Что же до меня, я не могу брать на себя ответственность за армию даже на краткое время и не считаю возможным возлагать на себя обязанности Верховного главнокомандующего…»
10 сентября пост Верховного главнокомандующего был предложен командующему Северным фронтом генералу Клембовскому, которого пригласили оставаться в Пскове.
Генерал Клембовский воспользовался этим, чтобы отклонить предложение, сказав, что из Пскова невозможно руководить армией.
Все командующие и многие из армейских командиров послали телеграммы Керенскому и в Ставку с выражениями солидарности с генералом Корниловым».
История с Корниловым вызвала очередной кризис в правительстве, который длился до 8 октября, — левое крыло обвинило правых в том, что они поддерживали Корнилова в его «контрреволюционном заговоре». Новости об этой истории распространялись по России и только способствовали увеличению чувства опасности. Филипп Прайс, который во время эпизода с Корниловым плыл вниз по Волге, описал разную реакцию на ход этих событий среди пассажиров первого и третьего классов.
«9 сентября я вернулся в Ярославль и пустился в путешествие вниз по Волге. Пассажирский пароход отвалил от Рыбинска ближе к вечеру, и, поднявшись на борт, я прошел на нос судна, где собрались пассажиры третьего класса. Толпа крестьян, рыбаков, солдат, коробейников и плотовщиков сгрудилась вокруг двух цыган, которые пели под гармонь:
Когда я на почте служил ямщиком,
Был молод, имел я силенку,
И крепко же, братцы, в селенье одном
Любил я в ту пору девчонку!
Эх, раз пошел! Да пошел!
Эх, раз пошел! Любил я девчонку!
— Эх! Раз пошел! — подхватила толпа пассажиров.
— А вот дыни! Продаю дыни! — кричал бродячий торговец.
— Сколько берешь?
— Два рубля за штуку.
— Пройдись пару раз по судну с этой ценой и будешь рад продавать по пятьдесят копеек.
С мостика донесся пронзительный свисток и чей-то голос рявкнул: «Убрать сходни!» Началась общая сумятица, в которой смешались воедино канаты, дети, мешки и женщины. Когда все успокоилось, я услышал жалобные звуки цыганской песни, которую сопровождал плеск волн:
Ямщик, не гони лошадей,
Мне некуда больше спешить,
Мне некого больше любить…
«Тсс! Тише!» — сказал я волжским волнам.
«Плот по правому борту!» — донесся голос впередсмотрящего. «Все в порядке», — ответили ему с мостика. Черный объект выплыл из темноты и исчез за кормой.
«Я говорил Петру Николаевичу, что этой зимой комитет и семенного зерна не оставит в уезде, — сказал чей-то голос из группы крестьян, которые сидели кружком, грызя семечки. — В этом году комитеты немало бед наделали, — произнес кто-то другой. — Говорю вам, что до конца войны цены уж не опустятся, — дополнил третий. — Семенного зерна не хватает, а у меня только одна лошадь осталась; другая прошлым месяцем пала». «Нет Бога кроме Аллаха, и Магомет пророк его», — донеслось из темного угла у меня за спиной. Там сидел татарин, который расстелил молитвенный коврик и обращал к Мекке все свои надежды. «Пока правят помещики и капиталисты, у нас нет никаких надежд, — проворчал еще кто-то. — Что толку в революции, если она лишь для того, чтобы кто-то другой сел на место Николая Романова?» — «Аллах велик, нет Бога кроме Аллаха», — бормотал татарин, уткнувшись головой в землю. «Старший брат Ахмед успокаивается своими молитвами, — сказал спутнику молодой солдат, — жаль, что он не может за нас помолиться». — «Может, и помолится, но ты думаешь, что из этого какой-нибудь толк получится, Коля?» — сказал второй солдат. «Если бы я думал, что молитвы могут спасти нас от голода той зимой, то весь день не поднимался бы с колен», — сказал первый. «А вместо этого ты бегал на митинги Совета, — вмешался пожилой крестьянин. — И ты, и татарин, оба вы безбожники, вот что я о вас думаю».
Не помню, сколько еще продолжались эти разговоры, потому что часам к одиннадцати я лег на груду старых мешков и заснул. На рассвете проснулся и доплатил за билет, который позволил мне оказаться в салоне первого класса. До чего же он был тих и ухожен, преисполненный сознания своего превосходства над «чернью» с нижней палубы.
«Я говорю, что России не на что надеяться, пока у нас не появится диктатор, который сможет призвать к порядку эту свору и положит конец всей этой анархии», — сказал мужчина в генеральской форме своему соседу в хорошем костюме. Они сидели за столом красного дерева и пили кофе со свежими булочками.
«О да, совершенно верно, — согласился штатский. — До революции крестьяне в нашем поместье без понуканий отлично работали, а теперь, конечно, чтобы управлять ими, приходится прибегать к угрозам: думаю, то же происходит и с солдатами в армии».
