Среди прочих там их уже ожидал Парвус. Он стал добиваться встречи с Лениным, но осторожный вождь большевиков отказался от этой чести в пользу Радека, который был австрийским подданным и не мог быть обвинен в государственной измене. Радек провел с Парвусом большую часть дня 31 марта (13 апреля). Что происходило между ними, неизвестно. Расставшись с Радеком, Парвус немедленно выехал в Берлин. 20 апреля (нового стиля) состоялась его неофициальная встреча с Государственным секретарем Германии Артуром Циммерманом. Об этой встрече тоже не сохранилось никаких сведений. Затем Парвус возвратился в Стокгольм{172}. Несмотря на отсутствие каких бы то ни было документальных свидетельств, — как это обычно бывает, когда секретные операции проводятся на высшем уровне, — в свете последовавших за тем событий можно смело утверждать, что Парвус выработал с Радеком условия и технику финансирования деятельности большевиков в России и представлял на этих переговорах интересы правительства Германии[33].
Русское консульство в Стокгольме уже подготовило въездные визы для вновь прибывших. Временное правительство, по-видимому, вначале колебалось, давать ли право на въезд активным поборникам мирных переговоров, но затем приняло положительное решение в надежде, что Ленин скомпрометирует себя как политик, проехав через вражескую территорию{173}. Вся компания выехала из Стокгольма в Финляндию 31 марта (13 апреля) и три дня спустя, 3(16) апреля, в 23 часа 10 минут была в Петрограде[34].
Ленин прибыл в Петроград в заключительный день Всероссийской большевистской конференции. На нее съехалось много большевиков из провинции, и они подготовили своему вождю встречу, по театрализованности превосходившую все когда-либо виденное в социалистических кругах. Петроградский комитет согнал рабочих на Финляндский вокзал; вдоль путей выстроились солдаты и военный оркестр. Когда Ленин появился на подножке поезда, оркестр грянул «Марсельезу», а гвардейцы взяли на караул. Прибывших приветствовал Чхеидзе, от лица Исполкома выразивший надежду, что социалисты сомкнут ряды для защиты «революционной свободы» от внутренней контрреволюции и иностранной агрессии. Выйдя из здания вокзала, Ленин взобрался на подсвеченный прожектором броневик и произнес короткую речь, после чего в сопровождении большой толпы отправился в особняк Кшесинской{174}.
Благодаря Н.Суханову мы располагаем воспоминаниями очевидца о том, что происходило в продолжение этой ночи в штаб-квартире большевиков: «Внизу, в довольно большой зале, было много народа — рабочих, «профессиональных революционеров» и девиц. Не хватало стульев, и половина собрания неуютно стояла или сидела на столах. Выбрали кого-то председателем, и начались приветствия — доклады с мест. Это было в общем довольно однообразно и тягуче. Но по временам проскальзывали очень любопытные для меня характерные штрихи большевистского «быта», специфических приемов большевистской партийной работы. И обнаруживалось с полной наглядностью, что вся большевистская работа держалась железными рамками заграничного духовного центра, без которого партийные работники чувствовали бы себя вполне беспомощными, которым они вместе с тем гордились, которому лучшие из них чувствовали себя преданными слугами, как рыцари — Святому Граалю. Что-то довольно неопределенное сказал и Каменев. И, наконец, вспомнили про Зиновьева, которому немного похлопали, но который ничего не сказал. Приветствия-доклады, наконец, кончились…
И поднялся с «ответом» сам прославляемый великий магистр ордена. Мне не забыть этой громоподобной речи, потрясшей и изумившей не одного меня, случайно забредшего еретика, но и всех правоверных. Я утверждаю, что никто не ожидал ничего подобного. Казалось, из своих логовищ поднялись все стихии и дух всесокрушения, не ведая ни преград, ни сомнений, ни людских трудностей, ни людских расчетов, — носится по зале Кшесинской над головами зачарованных учеников»{175}.
Главный смысл полуторачасовой речи Ленина заключался в том, что в течение нескольких месяцев необходимо осуществить переход от «буржуазно-демократической» к «социалистической» революции[35].
Это означало, что всего через четыре недели после свержения царизма Ленин выносил смертный приговор правительству, пришедшему ему на смену. Предложение это находилось в таком противоречии с чувствами большинства присутствовавших, казалось таким безответственным и «опрометчивым», что бурные дебаты шли до четырех часов утра.
