События эти развивались в грозу, под проливным дождем, из-за которого вскоре Москва окуталась густым туманом.
Возвратившись в Кремль, Ленин с ужасом узнал, что Дзержинский арестован ЧК: по словам Бонч-Бруевича, услышав эту новость, «Владимир Ильич нельзя сказать побледнел, а побелел»{956}. Подозревая, что ЧК изменила ему, Ленин, через Троцкого, отдал распоряжение об ее роспуске. М.И.Лацису было поручено сформировать новую службу безопасности{957}. Лацис поспешил в штаб-квартиру ЧК на Большой Лубянке и обнаружил, что она тоже находится под контролем Попова. Матросы из левых эсеров, которые вели Лациса под конвоем к кабинету Попова, хотели пристрелить его на месте; спасло только вмешательство Александровича{958}. Несколько дней спустя, когда роли переменятся и Александрович окажется в руках ЧК, Лацис ничем не ответит ему на этот товарищеский жест.
В тот вечер матросы и солдаты, поддержавшие левых эсеров, вышли на улицы, чтобы взять заложников. Останавливая автомобили, они извлекли из них двадцать семь большевистских функционеров.
В распоряжении левых эсеров было 2000 вооруженных людей (матросы и кавалерия), восемь артиллерийских орудий, шестьдесят четыре пулемета и от четырех до шести броневиков{959}. Это были солидные силы, если учесть, что основная часть латышских стрелков отдыхала за городом на природе, а русские части либо солидаризировались с восставшими, либо объявили нейтралитет. Ленин оказался в таком же унизительном и затруднительном положении, в каком был в октябре Керенский: глава государства, не имевший вооруженных сил, чтобы защитить свое правительство. В тот момент ничто не могло помешать левым эсерам, если бы они того пожелали, захватить Кремль и арестовать все большевистское руководство. Им не пришлось бы даже применять силу, так как у членов Центрального комитета были пропуска, дающие им право беспрепятственно проходить в Кремль, включая все находившиеся там учреждения и частную квартиру Ленина{960}.
Но таких намерений у левых эсеров не было. Их отвращение к власти спасло большевиков. Цель их заключалась в том, чтобы спровоцировать немцев и поднять российские «массы». Вот что говорил арестованному Дзержинскому один из руководителей левых эсеров: «Вы стоите перед совершившимся фактом. Брестский договор сорван, война с Германией неизбежна. Мы власти не хотим, пусть будет и здесь так, как на Украине, мы уйдем в подполье. Вы можете оставаться у власти, но вы должны бросить лакействовать у Мирбаха. Пусть Германия оккупирует Россию до Волги»{961}.
Поэтому, вместо того чтобы пойти в Кремль и свергнуть советское правительстве, отряд левых эсеров под командованием П.П.Прошьяна направился к зданию Главпочтамта, занял его без какого-либо сопротивления и стал оттуда рассылать воззвания, обращенные к российским рабочим, крестьянам, солдатам, а также ко «всему миру»[162]. Воззвания эти были путаными и противоречивыми. Левые эсеры брали на себя ответственность за убийство Мирбаха и объявляли низложенным правительство большевиков как «агентов германского империализма». Заявляя, что поддерживают «советскую систему», они в то же время отвергали все остальные социалистические партии, называя их «контрреволюционными». В одной из телеграмм они объявляли себя «правящей в настоящее время» партией. По словам Вацетиса, левые эсеры действовали «нерешительно»{962}.
Спиридонова прибыла в Большой театр в семь часов вечера и обратилась к съезду с длинной и малосвязной речью. После нее выступали другие ораторы из левых эсеров. Царила полнейшая неразбериха. В восемь часов делегатам сообщили, что вооруженные латыши окружили здание и открыли входы, после чего большевики покинули зал. Спиридонова призвала своих последователей подняться на второй этаж. Там она вскочила на стол и стала кричать: «Эй, вы, слушай, Земля, эй, вы, слушай, земля!»{963}. Делегаты от большевиков, собравшиеся в крыле Большого театра, не могли решить, нападают ли они или подвергаются нападению. Как рассказывал впоследствии Бухарин И.З.Штейнбергу, «мы сидели в своей комнате и ждали, что вы придете нас арестовывать… Поскольку вы этого не делали, мы решили, наоборот, арестовать вас»{964}.
Пора было уже начать действовать большевикам, но шел час за часом, а ничего не происходило. Не имея надежной силы, на которую оно могло бы опереться, правительство пребывало в паническом оцепенении. По его собственной оценке, из 24 000 находившихся тогда в Москве вооруженных людей одна треть готова была поддержать большевиков, одна пятая была ненадежной (то есть настроенной антибольшевистски), остальные колеблющимися{965}. Но даже и те части, которые сохраняли верность большевикам, невозможно было сдвинуть с места. Отчаяние, охватившее большевистских руководителей, было так велико, что они всерьез размышляли над эвакуацией из Кремля{966}.
