«С наступлением ночи огромный зал наполнился солдатами и рабочими, густой темно-коричневой толпой, глухо гудевшей в синем табачном дыму. Старый ЦИК, наконец, решился приветствовать делегатов того нового съезда, который нес ему гибель, а может быть, и гибель всему созданному им революционному порядку. Впрочем, на этом собрании имели право голоса только члены ЦИК.
Было уже за полночь, когда Гоц занял председательское место, а на ораторскую трибуну в напряженной, казавшейся мне почти угрожающей тишине поднялся Дан.
«Переживаемый момент окрашен в самые трагические тона, — заговорил он. — Враг стоит на путях к Петрограду, силы демократии пытаются организовать сопротивление, а в это время мы ждем кровопролития на улицах столицы, и голод угрожает погубить не только наше правительство, но и самую революцию…
Массы измучены и болезненно настроены; они потеряли интерес к революции. Если большевики начнут что бы то ни было, то это будет гибелью революции… (Возгласы: «Ложь!») Контрреволюционеры только ждут мятежа большевиков, чтобы приступить к погромам и убийствам… Если произойдет хоть какое-нибудь выступление, то Учредительного собрания не будет… (Крики: «Ложь! Позор!»)
Совершенно недопустимо, чтобы петроградский гарнизон в районе военных действий отказывался исполнять приказания штаба… Вы должны повиноваться штабу и избранному вами ЦИК. Вся власть Советам — это смерть. Разбойники и громилы только ждут момента, чтобы начать грабежи и поджоги. Когда выставляются такие лозунги, как «вламывайтесь в дома, срывайте с буржуев сапоги и одежду!»… (Шум, крики: «Таких лозунгов не было! Ложь! Ложь!»)… Все равно, начинать можно по-разному, но кончится этим!
ЦИК имеет власть и право действовать, и все обязаны повиноваться ему. Мы не боимся штыков! ЦИК прикроет революцию своим собственным телом…» (Крики: «Он уже давно мертвое тело!»)
Страшный, непрекращающийся шум, в котором еле можно разобрать голос Дана, когда он, напрягая все силы, выкрикивал, ударяя кулаком по краю трибуны: «Кто подстрекает к этому, тот совершает преступление!»
Голос: «Вы уже давно совершили преступление! Вы взяли власть и отдали ее буржуазии!»
Гоц размахивает председательским колокольчиком: «Тише, или я удалю вас!»
Голос: «Попробуйте!» Рукоплескания и свист. «Теперь, — продолжает Дан, — о нашей мирной политике. (Смех.) К сожалению, Россия более не может воевать. Будет мир, но мир не постоянный, не демократический… Сегодня в Совете республики мы, чтобы избежать кровопролития, приняли формулу перехода, требующую передачи земли земельным комитетам и немедленного открытия мирных переговоров…» (Смех, крики: «Поздно!»)
От большевиков взошел на трибуну Троцкий, встреченный громом аплодисментов. Все собрание встало и устроило ему овацию. Худое, заостренное лицо Троцкого выражало мефистофельскую злобную иронию.
«Тактика Дана доказывает, что масса — широкая, тупая, безразличная масса — всецело идет за ним! (Гомерический хохот.) — Оратор трагическим жестом поворачивается к председателю. — Когда мы говорили о передаче земли крестьянам, вы были против этого. Мы говорили крестьянам: если вам не дают земли, берите ее сами! Теперь крестьяне последовали нашему совету, а вы призываете к тому, о чем мы говорили шесть месяцев назад!
Я думаю, что если Керенский отменил смертную казнь на фронте, то этот поступок внушен ему не идейными соображениями. Я полагаю, что Керенского убедил петроградский гарнизон, который отказался повиноваться ему…
История последних семи месяцев показывает, что меньшевики покинуты массами! Меньшевики и эсеры побили кадетов, а когда им досталась власть, они отдали ее тем же кадетам…
Дан говорит вам, что вы не имеете права восставать. Восстание есть неотъемлемое право каждого революционера! Когда угнетенные массы восстают, они всегда правы…»
Затем взял слово длиннолицый, злоязычный Либер, встреченный ироническим оханьем и смехом:
«Маркс и Энгельс говорили, что пролетариат не имеет права брать власть, пока он не созрел для этого. В буржуазной революции, подобно нашей… захват власти массами означает трагический конец революции… В качестве социал-демократического теоретика Троцкий сам выступает против того, к чему он теперь призывает вас…» (Крики: «Довольно! Долой»)
Затем говорил Мартов, которого ежеминутно прерывали выкриками с мест. «Интернационалисты не возражают против передачи власти демократии, но они осуждают большевистские методы. Сейчас не время брать власть…»
Снова на трибуне Дан, яростно протестуя против действий Военно-революционного комитета, который послал комиссара для захвата редакции «Известий» и для цензурирования этой газеты. Последовал страшный шум. Мартов пытался говорить, но его не было слышно. Делегаты от армии и Балтийского флота встали со своих мест, крича, что Совет — это их правительство.
Среди дикого беспорядка Эрлих (один из лидеров меньшевиков) предложил резолюцию, призывающую рабочих и солдат сохранять спокойствие и не слушать провокаторов, призывающих к демонстрации, вместе с тем признавалась необходимость немедленного создания Комитета общественной безопасности, а также срочного издания Временным правительством закона о передаче земли крестьянам и об открытии мирных переговоров…
Тогда вскочил Володарский, резко крича, что накануне съезда Советов ЦИК не имеет права брать на себя функции этого съезда. ЦИК фактически мертв, заявил Володарский, и эта резолюция всего только маневр с целью поддержать его гаснущую власть…
«Мы, большевики, не станем голосовать за эту резолюцию!» После этого все большевики покинули зал заседания, и резолюция прошла…
Около 4 часов утра (7 ноября, дня большевистского восстания) я встретил в вестибюле Зорина. За плечами у него была винтовка.
— Мы выступили! — спокойно, но удовлетворенно сказал он мне. — Мы уже арестовали товарища министра юстиции и министра по делам вероисповеданий. Они уже в подвале. Один полк отправился брать телефонную станцию, другой идет на телеграф, третий — на Государственный банк. Красная гвардия вышла на улицу…
На ступенях Смольного в холодной темноте мы впервые увидели Красную гвардию — сбившуюся группку парней в рабочей одежде. Они держали в руках винтовки с примкнутыми штыками и беспокойно переговаривались.
Издали, с запада, поверх молчаливых крыш доносились звуки беглой ружейной стрельбы. Это юнкера пытались развести мосты через Неву, чтобы не дать рабочим и солдатам Выборгской стороны присоединиться к вооруженным силам Совета, находившимся по другую сторону реки, но кронштадтские матросы снова навели мосты…
За нашими спинами сверкало огнями и жужжало, как улей, огромное здание Смольного…»
Орган печати социалистов-революционеров «Дело народа» дал очень смягченную картину Петрограда на пике революции 7 ноября, дня, когда взяли штурмом Зимний дворец, где заседало правительство Керенского. Двое из главных сторонников газеты, Керенский и П. Сорокин, в своих частных мемуарах дали гораздо более взволнованные отчеты:
«В течение дня Петроград выглядел как обычно. По своим маршрутам ходили трамваи. Порой тут и там их пути несколько менялись, когда для прохода судов приходилось разводить Николаевский мост. Как обычно, они были переполнены… В пикетах, обеспечивая порядок, несли охрану солдаты из самых разных гарнизонов… Военно-революционный комитет… также выпускал воззвания к народу…
В течение дня за немногими исключениями было лишь малое количество сообщений о беспорядках на улицах города…
Все улицы, что вели к Мариинскому дворцу, были перекрыты баррикадами, но их невозможно было принимать всерьез. Баррикады представляли собой всего лишь груды дров… поперек улиц. Кое-где на улицах стояли автомобили… чтобы останавливать движение. К вечеру уличное движение сводилось к минимуму…
В соответствии с информацией, которая имелась в распоряжении Смольного, состоялось общее собрание 1, 4 и 14-го казачьих полков, на котором было принято решение не подчиняться приказам Временного правительства, но в то же время и не выступать против него…»
Комиссар-большевик с крейсера «Аврора» сообщил о действиях своего судна, которое оказало такое глубокое психологическое воздействие на членов Временного правительства, когда стало наводить свои пушки на Зимний дворец, где сидели министры:
«Крейсер «Аврора» проходил ремонтные работы на Франко-русских верфях, и предполагалось, что он уйдет из Петрограда для ходовых испытаний новых двигателей. Но ввиду того, что приближался Второй съезд Советов, Центральный комитет Балтфлота отдал приказ отложить отход на неопределенное время. Морякам «Авроры» сказали, что они должны принять активное участие в защите съезда Советов и, возможно, в восстании. 6 ноября Военно-революционный комитет назначил меня комиссаром крейсера «Аврора». Было созвано особое совещание матросского комитета, на котором присутствовали командир и другие офицеры. Я кратко рассказал о полученных мною инструкциях и сказал, что собираюсь выполнять все приказы Военно-революционного комитета… независимо от мнения офицерского состава. Вечером (6 ноября) пришли инструкции от Военно-революционного комитета возобновить движение по Николаевскому мосту… Было необходимо подтянуть корабль ближе к мосту, и я отдал приказ развести пары… и поднять якорь…
Командир отказался вести судно под тем предлогом, что «Аврора» не способна идти по Неве. Я отдал приказ промерять лотом фарватер Невы, и выяснилось, что крейсер пройдет по ней довольно легко…
В 3.30 утра крейсер бросил якорь рядом с Николаевским мостом. Мы работали весь день 7 ноября, чтобы привести корабль в боевую готовность… Ближе к вечеру мы получили приказ из Военно-революционного комитета — после сигнала из Петропавловской крепости сделать несколько холостых выстрелов по Зимнему дворцу и, если будет необходимо, обстрелять его шрапнелью. Тем не менее необходимости в этом не представилось, и Зимний дворец скоро сдался…»
П. Сорокин, социалист-революционер, с которым мы встречались в марте 1917 года и встретились снова, позже стал депутатом печальной памяти Учредительного собрания, которое открылось в январе 1918 года. Он попытался пройти в Зимний дворец, чтобы предотвратить кровопролитие: