Обед и ужин не оставляли желать лучшего. На обед обычно были суп, рыба или мясо и десерт. Кофе мы пили наверху. Ужин походил на обед, но для разнообразия было больше фруктов.
Если за обедом присутствовал император, то мы рассаживались в следующем порядке: во главе стола сидел император, напротив него императрица, Гендрикова сидела справа от императора, а рядом с ней — великая княжна Мария. Слева от императора располагались Шнейдер и Долгорукий. Царевич сидел справа от императрицы, а слева от нее — Татищев и великая княжна Татьяна. В конце стола сидел Жильяр, напротив него — великая княгиня Анастасия и я. Если императрица обедала наверху, ее место занимала великая княжна Ольга.
Боткин ужинал всегда с царской семьей, но обед проводил со своей. Обычно он садился между великой княжной Ольгой и царевичем… Еда была хорошей, и ее было в избытке.
Помимо обеда и ужина ежедневно дважды подавали чай.
По утрам император пил чай в своей рабочей комнате с великой княжной Ольгой. Там же всегда сервировали чай и по вечерам, когда присутствовали только члены семьи».
В апреле 1918 года царскую семью перевезли из Тобольска в Екатеринбург на Урале. Естественная враждебность местного Совета к своим царственным пленникам заметно увеличилась, когда антибольшевистский чешский легион подступил к Екатеринбургу. Не дожидаясь указаний от руководства большевиков, Екатеринбургский Совет взял на себя ответственность за судьбу царя и его семьи. 16 июля Николаю II сообщили, что всем им придется снова переезжать и что семья должна собраться в дорогу. Местный рабочий с соседней фабрики стал свидетелем событий этой ночи.
«Вечером 16 июля, между 7 и 8 часами вечера, когда я только заступил на дежурство, комендант дома Юровский (он командовал охраной) приказал мне собрать у охранников все револьверы системы «Наган» и принести их ему. Я забрал двенадцать револьверов у часовых и у некоторых охранников и доставил их коменданту. Юровский сказал мне: «Сегодня вечером мы должны всех их расстрелять, так что предупреди охрану, пусть не беспокоятся, если услышат выстрелы». Я понял — Юровский решил расстрелять всю царскую семью, а также доктора и слуг, которые жили с ними, но я не спросил его, где и кто будет это решение исполнять. Должен сказать вам, что по приказу Юровского мальчика, который помогал на кухне, утром перевели в караульную в доме Попова. Нижний этаж дома Ипатьева был занят латышами из латышской коммуны, которые заняли это помещение после того, как Юровский стал комендантом. Всего их было десять человек. Примерно в десять вечера, в соответствии с приказом Юровского, я сказал охранникам, чтобы они не беспокоились, если услышат стрельбу. Около полуночи Юровский разбудил царскую семью. Не знаю, объяснил ли он им причину, по которой их разбудили и куда-то ведут, но я точно утверждаю, что именно Юровский зашел в помещения, занятые царской семьей. Юровский не приказывал ни мне, ни Добрынину будить ее. Примерно через час вся семья, врач, горничная и обслуга поднялись, умылись и оделись. Как раз перед тем, как Юровский пошел будить царскую семью, в дом Ипатьева прибыли два члена Чрезвычайной комиссии (Екатеринбургского Совета). Вскоре после часа ночи царь, царица, четыре их дочери, горничная, доктор, повар и официант вышли из своих комнат. Царь нес наследника на руках. Император и наследник были в солдатских гимнастерках и в головных уборах. Головы императрицы и ее дочерей оставались непокрытыми. Впереди шел император с наследником на руках. Императрица, ее дочери и другие следовали за ним. Юровский, его помощник и два вышеупомянутых члена Чрезвычайной комиссии сопровождали их. Я тоже присутствовал. При мне никто из членов царской семьи не задавал никаких вопросов. Они не плакали и не кричали. Спустившись на первый этаж, мы вышли во двор и через вторую дверь (считая от ворот) прошли в подвальный этаж здания. Когда все оказались в комнате (примыкавшей к кладовке с запечатанной дверью), Юровский приказал принести стулья, и его помощник доставил три стула. Один достался царю, второй царице, а третий — наследнику. Царица села у стены под окном, рядом с черной арочной колонной. За ней стояли трое из ее дочерей. (Я очень хорошо знал всех в лицо, потому что видел их каждый день, когда они гуляли в саду, но не знал по именам.) Наследник и царь сидели рядом почти в самой середине комнаты. Доктор Боткин стоял за спиной наследника. Горничная, очень высокая женщина, стояла слева от дверей, ведущих в кладовую, а рядом с ней — одна из царских дочерей (четвертая). У стены, слева от входа в подвал, устроились двое слуг.
Горничная держала подушку. Царские дочери тоже принесли с собой маленькие подушечки. Одну положили на стул императрицы, другую — на стул наследнику. Казалось, что все они догадывались, какая судьба их ждет, но никто из них не издал ни звука. В этот момент в помещение вошли одиннадцать человек: Юровский, его помощник, два члена Чрезвычайной комиссии и семеро латышей. Юровский приказал мне выйти, сказав: «Иди на улицу, посмотри, есть ли там кто-нибудь, и подожди, чтобы проверить, будут ли слышны выстрелы». Я вышел во двор, который был окружен забором, но еще до того, как оказался на улице, услышал выстрелы. Я тут же вернулся в дом (прошло всего две или три минуты), и, едва только войдя в комнату, где происходила казнь, я увидел, что все члены царской семьи лежат на полу и тела их покрыты многочисленными ранами. Когда я вошел, наследник был еще жив и тихо стонал. Юровский подошел и выстрелил в него два или три раза. Царевич остался лежать недвижимо.