В пять часов пополудни командира латышских стрелков И.И.Вацетиса вызвал командующий Московским военным округом Н.И.Муралов. Кроме него в штабе находился Подвойский. Они вкратце изложили Вацетису ситуацию и попросили его подготовить план операций. Однако, сказали они ошарашенному латышу, командовать операциями будет другой человек. Такое недоверие объяснялось, очевидно, тем, что в Кремле знали о контактах Вацетиса с германским посольством. Но другого латыша, которому можно было поручить командование, найти не удалось, и Вацетис предложил свои услуги, сказав, что готов отвечать «головой» за неуспех операций. Об этом было сообщено в Кремль[163].
Примерно в 11 часов 30 минут вечера Ленин вызвал к себе в кабинет латышских политкомиссаров, приписанных к штабу Вацетиса, и спросил, могут ли они поручиться за лояльность их командующего{967}. Они ответили утвердительно, и Ленин дал согласие, чтобы Вацетис руководил операцией против левых эсеров, однако из предосторожности распорядился назначить в его штаб четырех политкомиссаров вместо обычных двух.
В полночь Вацетису сообщили по телефону, что его вызывает к себе Ленин. Вот как он описывает эту встречу: «В Кремле было темно и пусто. Нас провели в зал заседаний Совнаркома и просили подождать… Довольно обширное помещение, в котором я очутился впервые, освещалось одной электрической лампочкой, подвешенной под потолком где-то в углу. Занавеси у окон были спущены. Обстановка напоминала мне прифронтовую полосу на театре военных действий… Через несколько минут дверь на противоположной стороне зала отворилась, и в нее вошел тов. Ленин. Он подошел ко мне быстрыми шагами и спросил вполголоса: «Товарищ, выдержим до утра?» Задав этот вопрос мне, Ленин продолжал смотреть на меня в упор. Я в этот день привык к неожиданностям, но вопрос тов. Ленина озадачил меня остротой своей формы… Почему было важным выдержать до утра? Неужели мы не выдержим до конца? Было ли наше положение столь опасным, может быть, состоявшие при мне комиссары скрывали от меня истинное положение наше?»{968}
Прежде чем ответить на вопрос Ленина, заявил Вацетис, ему нужно время, чтобы разобраться в ситуации{969}. Город оказался в руках восставших, только Кремль стоял как осажденная крепость. Когда Вацетис прибыл в штаб Латышской дивизии, начальник штаба сообщил ему, что «весь московский гарнизон» выступил против большевиков. Так называемая Народная Армия, которая составляла большинство в гарнизоне и проходила подготовку, чтобы вместе с французскими и английскими частями сражаться против немцев, заявила о своем нейтралитете. Еще один полк перешел на сторону левых эсеров. Оставались только латыши: один батальон 1-го полка, один — 2-го и 9-й полк. Был еще 3-й Латышский полк, но его надежность вызывала сомнения. Кроме этого, Вацетис мог рассчитывать на латышскую артиллерийскую батарею и на несколько небольших подразделений, в том числе на отряд сочувствующих коммунистам венгерских военнопленных под командованием Белы Куна.
Выяснив все это, Вацетис решил отложить контрнаступление до утра, когда латышские части должны были вернуться с Ходынки. Он послал две роты 9-го Латышского полка занять Главный почтамт, но они либо не сумели этого сделать, либо перешли на сторону противника, — так или иначе, левым эсерам удалось их разоружить.
В два часа ночи Вацетис вернулся в Кремль: «Тов. Ленин вышел из той же двери и таким же быстрым шагом подошел ко мне. Я сделал несколько шагов ему навстречу и отрапортовал: «Не позже 12-ти часов 7 июля мы будем полными победителями в Москве». Ленин схватил обеими руками мою правую руку и крепко-крепко пожал ее, и сказал: «Спасибо, товарищ. Вы меня очень обрадовали»{970}».
Когда сырым и туманным утром, в пять часов, Вацетис начал контрнаступление, под его командованием находилось 3300 человек, среди которых едва 500 человек были русскими. Левые эсеры отчаянно сопротивлялись, и латышам понадобилось семь часов, чтобы овладеть опорными пунктами мятежников и освободить Дзержинского, Лациса и других заложников, которым не было причинено никакого вреда. За хорошо выполненную работу Вацетис получил от Троцкого вознаграждение в 10 000 рублей