Ничего я не боюсь, старик. – Он отставил чашку и глянул на меня. – Ты знаешь, как делают деньги на фондовой бирже?
– Что-то там с котировками акций. Надо вовремя купить дешевле, а продать дороже.
– В общем, да. А если знать, какие акции упаду в цене, а назавтра вырастут?
– Наверно, можно стать очень богатеньким дядей.
– Не то слово! Особенно, если проделать это с размахом, с настоящим размахом.
– Да, но такие игры рискованны. Вдруг не угадаешь? Я бы не взялся. Тут нужен особый нюх. Или чтоб бог на ушко подсказал.
– Может, и да, а может, и нет. Кроме Моцартов, есть и Сальери. Кто гармонию просчитывает, – он указательным пальцем постучал по правому виску, – тоже управляет этой стервой.
Я надкусил свой кусок торта, но не понял, какой был вкус. С тарелкой в руке я отступил к подоконнику и присел на него.
– Хочешь сказать… – начал было я.
– Ну, разумеется.
– Но такие вещи должны предусматриваться… Есть же контролирующие учреждения… Да и законы, наконец. Могут пронюхать журналисты, поднять шум. Да нет, не верится мне, что всё так просто. По мелочам куда ни шло. Но ты же имеешь в виду огромные финансовые махинации.
Он заговорил со мной снисходительно-терпеливо, точно учитель с учеником.
– Формально никто и не будет нарушать законов. Никаких нарушений. Я пока и сам толком не разобрался, что и как, но хочу заметить, карты раздают очень крупные фигуры, которые не проигрывают. – Он уставился мне в лицо, как заштатный гипнотизёр и понизил голос. – Это же, так сказать, сливки нашего общества.
Я невольно начинал ему верить и тихонько присвистнул.
– Если уж они за такое возьмутся… Только за баснословный куш.
– Я тоже так думаю. И хочу незаметно урвать своё. – И вдруг Иван странно поинтересовался: – Ты же не сомневаешься, они на это способны?
Я пожал плечами, ответ мой был уклончивым:
– Задай такой вопрос на улице. Девять из десяти ответят, не сомневаются.
– Это очень высокий процент. Как ни крути, а социальный инстинкт что-то да значит.
– Пожалуй, да, я бы поверил, – неохотно согласился я. – Но всё это догадки, химеры. А нужны факты. У тебя они есть?
Он помолчал. Я терпеливо ждал со смутной надеждой, что он раздумает. Наконец он отчётливо произнёс:
– У меня они будут.
Я сухо сглотнул.
– Когда?
Он ответил не сразу, после глотка кофе.
– Скажем так, – глядя в чашку сказал он. – Встречаемся завтра, здесь, в это же время. У меня будут доказательства. – И поправил себя. – Должны быть.
– В это же время? – Я тянул с ответом, понимая, следующие слова не оставят мне пути отступления. – Во сколько точно?
– В восемь.
– То есть в двадцать часов…
Он перебил меня, и в голосе его была откровенная насмешка:
– В восемь часов пополудни, ноль-ноль минут и ноль-ноль секунд. Раз ты такой дотошный…
Я вздрогнул, приоткрыл глаза, и воспоминание растаяло. Ещё раз постучав в боковое окно, светловолосый парень распахнул дверцу и нагнулся, заглянул в салон.
– Шеф, к Даниловскому рынку не подбросишь? – спросил он.
Невысокой тёмненькой девчонке, которая стояла за его спиной, было лет семнадцать; он же – года на три постарше, руки у него были крупными и сильными. Не похож на качка, равнодушно подумал я, наверное, строитель.
– Влезай.
Я показал головой на заднее сидение. Он открыл заднюю дверцу, пропустил девчонку. Она легко впорхнула, уселась, поправила юбку, и в салоне появился слабый запах духов. Духи мне не понравились.
– Всё, можно отчаливать, – весело объявил мне парень, подсаживаясь вплотную к подружке. Обхватив за плечи, он привлёк её к себе. Она хихикнула, и я поймал в зеркальце над лобовым стеклом её любопытный взгляд. На глаза мне попался таксофон. Он сиротливо жался к углу дома, словно беспризорная облезлая собака.
– Нужно позвонить, – предупредил я парочку и выбрался из машины.
Укрывшись под козырьком, я нащупал в кармане жетон. Всегда носил их, рассовывал по карманам, в брюки, в рубашку, в пиджак. Я опустил жетон в щель, отыскал во внутреннем кармане плаща полученную ночью визитку Вики и только теперь оценил краску букв и цифр, – она светилась при отражении слабого освещения от фонаря, будто помогала набрать номер.
С третьим гудком жетон проскользнул в таксофон, и ровный, с металлическими интонациями мужской голос раздельно сообщил:
– Если хотите оставить сообщение, говорите после щелчка.
Раздался щелчок. В голову ничего не приходило, и я назвал себя, домашний телефон и повесил трубку.
7
Я долго стоял под горячим душем, и мог бы простоять ещё столько же, а потом и ещё и ещё. Похоже, я произошёл не от обезьяны, а от доисторического морского животного, которое давно вымерло. Жаль, догадался об этом слишком поздно, когда расспросить родителей или дедушек-бабушек не представлялось возможным. А с дальними родственниками я был не в таких отношениях, чтобы вести доверительные беседы на подобную тему.
Да и зачем мне беседы, если все близкие тянулись к воде. Мать могла хоть целый день стирать, готовить, заниматься чем угодно, лишь была вода, много воды. И отца, когда он плавал, выманить из озера или речки было не просто, а с удочкой он мог торчать у самой занюханной лужи в любую погоду, даже ночами. Я тоже всегда любил воду, однако иначе, чем он. Отчётливо помню, как в раннем детстве он и орава родственников повезли меня на Кубань. Мы ехали тёмной ночью по каким-то ухабам, и вдруг в свете фар мелькнул напуганный заяц, но никто не пальнул из заряженного ружья. А потом мы остановились, и все дяди и двоюродные братья залезли в пруд с камышами, бреднем вылавливали большущих, – никогда потом не видел таких, – раков. По-моему я тогда единственный не испытывал дикого восторга. Теперь мне очевидно, охота на подводных тварей была им милее охоты на зайца, и они ничего не могли поделать с этой первобытной страстью. Я же был белой вороной их стаи. Отец никогда не мог понять, почему рыбалка для меня равносильна моральной пытке? Таскал к речкам зимой и летом, пока, наверное, не засомневался, его ль я ребёнок. Может, и мать спрашивал, вдруг в роддоме подсунули чужака? Сейчас бы я ему объяснил: всё проще, во мне проявились побочные гены древней морской коровы. Иначе откуда у меня такое пристрастие к капусте, как у алкоголика к водке? Это бы здорово утешило отца.
Перекрыв душ, я насухо растёрся прохладным махровым полотенцем и надел синие трикотажные штаны и китайскую, в синюю и красную клетку рубашку. На кухне, на газовой плите тихо пыхтел подбадриваемый слабым огнём рыжий чайник. Я подхватил его чистой тряпкой и направился в наспех прибранную гостиную, где плюхнулся на диван, опустил чайник на подставку на журнальном столике.
Заварка уже настоялась. Я наполнил чашку заваркой и кипятком и, пока горячий чай остывал, грыз баранку, слегка обмакивая в клубничное варенье. От скуки нажал кнопку дистанционного управления, включил телевизор. Пробежался по развлекательным программам, остановился на американском детективе, потом перескочил на центральный канал, где начиналась еженедельная субботняя передача, в которой мордатый ведущий беседовал с самым известным или популярным человеком недели. На этот раз им оказался новый экономический советник президента, некто Першиц. Я его узнал, весь последний месяц снимки с ним украшали официозные и не официозные издания, как близкие к верхам власти, так и далёкие от Кремля. Газеты по разному оценивали предлагаемые Першицем меры для спасения агонизирующей экономики. Обсуждение этих мер явно раздувалось, начиналась очередная кампания по распространению казённого оптимизма. Очевидно, кто-то посчитал, в таком оптимизме возникла настоятельная потребность, и свеженький, не протухший ещё гений экономической мысли подвернулся как нельзя кстати.
Вдруг в передаче упомянули фондовую биржу, и я насторожился, прислушался, сделал звук громче.
– … Вы же сами видите, – со снисходительной улыбкой говорил господин Першиц. – Курс акций концернов и предприятий, три недели назад объявленных приоритетными, на вторичном рынке ценных бумаг непрерывно растёт. Это говорит о доверии к ним российских и иностранных инвесторов.
Ведущий поправил бумагу на столе и вежливо возразил:
– Но это же на деле только перекачка денежной массы от одних предприятий другим. Даже курсовые позиции акций прибыльных предприятий проявили тенденцию к падению. Разве это разумно?
– Тут мы должны задаться честным вопросом. Хотим мы рынка или не хотим? – ничтоже сумняшеся, начал объяснять помощник президента. – Все видят, в каком тяжёлом положении оказалась экономика. Если не выделить приоритетные предприятия и не обеспечить им поддержку, рухнет всё. Это лишь вопрос времени. Но мы имеем возможность, вытащить сначала некоторые производства, потом они, как локомотивы, потащат за собой остальные…
– Простите, – учтиво вмешался ведущий, – но разве тяжёлое положение не стало следствием подобных же уверений прежних советников? Со времени программы «500 дней» Явлинского появляются всё новые и новые люди, все – профессиональные экономисты, которые в течение нескольких лет обещают нам, вот-вот наступит улучшение. А живём мы всё хуже и хуже. Мы уже смирились, что из великой сверхдержавы становимся банановой республикой. Но у многих исчезает и вера в завтрашний день.
– А вы что хотите? Этих людей семьдесят лет приучали…
– Да-да, конечно. Однако как мы можем верить именно вашей программе? Не постигнет ли её та же участь, что и прошлые?
– На это отвечу только одно. Если бы я не верил в неё, не занял бы эту должность! Я не принимал в разработках прежних программ никакого участия и откровенно высказывался, что многие положения были неверными.
– Ну что ж. Будем надеяться, ваша программа действительно изменит положение дел к лучшему. Однако я разговаривал с серьёзными экономистами, журналистами, бизнесменами, и многие удивлены выбором приоритетов и тем весом, который придаётся им правительственными кругами. Некоторые мои собеседники подозревают, у части правительственных чиновников существует своя заинтересованность лично