Домработница Таганцева Маша, которую редко кто из гостей видел — она была неслышима, не обладала материальной плотью, словно была сотворена из воздуха, — увидев в первый раз крысу, чуть не грохнулась в обморок, будто барыня какая, но себя преодолела и резво наткнулась на буфет, в котором стояла хрустальная посуда, села на него, свесила ноги.
Крыса изумилась такому поступку, остановилась, задумчиво поглядела на экономку, соображая, прикончить её сейчас и пустить на еду для всей своей гоп-компании, либо подождать, сходить посоветоваться со старейшиной племени, прийти завтра и уже окончательно решить вопрос с пугливой бабешкой, хлопнула голым хвостом по полу, словно кнутом, и отправилась всё-таки к старейшине за советом.
Едва крыса исчезла, Маша сползла с буфета, долго, с дёргающимися губами смотрела на дыру, откуда вылезла эта голотелая каракатица, потом достала из чулана старую хозяйскую бекешу, отодрала от неё рукав и зашила с одной стороны.
— Значит так, либо ты меня, либо я тебя, — обиженным, проржавевшим от нахлынувших слёз голоском произнесла она, — два либо только и есть, третьего либо не будет.
Она зажмурилась: не дай бог, эта крыса приснится ночью, либо, ещё хуже, прыгнет в постель. Крысы, говорят, по стенам ходят так же проворно и умело, как и по полу — единственное что с потолка срываются.
К дырке она прислонила рукав, расширила раструб и стала ждать.
— Что случилось, Маша? — выйдя на кухню, спросил Таганцев, раздосадованный тем, что время утреннего чая подошло и пора стоять на столе славному напитку, — сегодня морковному, другого нет, пора париться под блюдцем. Маша готовила морковный чай по-ленивому, насыпала «заварку» в стакан, накрывала блюдцем и давала немного выстояться, так получалось лучше, чем заварка по-обычному, в маленьком фарфоровом чайнике, поставленном на самовар. К чаю — кусок особого хрустящего пирога, который Маша научилась печь из сухарей.
Она перетирала сухари в муку, добавляла в них немного сахара — Таганцеву удалось добыть два килограмма сахара, настоящего, прочного, как камень, мраморно-синего, наверное, ещё довоенного, — а дальше всё зависело от ловкости рук. Пирог у неё получался вкусным. С пирогами из прошлого, конечно, не сравнить, но терпимо, есть было можно.
— Крысы появились, Владимир Николаич, — проговорила Маша, не сводя взгляда с рукава.
— Что за крысы? — не понял Таганцев.
— Да обыкновенно! Хвостатые, усатые…
— У нас в доме?
— У нас в доме, Владимир Николаич!
Таганцев передёрнул плечами «бр-р-р», по лицу у него пробежала дрожь, перешла на тело, прошлась под халатом: о крысах Таганцев знал, но никак не мог предположить, что они появятся в его доме — его доме! Он пожевал губами, соображая, большая это напасть или малая, пришёл к выводу, что бывает и больше — справедливый вывод, и произнёс примиряюще:
— Крысы сейчас во всём Петрограде, Маша. Куда ни глянь. Надо держаться!
— А мы и держимся, Владимир Николаич. Воюем, — Маша ткнула в мягкое голенище бекеши. — А это рукав вашего папаши, Владимир Николаич.
— Да? — Таганцеву сделалось неприятно, что рукав его почтенного родителя так используется, он поморщился и прижал руку к сердцу: — Чаю бы, Маша!
— Будет чай, сейчас будет, — Маша проворно, будто девчонка, вскочила, метнулась к небольшой изразцовой печке, на которой всегда готовили что-нибудь быстрое: приезжали внезапные гости, с солидным «жаревом-паревом» не успевали, потом ограничивались скорой едой, для неё и была сложена эта печка, но сейчас квартира Таганцева отапливалась, как и все квартиры Питера, буржуйкой, и еду готовили тоже на буржуйке, правда, раз в месяц Маша затапливала и печь. Это надо было, чтобы в квартире не заводилась плесень и не возникал запах сырости. — Извините, Владимир Николаич, я потеряла счёт времени, — сказала она.
— А для крысы я найду что-нибудь сладенькое, Маша, — хмуро проговорит Таганцев, — чтобы никогда больше в доме крысы не появлялись.
— Что именно, Владимир Николаич? — Машино лицо сделалось озабоченным.
— Таблетки какие-нибудь, порошок — есть разная отрава.
— Ой, не надо, Владимир Николаич!
— Почему же?
— Если крыса сдохнет в проёме, под полом — вони тогда не оберёмся. Она же преть будет.
— А ведь верно!
— Вы лучше мне доверьтесь, Владимир Николаич, я её изловлю деревенским методом, с помощью рукава вашего родителя!
— Что за рукав, Маша, ничего не пойму, — Таганцев нахмурился, — вы говорите, рукав, да рукав, а я слушаю, но ничего не понимаю. Рукав, да рукав…
— Да у вашего папаши была бекеша, он на охоту в ней ходил. А потом бекешу продырявила моль.
— Откуда ты знаешь, что отец на охоту ходил именно в бекеше? — удивился Таганцев. Он и сам этого не помнил, а Машин возраст — хоть и не положено придавать значение возрасту прислуги, — был куда более скромным, чем его. В ту пору, когда отец ходил на охоту, Маши не было на свете, а если и была, то размером не больше варежки.