От этого зрелища и от запаха крови меня замутило. Раньше, когда Юровский раздавал револьверы, один он дал мне, но, как я говорил, участия в убийстве я никакого не принимал. После расстрела Юровский приказал мне привести кого-то из охраны, чтобы смыть кровь в комнате. По пути в дом Попова я встретил двух старших из охраны, Ивана Старкова и Константина Добрынина. Они бежали по направлению к дому Ипатьева. Добрынин спросил меня: «Николая II расстреляли?» Я ответил, что Николай и вся его семья расстреляны. Обратно я привел с собой в дом двенадцать или пятнадцать охранников. Они погрузили трупы в кузов грузовой машины, которая ждала у выхода; тела выносили на носилках, сделанных из простыней и жердей, найденных во дворе. Когда их погрузили в грузовик, трупы покрыли солдатскими шинелями… Члены Чрезвычайной комиссии заняли места в грузовике, и он уехал. Я не знаю ни в какую сторону, ни куда доставили тела».
Трупы отвезли к заброшенной шахте под Екатеринбургом. Здесь их полили купоросом и сожгли. В течение нескольких следующих дней были перебиты и другие члены царской семьи. 25 июля чешский легион взял Екатеринбург и выяснил, что царская семья исчезла.
Новости об убийстве царя дошли до Ленина, который в конечном итоге приказал арестовать тех, кто имел к этому отношение; позже пятерых человек казнили.
В марте 1918 года война с Германией подошла к позорному концу, ознаменованному Брест-Литовским миром. В соответствии с ним большая часть российских владений на западе страны отошла к Германии. Подписание этого договора едва не раскололо большевистскую партию, и даже такие ее преданные сторонники, как матрос-революционер Дыбенко, из-за него отошли от Ленина. Филипп Прайс, корреспондент «Манчестер юнайтед», весной 1918 года выехал из Петрограда, чтобы посмотреть, как страна относится к новому правительству и почти невыносимым условиям жизни, которые стали итогом непростых лет.
«В середине марта Брест-Литовский мирный договор был ратифицирован центральной властью и Закон о земле прошел Центральный Исполнительный комитет. Северная и Центральная Россия получили передышку. Каким образом страна может воспользоваться ею? Имеют ли Советы в далеких провинциях достаточно влияния и престижа, чтобы приступить к плану социалистической реконструкции, намеченному Великим съездом? Желая посмотреть, какие ответы есть на эти вопросы, я решил посетить Вологодскую губернию, где, возможно, смогу хоть немного оправиться от тягот жизни в голодающем Петрограде. Любому, кто видел эти сцены в Петрограде и вдоль железнодорожных путей на восток, нелегко было их забыть. Старая царская столица эвакуировалась. День за днем с вокзала в Петрограде уходили поезда, груженные музейными сокровищами, золотыми резервами банков, ценными запасами металлов с предприятий. Другие поезда были переполнены беженцами из районов, занятых Германией, демобилизованными солдатами старой армии, бродячими бандами красногвардейцев, голодными рабочими и безземельными крестьянами, которые надеялись получить новую землю на востоке. На каждой станции Советы местных железнодорожников или рабочих издавали свои приказы, назначали своих комиссаров и почти не обращали внимания на требовательные и молящие телеграммы от центральных Советов из Петрограда и Москвы. Порой отряды красногвардейцев захватывали целый поезд, высаживали пассажиров и заставляли машиниста везти их в том или ином направлении. Немалое количество таких отрядов Красной гвардии отказывались признавать центральную власть, которая ратифицировала Брест-Литовский договор, и продолжали вести партизанскую войну против немцев в западных губерниях. Самый известный из таких отрядов возглавлял Дыбенко, неустрашимый большевик, балтийский матрос, который вместе со своими товарищами моряками и рабочими кронштадтских верфей объявил себя «независимым» от правительства, подписавшего «позорный мир», — и продолжал вести войну. Из-за чего и был арестован красногвардейцами, верными Советам Москвы и Петрограда, а также ЦИК. Он предстал перед революционным трибуналом, но тот всего лишь пожурил его. Потом уже его армия прошла большую часть Западной и Юго-Западной России, захватывая по пути поезда и завершив свой путь в Крыму.
Повсюду были видны следы, которые на этой земле оставил мятежный дух. Не было больше ни землевладельцев, ни кадетов-банкиров, которые могли бы протестовать, а были захватчики-немцы, для которых их собственные договора были всего лишь «клочком бумаги», и были комиссары от Советов в Москве и Петрограде. Последние представляли власть, а власти в те дни были достойны лишь проклятий. Пламя, которое столетиями тлело под поверхностью земли, вырвалось наружу. Дали знать о себе первобытные мощные инстинкты мести классовым угнетателям, которые позволили грабить, убивать и насиловать беззащитную буржуазию. В памятных строках писатель, левый эсер (речь идет о поэте Александре Блоке и о его знаменитой поэме «Двенадцать», которая упоминалась в начале книги), описал дух этих дней. Двенадцать красногвардейцев куда-то бесцельно движутся. Они уже освободили бывшего директора банка от его меховой шубы и описывают один другому девушек, которых они встречали в разных городах, способы, которыми они обрекали их на смерть в пароксизмах ярости, где граничили любовь и ненависть. Эти люди были олицетворением духа, который в те дни вздымался из адских глубин.