«Да, да; кто-то должен командовать ими. Порой в такие времена они несут ахинею и не знают, что делать. Темный и невежественный народ. Только сильный человек может иметь с ними дело. Керенский полон благих намерений, но слаб. Сейчас в России есть только два толковых человека, Корнилов и Алексеев, и я думаю, народ их примет с распростертыми объятиями. Не далее как вчера я говорил это секретарю французского посольства в Петрограде».
«Без иностранцев, которые управляют ею, Россия совершенно беспомощна, — сказал хорошо одетый штатский. — Пусть сюда являются англичане, французы и немцы разбираться с этим хаосом, а мы отправимся в Париж и Лондон», — со смешком продолжил он.
«Видите ли, мой дорогой, — подходя к генералу, сказала величественная дама с густо накрашенными ресницами и пунцовыми губами, — прошлым вечером я обещала вам показать кое-какие безделушки, но, оказывается, они упакованы. Я купила их в Москве по шестьсот рублей за штуку. А до войны они стоили по пятьдесят рублей каждая».
«Где вы их приобрели, дорогая?» — спросил генерал. «В маленьком магазине на Арбате. Кстати, на прошлой неделе я купила там потрясающую икру».
«Хотел бы я быть с вами, моя дорогая», — сказал генерал.
Мы прибыли в Нижний Новгород, где я провел на берегу волнующий день, наблюдая за реакцией масс на новости о корниловском мятеже. Поздно вернувшись на судно, я направился в салон первого класса на ужин. Здесь я обнаружил массу людей в весьма возбужденном состоянии. Генерал по карте наблюдал за продвижением к Петрограду Корнилова и его Дикой дивизии, то и дело останавливаясь и говоря, что в следующем городе он должен сойти на берег и поспешить в Ставку Корнилова, где ему найдется куда больше дел, чем посещать тыловые гарнизоны для доклада Корнилову — именно этим он, по всей видимости, и занимался. Его штатский собеседник надеялся, что, когда Корнилов возьмет Петроград, он, как минимум, на год объявит военную диктатуру и в следующем году приведет в порядок армию для наступления против немцев. Конечно, придется привлечь часть французских и английских войск для укрепления ее, чтобы выловить большевиков в городах и эсеров Чернова по деревням, и тогда все снова наладится. Тем не менее эту точку зрения не разделял молодой человек, один из полицейских комиссаров Керенского в Москве и правый социалист-революционер, который оказался на борту. Он боялся, что Корнилов полностью реставрирует монархию.
На следующее утро я вернулся в помещения третьего класса на баке. Цыгане уже сошли, но их сменил мусульманский фокусник из Средней Азии, который имел дело со змеями. Плакали дети, и все тот же бродячий торговец продавал свои дыни. Молодой солдат жарко спорил с оренбургским казаком, который утверждал, что генерал Корнилов не предатель, что он не поднял мятеж против Керенского, а всего лишь хочет очистить Петроград от преступников и потом вернуться на фронт. «Как это может быть? — кричал солдат. — Ты что, думаешь, Керенский сам не может справиться с преступниками в Петрограде? Кроме того, как только генералы с фронта начнут вмешиваться в политику, за него встанут Советы. Или ты думаешь, что и в Советах полно преступников?» Но казак продолжал хранить молчание, не желая отказываться от своих соображений. «Если Корнилов и сможет, как в июле, организовать еще одно наступление на фронте, его ждет горькое разочарование», — мрачно заметил один из солдат, вгрызаясь в сочный ломоть дыни. «Если такие господа, как Корнилов, не одумаются, то, значит, прямиком проследуют на виселицу», — заметил молодой рыбак».
Корнилову удалось сбежать из плена, и он отправился в Ростов-на-Дону, где возглавил командование антибольшевистской армией. 13 апреля 1918 года он был убит при разрыве снаряда.
К октябрю 1917 года позиция большевиков была куда сильнее, чем весной. Они искусно обыгрывали неудачи правительства, от которого старались держаться в стороне, чтобы в дальнейшем самим взять власть. Выборы в Советы, которые летом и осенью прошли по всей стране, показали, что на стороне большевиков серьезный перевес сил. История с Корниловым обеспечила им много новых сторонников среди солдатской массы в столице.
Среди партий, представленных в Петроградском Совете, господствовало разочарование политикой Керенского. В середине октября его Исполнительный комитет заставил Керенского распустить коалицию, сформированную 8 октября. Вместо этого 20 октября появился Временный Совет Республики, или так называемый Предпарламент, в котором были представлены все партии. Совет должен был заняться подготовкой долгожданного Учредительного собрания, обещанного еще в марте первым Временным правительством. Выборы в Учредительное собрание должны будут состояться в ноябре.
Этот последний компромисс удовлетворил большевиков не больше, чем предыдущие. Не сомневаясь, что теперь у них за спиной достаточные силы, которые позволят им выступить с самостоятельной программой, они ушли с первой сессии Предпарламента. Когда они покидали ее, всем было совершенно ясно, что они собираются поднять еще один мятеж, на этот раз по собственному плану.
Суханов присутствовал на открытии Предпарламента. Он чувствовал, что русская революция на пороге опасного этапа, гораздо левее той политической черты, за которую он, социалист-революционер и член Петроградского Совета, хотел бы зайти.