— А мне сказывали, — расплывчато ответила Маша, и Таганцев одобрил этот ответ: прислуга должна знать не только родословную своих хозяев, но и родословную их одежды.
— Если понадобится, я бригаду моряков на помощь пришлю — всех крыс переловят, — пообещал Таганцев.
— Пришлите, Владимир Николаич, — Маша вздохнула. Таганцев ничего больше не сказал и ушёл к себе.
Днём крыса всё-таки влетела в рукав. Не понимая, в чём дело, проползла до самого конца, до зашитой через край проймы, почуяла, что это ловушка, шустро развернулась в тёмном душном нутре и с писком полезла обратно. Маша оказалась проворнее крысы, перекрыла ей выход.
Крыса забарахталась в рукаве, заметалась — рукав ходил, как живой, дёргался, полз по полу. Чтобы у крысы было меньше переживаний, Маша затянула и горловину, сам низ рукава, потом свернула рукав калачом и сшила концы.
Подумала, что крыса очень скоро задохнётся без воздуха, её можно будет вытряхнуть в ведро и отнести в отхожее место, но крыса не думала подыхать: жизнь без кислорода ей была так же привычна, как жизнь с кислородом. Выбрасывать вместе с крысой рукав было жаль — бекеша ещё могла пригодиться.
Таганцев сдержал слово: в прихожей раздался звонок.
— Сейчас, сейчас, подождите минуту! — выкрикнула она в прихожую, поскольку звонок работал, не переставая, закопалась в ключах, в запорах, а звонок всё продолжал бренчать.
На пороге стоял моряк, подтянутый, гибкий, с серыми весёлыми глазами. В бескозырке. На гвардейской георгиевской ленте — вытертая бронзовая надпись: название корабля, на котором он служил. Что за корабль это был — не разобрать.
Бравый человек с серыми дождистыми глазами вскинул руку к бескозырке:
— Сэр Гей!
— Кто-кто? — Маша смутилась, этого ещё не хватало. — Сэр?
— Сергей Сорока. Специальность — срочные спасательные работы.
— Вас Владимир Николаич прислал, хозяин?
— Так точно, хозяин, — Сорока усмехнулся одними только глазами. Маша усмешку засекла и поняла: для этого бравого матросика никаких хозяев не существует, и это ей понравилось. — Так что случилось, мадемуазель?
— Крыса!
— Ясно, — Сорока мгновенно оценил обстановку. — Где у вас свалка? — говорил матрос быстро, пулемётно, но слова не глотал, каждое слово выговаривал, ничего не коверкал — всё у него было чисто, никакого жаргона, никаких всплесков, вскриков, залпов, которыми любят оглушать в Летнем саду молодых служанок дюжие ребята с костистыми задами, обтянутыми чёрной форменной тканью. — Свалочка, спрашиваю, где? — Сорока определил уже, где крыса, нашёл её и стоял в прихожей с дёргающимся рукавом.
— Лучше с чёрного хода, во двор. Только это вот, — Маша боязливо дотронулась пальцем до рукава, — это мне нужно, это от бекеши.
— Вас понял! Рукав ещё справный — годится деталь к машине, через несколько минут верну. — И действительно вернул через несколько минут. Показал: — Я его даже вывернул. Чтоб чище был.
— А крыса где? Никак убежала?
— Странный вопрос. Для того чтобы крыса смылась, не обязательно было вызывать доблестный Балтийский флот. Крыса приказала долго жить.
— Пойдёмте, я вас чаем напою.
— Буду премного благодарен.
— Вы моряк? Плаваете?
— Плавсостав. Раньше плавал, а сейчас нет. Временно.
— А плавсостав — это что, разве это не моряки?
— Самые что ни есть моряки. Только, милая барышня, тут существует кое-какое деление, которое, может быть, тем, кто находится на земле, не очень-то и понятно, — Сорока сделал глубокомысленное лицо и округлил глаза, он и раньше был не прочь пройтись петухом перед какой-нибудь девушкой, а перед Машей ему сам Бог велел пройтись, — таганцевская служанка понравилась ему с первого взгляда. Главное, втянуть её в игру «вопрос-ответ, вопрос-ответ», там звенцо зацепится за звенцо, образуется снизка, а за снизкой он вытянет всю нитку.
Ему было симпатично простенькое Машино лицо, белая кожа с редкими трогательными конопушинами, крупными, как распаренное гречишное зерно, глаза с летним фиолетовым оттенком — такие глаза способны были пробить насквозь. Он не ожидал, что бодрый голос его так скоро сядет, покроется трещинками, но произошло именно то, чего Сорока не ожидал, он смутился и прикрыл рот ладонью.
— Что же за деление, если это не военная тайна? — Маша шла точно по курсу, который ей проложил штурман Сорока, втягивалась в игру «спрашивай побольше, барышня, мы будем отвечать».
— Никакой тайны, милая барышня! Есть моряки и есть плавсостав. Моряки — это те, которые сидят в пароходе, занимают удобные каюты, курят сигары, а плавсостав — те, кто плавают.
— Это раньше, при царе, так было или уже сейчас?
— И раньше было, и сейчас есть, — ответственно заявил Сорока, но потом решил, что поправку следует обязательно внести — поправку за него сделала сама история, добавил: — Сейчас меньше, чем раньше.
Истина Сороке была, так сказать, дороже привязанностей.
— Значит, вы не плаваете, но всё равно — плавсостав?