Процитированный мной Андрей Пионтковский — один из «разочарованных», все еще не смирившийся с тем, что его «открытия» уже были описаны одним из тех самых западных экспертов, которых недооценила российская политология. Быть может, Леон Гур — не самый блестящий американский аналитик, но следует признать, что именно он в 1997 году обошелся без использования эвфемизмов, объясняя россиянам, что с ними происходит: «Москва не может позволить себе никакой политики противостояния США или НАТО. Существуют могущественные и влиятельные силы — в особенности банковская и деловая олигархия, контролирующая больше половины российской экономики и напрямую представленная в российском правительстве, — которые решительно сопротивляются возникновению любых противоречий в отношениях между Россией и Западом. Главный мотив этих влиятельных элементов — делать деньги, а это возможно в основном через торговые связи с зарубежными странами. Расширение НАТО не угрожает их интересам, однако Россия может чрезмерно жестко на него отреагировать, а последующая возможная ее изоляция — уже угроза» (процитировано по А. Пионтковскому — см. выше). Понятно, Андрей? Это «те самые люди, которые защищают западные интересы и ценности в России». И как раз эти господа, прозываемые «олигархами», вместе со своими политическими покровителями получили похвалу, поддержку и деньги Запада. Эта команда, по которой плачет тюрьма, все больше превращается — используя определение еще одного бывшего поклонника Запада — в «режим, не представляющий Россию, ненавидимым почти всей Россией, но в то же время высоко ценимый западными руководителями, особенно администрацией президента США Билла Клинтона» (Фельгенгауэр П. The Moscow Times. 1999. 10 июня).
Вчера они были наивными, теперь раскаиваются. А если это запоздалое покаяние пришло, лишь когда игра закончилась и ничего уже не исправить? Иногда история не прощает наивности. Как в 1991 году. когда все рукоплескали распаду СССР, даже не задумываясь о его глобальных последствиях. Я не хочу сказать — и намерен это уточнить, чтобы не быть неправильно понятым, — что надо было сохранить старый СССР. Необходимо было осознать, масштаб потрясений, к которым должен привести внутри и вне страны его мгновенный распад, не сопровождавшийся мерами но предотвращению «ударной волны». Российская интеллигенция же посчитала происходившее исключительно «внутренним» событием на советском геополитическом пространстве. И этим подписала собственный автопортрет: привилегированный класс, далекий от того народа, на выражение интересов которого он претендует. Это просто скопление интеллектуальных сил, лишенное подлинного стремления к свободе (несмотря на то, что она стала его знаменем), прежде всего из-за непонимания ее сущности, незнания основ правового государства. Таким образом, интеллигенция продемонстрировала свою готовность продать свободу и право за классические тридцать серебреников, реализуя конгломерат личных амбиций за счет драмы миллионов сограждан: она показала себя элитой, полностью лишенной видения национальных интересов, готовой продаться тому. кто больше даст, неспособной на реалистичный анализ международного и стратегического положения России.
Сказанное почти полностью применимо и к отдельным секторам аппарата (центрального и периферийного) КПСС, фактически оказавшегося у власти во всех 15 республиках после краткого сезона «власти интеллектуалов», продлившегося в России с 1990 по 1991 год. С одним единственным, но существенным отличием: они-то уже были частью власти, хотя и находились в основном на ее нижнем и среднем уровнях. То обстоятельство, что местные посткоммунистические элиты во многих случаях возглавляли лидеры республиканских номенклатур, совершенно не означает, что у власти осталась и вся номенклатура. Просто эти лидеры нуждались в знамени, под сенью которого могли бы представ перед общественностью и, не имея ничего более подходящего под рукой, выбрали единственное, что было знакомо их народам. И именно этот — более или менее осознанный и добровольный, но эффективный союз между демократической интеллигенцией и средним и нижним звеном партийного аппарата — открыл дорогу олигархам, вышедшим из обеих групп.[3] А теперь, завершив это социологическое отступление, необходимое для понимания дальнейшего, вернемся к Бжезинскому который, будучи одновременно поляком и американцем, тем не менее немедленно с чрезвычайной остротой и четкостью осознает, что проблему России надо рассматривать не с «точки зрения только Европы или Азии, а как «евроазиатскую проблему» — иначе не повлиять на решение судьбы мирового господства. Вот пpимер, как по ту сторону Атлантического океана видится npo6лема России — и не только после холодной войны, но и задолго до ее окончания. Будущим российским руководителям стоило бы повнимательнее изучить его, вместо того чтобы безразлично пожимать плечами.
