы…
— Успокойтесь, Михаил Владимирович.
Но он долго не мог успокоиться… Потом…
Потом поставил нас в «курс дела»… Он все время ведет переговоры со Ставкой и с Рузским (командующим Северной армией)… Он, Родзянко, все время по прямому проводу сообщает, что происходит здесь, сообщает, что положение вещей с каждой минутой ухудшается; что правительство сбежало; что временно власть принята Государственной думой в лице ее комитета, но что положение ее очень шаткое, во-первых, потому, что войска взбунтовались — не повинуются офицерам, а, наоборот, угрожают им, во-вторых, потому, что рядом с комитетом Государственной думы вырастает новое учреждение — именно «исполком», который, стремясь захватить власть для себя — всячески подрывает власть Государственной думы, в-третьих, вследствие всеобщего развала и с каждым часом увеличивающейся анархии; что нужно принять какие-то экстренные, спешные меры; что вначале казалось, что достаточно будет ответственного министерства, но с каждым часом промедления — становится хуже… Вчера уже стало ясно, что опасность угрожает самой монархии… возникла мысль, что все сроки прошли и что, может быть, только отречение государя императора в пользу наследника может спасти династию. Генерал Алексеев (в то время врио главковерха) примкнул к этому мнению…
— Сегодня утром, — прибавил Родзянко, — я должен был ехать в Ставку для свидания с государем императором, доложить его величеству, что, может быть, единственный исход — отречение. Но эти мерзавцы узнали… и, когда я собирался ехать, сообщили мне, что ими дано приказание не выпускать поезда… Не пустят поезда! Ну, как вам это нравится? Они заявили, что одного меня не пустят, а что должен ехать со мной Чхеидзе и еще какие-то… Ну, слуга покорный — я с ними к государю не поеду… Чхеидзе должен был сопровождать батальон «революционных солдат». Что они там учинили бы? Я с этим скот…
Меня вызвали по совершенно неотложному делу…
По возвращении я застал комитет в большом волнении… Родзянко бушевал…
— Кто это написал? Это они, конечно, мерзавцы. Это прямо для немцев… Предатели… Что теперь будет?
— Что случилось?
— Вот, прочтите.
Я взял бумажку, думая, что это прокламация… Стал читать… и в глазах у меня помутилось. Это был знаменитый впоследствии «Приказ № 1».
— Откуда это?
— Расклеено по всему городу… на всех стенах…
Это был конец армии».
Новости о «Приказе № 1» потрясли Временный комитет, который теперь оказался вынужден предпринимать какие-то решительные действия. Вот в какой последовательности они развивались. Александр Гучков был лидером октябристской партии в Думе. Ее политика основывалась на согласии с октябрьским Манифестом 1905 года. Он стал военным министром в первом Временном правительстве. Павел Милюков, член кадетской партии, — министром иностранных дел. Кроме того, кадетам и октябристам (обе были правыми партиями) с марта по май 1917 года принадлежал решающий голос во Временном правительстве.
«Кажется, в четвертом часу ночи вторично приехал Гучков. Он был сильно расстроен. Только что рядом с ним в автомобиле убили князя Вяземского. Из каких-то казарм обстреляли «офицера».
И тут, собственно, это и решилось. Нас было в это время неполный состав. Были Родзянко, Милюков, я, — остальных не помню… Но помню, что ни Керенского, ни Чхеидзе не было. Мы были в своем кругу. И потому Гучков говорил совершенно свободно. Он сказал приблизительно следующее: