В дверь негромко постучали. Таня вздрогнула от неожиданности, словно выныривая из прошлого.
– Кто там?
– Миссис Гур! Это я, Олег Петров. Ваш гид.
Таня остолбенело молчала.
«Все пропало! – подумала она. – Уже пришли за мной!»
На секунду перед ней возникла та ужасная картина, которую уже более полувека она гнала от себя: поезд… расстрел мужчин… и под железнодорожным откосом мама, ее тихая мама кричит нечеловеческим криком, а двое грязных, заросших солдат с красными бантами в петлицах срывают с нее платье…
– Миссис Гур, ваша подруга сказала, что вы неважно себя чувствуете. Я решил проверить, все ли в порядке. Может быть, вам нужен врач? У нас замечательные врачи!
– Я… – Таня пыталась сглотнуть ком, мешавший говорить. – Нет, не надо. Врач не нужен.
– Вам плохо? – заволновался за дверью Олег. – Я сейчас пришлю врача!
– Нет! – Справившись с накатившей волной страха, Таня подошла к двери и бодро заговорила: – Мне не нужен врач. Спасибо. Я, извините, Олег, не могу вас впустить: не одета! Вы уж простите старуху…
– Да, я понимаю, – не очень уверенно сказал он. – Не забудьте, что вечером идем в театр. Надеюсь, вам станет легче!
– Конечно, обязательно. Спасибо за беспокойство. Счастливой прогулки.
В изнеможении Таня сняла пальто и пошла в ванную освежиться холодной водой. Но едва она плеснула на лицо первую пригоршню воды, как раздался телефонный звонок. Забыв выключить воду, Таня рванулась в комнату и, думая, что это звонит Элизабет, схватила трубку:
– Алло?
– Хэлло, Франк? – прозвучал низкий женский голос. – Хау ар ю?
Ударение было поставлено на последнем слове, а в слове «ар» было тяжелое русское «р-р».
– Ноу, ай эм нот Франк! – в сердцах сказала Таня по-английски. – Энд ю шуд сэй: «Хау ар ю» инстэд оф «Хау ар 'ю».
– Чаго? Чаго? – непонимающе сказал голос по-русски.
– Короче, здесь нет никакого Франка! – на чистом русском ответила Таня и уже хотела положить трубку, но голос сказал:
– Во дает! На чистом русском шпарит! Слушай, ты каких предпочитаешь – блондинок или брюнеток?
Таня изумленно открыла рот, потом сказала:
– А разве… разве я звучу как мужчина?
– А какая разница? – без всякого смущения ответил голос. – Или ты только «стрэйт»?[11] Так я тебе парня пришлю. Тебе сколько лет?
– Восемьдесят три, – сказала Таня и спросила тоже на «ты»: – А тебе?
Гудки отбоя были ей ответом.
Таня удивленно постояла над телефоном и ушла в ванную. Через некоторое время пришла Элизабет.
– Уехали! – она восторженно сверкала очками. – Сама видела. А почему у тебя лицо красное? Ты плохо себя чувствуешь?
– Нормально. Это пройдет. – Таня приставила палец к губам и показала на приготовленный заранее блокнот.
Взяв ручку, торопливо написала:
«Джуди уже ушла? Ты видела?»
«Да», – написала ниже Элизабет.
Во всех книгах о советской России написано, что КГБ прослушивает номера иностранцев. Таня на этот счет специально консультировалась у того же своего знакомого русского эмигранта. Тот сказал, что прослушивать все разговоры иностранных туристов КГБ физически не в состоянии, но, тем не менее, ВСЕ номера интуристовских гостиниц в Москве оборудованы скрытыми микрофонами – на случай, если надобность в подслушивании возникнет. Поэтому лучше соблюдать меры предосторожности. И теперь, чувствуя себя чуть ли не персонажем шпионского фильма из серии «Мишн импоссибл», Таня лихорадочно писала в блокноте:
«Спускайся вниз. Если за мной кто-то пойдет, ты…»
Элизабет отняла у нее ручку, не дав дописать.
«Знаю! Все знаю!» – обиженно написала она, вырвала исписанную страницу блокнота, порвала ее и, пройдя в ванную, спустила в унитаз.
– Я пойду пройдусь, – громко, для скрытого микрофона сказала Таня и торопливо набросила пальто. – Что-то голова разболелась. Ты не хочешь со мной, дорогая?
Элизабет, выйдя из ванной, удивленно посмотрела на нее, но, сообразив, что Таня говорила в расчете на уши КГБ, ответила громко, как в театре:
– Нет, спасибо! Я лучше полежу!
Таня недовольно поморщилась и пошла к выходу.
– Подожди! – вдруг тихо попросила Элизабет. Она подошла к ней и протянула руки для объятия.
В другой момент Таня рассмеялась бы или сказала какую-нибудь колкость, но сейчас она благодарно обняла подругу и на миг застыла. Действительно, кто знает, как все обернется?…
Элизабет судорожно прижалась к ней и стала мелко вздрагивать всем телом.
«Так, началось! Плачет! – неприязненно подумала Таня. – Зачем я только…»
– Элизабет, прекрати немедленно! – Таня резко отстранилась от нее и, не оборачиваясь, вышла из номера.
4
До общежития было три остановки автобусом. Но ждать автобуса не имело смысла: сейчас, в двенадцать часов дня, когда середина рабочей смены, можно простоять на остановке час, а то и больше. Алексей сунул голые руки поглубже в карманы ватника, пригнул голову и поддал ходу. Холодный ветер резал лицо, прорвался сквозь обманчивую пухлость ватника, ледяными иглами царапал тело. Ноги в стоптанных сапогах сразу замерзли. У продмага стояла короткая очередь за яйцами. Яйца давали с утра, и когда Алексей бежал утром на работу, тут был огромный хвост – человек, наверное, триста. Но теперь, к полудню похоже, уже все Мытищи отоварились яйцами, у магазина осталось всего человек двадцать. Главная забота людям – как в такой гололед дотащить эти яйца домой. Вот и сейчас, осторожно, как канатоходец в цирке, навстречу Алексею шла по обледенелому тротуару какая-то женщина, неся на вытянутых руках квадратную пупырчатую коробку с вставленными в углубления картона белыми куриными яйцами. «Грохнется сейчас», на ходу подумал Алексей, но в этот момент сам чуть не грохнулся, поскользнувшись на разбитых яйцах, замерзших у крыльца магазина.
Выругавшись матерно, Алексей миновал продмаг и пошел-побежал через пустырь, чтобы срезать дорогу. Но тут же и пожалел об этом. Общага вроде недалеко – вон, за железнодорожными путями стоит четырехэтажное кирпичное здание, но этот ледяной ветер пробирает, как голого, колени немеют.
«Скорее, скорее! – стучало у Алексея в голове. – Не свалиться бы здесь!..»
Выставив левое плечо вперед, он прикрыл голову и ухо ватником и, согнувшись, почти побежал. Ему вдруг вспомнилось: он и Колька Гурьянов, тот самый Коля-Николай, которому обе ноги оторвало, как они по очереди тащили на себе Юрку Шалыгина из его первого «блока» в Чагарском ущелье. Никто их не обстрелял в ту ночь, и они никого, а просто Юрка подвернул ногу, потому что эта сраная хозчасть выдала ему, оказывается, ботинки не по размеру. Про кеды-сникерсы, в которых только и можно по горам ходить, никто не мечтает, но хотя бы ботинки по размеру! И снова всплыли лица тех двух гебешников, оставшихся в теплом кабинете парторга. «Е…е суки! Для того я его в Афгане на спине тащил, чтобы тут, в России, вам за грош продать? Гниды гебешные!» – злобно матерился он вслух, чувствуя, что руки и ноги уже одубели от мороза. А тут, когда он почти выбрался на железнодорожную насыпь, как назло – электричка, пережидай ее!.. Но, наконец, с трудом открыв тяжелую входную дверь, Алексей ввалился в теплое общежитие. Прислонившись к стене, остановился, чтобы оттаять. Дежурный на проходной Егор Иваныч, ворчливый лысый старик, вечно читающий газету «Московский комсомолец», подозрительно уставился на него поверх очков:
– Ты чего? Почему не на заводе? Уже набрался?
– Отпустили меня, Иваныч! Ну, чего вылупился? Не веришь – позвони в партком Гущину. – Алексей громко протопал мимо него сапогами. Конечно, зря он так с Иванычем! Очень часто эти дежурные становятся главными людьми, когда нужно на ночь бабу оставить или перед получкой трояк перехватить. А у Иваныча можно и больше стрельнуть, особенно если под проценты… Но теперь Алексею было все равно. Главное, поскорее добраться до комнаты.
Задыхаясь и еле волоча еще бесчувственные замерзшие ноги, проклиная все на свете, он, наконец, поднялся на четвертый этаж. Похоже, после ранения позвоночника он действительно стал развалиной: на четвертый этаж поднялся, а уже задыхается! Не калека вроде, но и не человек, которому только двадцать два года исполнилось.
Алексей ключом открыл дверь в комнату с табличкой «47» и, не раздеваясь, бросился к своей тумбочке. На нижней полке, среди наваленного комом белья, у него была припрятана чекушка водки. С тех пор, как запретили продавать водку до двух часов дня, Алексей заранее покупал чекушку и прятал ее на всякий пожарный случай. Сегодня как раз такой случай и был!
Он вывалил белье из тумбочки на пол, нашел бутылку и с жадностью сорвал алюминиевую шляпку-пробку. На секунду его удивило, что водка закрыта неплотно, пробка слетела почти сама. Но задумываться было некогда, и он спешно приложил горлышко к губам.
Сделав несколько торопливых глотков, Алексей оторвал бутылку ото рта и с криком швырнул ее об стену:
– Суки!
В бутылке вместо водки была вода! Кто-то из соседей по комнате выпил его водку!
Алексей в бессилии ударил по тумбочке ногой. Ближайший винный магазин откроется через полтора часа!
Алексей подошел к своей кровати, рывком перевернул матрац. Нащупав зашитый маленький пакет, он опустился на колени и стал зубами отрывать нитки матраца.
Через пару минут у него в руках был целофановый пакетик с белым порошком внутри. Смахнув с верха тумбочки все на пол, Алексей постелил вырванную из журнала страницу, осторожно развернул целофан, отсыпал щепотку порошка на лист, двумя пальцами поднес крошку пыли к носу и глубоко вдохнул. Несколько секунд он не дышал. Затем повторил все сначала. Почувствовав, как кровь слегка ударила в голову, он для верности еще раз вдохнул порошок через нос.
В ожидании ощущения, которое не испытывал уже давно, Алексей прямо в сапогах и ватнике лег на перевернутый матрац.
«Пошли вы все на хер! – думал он, успокаиваясь. – Да, я дал себе слово не принимать больше кокаин! Так ведь кто знал, что эти суки появятся в моей жизни! Что они могут мне сделать? Посадить? Расстрелять? Ха-ха! Да я сам их посажу! Гниды вонючие! Я вам еще покажу, что такое Леха Одалевский! А Юрка гениально замастырил им эту „Правду“! Одну только промашку дал ты, браток, – названием своего поселка свою статью подписал! Соблазнился. Вот они тебя и вычислили, суки! Но ты не дрейфи, Юрка, Одалевский тебя не предаст. Не на того они, падлы, напали!..»