Вкратце два основных положения Бжезинского таковы: проблема России — евроазиатская и имеет решающее значение для мирового господства. (Продолжая чтение, полезно помнить два прилагательных, выделенных мной; они чрезвычайно важны для стратегических разработок как россиян, так и европейцев.) Напоминаю также основные этапы, указанные Бжезинским: в кратксэсрочной перспективе (около пяти лет) помешать созданию на евроазиатском пространстве враждебной США коалиции, в среднесрочной (около 20 лет) — создать «стратегически совместимых партнеров» для трансъевроазиатской системы безопасности и, наконец. в долгосрочном плане (более 20 лет) создать условия для «реального разделения политической ответственности». Только что процитированная фраза — один из редких случаев. когда автор эссе заботится о дипломатичности выражений. Ни самом деле «реальное разделение политической ответственности» означает для Бжезинского положение, при котором США командуют, а остальные — все остальные — подчиняются (лучше, если осознанно) американским приказам. Не больше и не меньше. Это не преувеличение. Сам автор несколькими строками ниже сообщает читателю, что по крайней мере а течение жизни одного поколения мы все будем обитать в «американским» мире, поскольку ни в одном из четырех основных измерений власти — «военном, экономическом, технологическом и культурном» — не существует центра, способного оспорить американское преимущество. Единственная альтернатива, согласно Бжезинскому, — «мировая анархия».
Мы еще вернемся к этому важнейшему умозаключению, чтобы высказать несколько небезосновательных сомнений в его верности. А пока что стоит детально проследить ход мыслей автора. Успех среднесрочной стратегии, предложенной Бжезинским, будет зависеть от способности США построить политику альянсов с Европой, с одной стороны, и с Китаем — с другой, это «предопределит будущую роль России». А поскольку определить будущую роль России — значит решить уравнение власти в центре Евразии, что в свою очередь откроет путь к «мировому господству», становится ясным, что российское уравнение самый важный узел, развязывание которого определит облик XXI века. В этом Збигнев Бжезинский полностью прав. И эта книга — во многом следствие признания его правоты.
Великая игра будущего развернется в центре Евразии, и политика Америки по отношению к Европе и Китаю рассматривается как линия мощного окружения евразийского центра, точнее, того политического образования, которое сегодня в нем располагается. В этом контексте Европе достается роль проводника американского влияния на Евразию, в том смысле, что любое расширение европейского влияния должно быть исключительно «экспансией американского влияния». При одном условии: европейские нации, вместе или по отдельности, останутся зависимыми от американского покровительства. Естественно, что, если потребность в защите исчезнет, понадобится найти столь же эффективную замену опасности (или же искусственно ее создать), от которой союзникам придется искать защиты. Похоже на пророчество? В свете войны против Югославии, развязанной и выигранной НАТО, такое подозрение может обидеть автора. Это не просто пророчество, это нечто большее — конкретнейшее заявление о намерениях, стратегический план действий, реализация которого уже началась. Когда дело было уже сделано, Стефен С.
Розенфельд написал в «Вашингтон Пост» с мало элегантным, но заслуженным нами, европейцами, оттенком наглости: «Теперь США нависают над Европой гораздо больше, чем когда бы то ни было раньше со времен окончания второй мировой войны (International Herald Tribune. 1999. 8 июня).
В то же время, предупреждает Бжезинский. необходимы осторожные действия, чтобы помешать Европе достичь «чрезмерной политической интеграции». В противном случае однажды она может пожелать «бросить США вызов в геополитическом соперничестве». Американского аналитика больше всего волнует, что Европа может обзавестись собственной ближневосточной политикой. Но это — лишь искажение, дань времени, когда эссе было написано и когда Ближний Восток был главной головной болью США. Вопрос стоит гораздо более широко. Что произойдет, если Европа попытается расширить свое влияние на Евразию, свое собственное влияние? Необязательно в качестве полновесной альтернативы американскому, но и не исключительно в пользу интересов США? Иными словами, что случится, если Европа начнет решать евроазиатское уравнение, исходя из собственных интересов и собственного видения будущего (если оно у нее появится)? Ответ достаточно предсказуем. Как мы знаем, идеи Бжезинского уже реализуются полным ходом, что доказывает — это не размышления ученого-одиночки, а полномасштабный план, порожденный мощными интересами и проводимый в жизнь западными — прежде всего американскими — политическими кругами. Расширение НАТО на Восток идет форсированными темпами, значительно опережая интеграцию новых государств, вышедших из-за железного занавеса, в Европейский Союз. Правда вступить в западный военный альянс гораздо проще, чем удовлетворить всем требованиям Европейского Союза. Но столь же очевидно, что движение в эту сторону полностью отвечает навязанном Европе роли «проводника» интересов Америки.