В течение следующего дня Ленин зачитал группе большевиков, а затем, особо, совместному собранию большевиков и меньшевиков статью, которую, предвидя возражения, он подал как частное мнение. В статье, названной впоследствии «Апрельские тезисы», обрисовывалась программа действий, которая должна была казаться слушателям оторванной от реальности, если не вполне безумной{176}. Ленин предлагал следующее: никакой поддержки идущей войне; немедленный переход ко «второй» фазе революции; никакой поддержки Временному правительству; передача всей власти Советам; роспуск армии и образование народной милиции; конфискация всей помещичьей земли и ее национализация; слияние всех банков в единый Национальный банк, контролируемый Советами; контроль Советов за производством и распределением товаров; созыв нового Социалистического интернационала.
Редакционный совет «Правды» отказался печатать ленинские «тезисы» якобы из-за механической поломки в типографии{177}. Собрание большевистского Центрального Комитета вынесло по ним 6 апреля отрицательную резолюцию. Л.Б.Каменев утверждал, что аналогия, проводимая Лениным между современной ситуацией в России и Парижской Коммуной, ошибочна; Сталин находил, что «Тезисы» — «это схема, в них нет фактов»{178}. Но тем временем Ленин и Зиновьев вошли в редакционный совет «Правды», оказали давление, и 7 апреля «Тезисы» появились в печати. Статья Ленина сопровождалась редакционным комментарием, в котором написавший его Каменев сообщал, что редакция не разделяет выраженных в ней взглядов. Ленин, писал Каменев, «исходит от признания буржуазно-демократической революции законченной» и рассчитывает на «немедленное перерождение этой революции в революцию социалистическую». Но, продолжал он, Центральный Комитет думает иначе, и большевистская партия будет следовать его резолюциям[36]. 8 апреля для обсуждения статьи Ленина собрался Петроградский комитет. Его реакция была почти однозначно негативной: два голоса «за», тринадцать «против», при одном воздержавшемся{179}. Реакция в провинциальных городах была такой же: большевистские организации в Киеве и Саратове отвергли ленинскую программу, последняя — на том основании, что автор жил долгое время в отрыве от ситуации в России{180}.
Какое бы мнение ни сложилось у большевиков по поводу публичных заявлений своего вождя, Германия была им довольна. 4 (17) апреля немецкий агент в Стокгольме телеграфировал в Берлин: «Возвращение Ленина в Россию успешно. Он работает совершенно так, как мы того желаем»{181}.
Ленин был очень скрытным человеком: несмотря на то, что он много писал и говорил, что собрание его сочинений составляет пятьдесят пять томов, и речи его и статьи являются по большей части пропагандой и агитацией, предназначенными для завоевания новых сторонников и уничтожения известных противников, а не для выражения сокровенных дум. Даже близким соратникам он редко давал понять, что у него на уме. Как верховный главнокомандующий в глобальной классовой войне, он держал свои планы при себе. Поэтому, чтобы проследить его замыслы, приходится двигаться вспять, от известных поступков к скрытым намерениям.
При решении основных вопросов — например, кто является врагом и как с ним следовало поступать, — Ленин бывал довольно откровенен. Саму цель — «программу» — он в целом доводил до общего сведения; тактики своей не открывал никому. Поэтому-то и трудно распознать его намерения. Как однажды Муссолини, сам немалый специалист в искусстве государственного переворота, доверительно посоветовал Джованни Джолитти, «государство нужно защищать не от программы революции, а от ее тактики»{182}.
Ленин отвергал теорию меньшевиков и эсеров о двухфазной революции и, как следствие ее, о двоевластии; при первой же возможности он намеревался свергнуть Временное правительство и захватить власть. Обостренное политическое чутье — дар, необходимый удачливому полководцу, — подсказывало ему, что это возможно. Он хорошо знал истинную цену либеральной и социалистической интеллигенции — «тигров-вегетарианцев», по словам Клемансо, — которые, несмотря на все свои революционные разглагольствования, смертельно боялись политической ответственности и не могли бы взять ее на себя, даже если бы она была им предложена. В этом отношении мнение Ленина совпадало с оценкой Николая II. Кроме того, Ленин хорошо понимал, что национальное единство и всенародная поддержка Временного правительства были всего лишь видимостью, что в стране вызревали мощные разрушительные силы, которые, если их поддержать и умело направить, могли свалить беспомощную демократию и привести его, Ленина, на вершины власти: в городах не хватало продовольствия, в деревне было неспокойно, нарастали национальные проблемы. Чтобы добиться своего, большевикам следовало решительно отмежеваться и от Временного правительства, и от других социалистических партий, заявив о себе, как о единственной силе, которая может взять под контроль положение вещей. Следуя данной логике, Ленин по возвращении в Россию решительно призвал своих соратников отказаться от примиренческой позиции по отношению к Временному правительству и от намерения слиться с меньшевиками.