Направляясь от Ниона к Женеве, попадаем в местечко Фуне (Founex). Здесь в пансионе «Этье» (“Pension Etier”) живет в июне 1913 года Алексей Михайлович Ремизов. 30 июня он пишет отсюда Блоку: «Дорогой Александр Александрович! Тут томимся, в Сюисе скучном». Бороться со швейцарской скукой помогает писателю общение со Львом Шестовым, с именем которого связан соседний Коппе (Coppet). Здесь философ жил с марта 1910 года в течение четырех лет. А.М. Ремизов
Шестов, интереснейший русский мыслитель и – из-за болезни отца – компаньон крупной фирмы, снимает в этом курортном месте виллу «Ле-Соль» (“Les Saules”), просторный двухэтажный дом в десять комнат и большим садом у самого озера – с купальней и причалом для лодки. Сюда в 1911 году приезжают и проводят два года его сестра Фаня и ее муж, композитор Ловцкий. В Коппе у Шестова часто гостят друзья и знакомые, здесь бывали, в частности, поэт Юргис Балтрушайтис, писатель Евгений Лундберг и другие. В «Записках писателя» Лундберг вспоминает: «Вилла “Соль” на Лемане. Панорама Монблана. Вечера, когда мы ждали телеграммы о Льве Толстом, покинувшем ночью дом свой. “Так и я когда-нибудь уйду”, – сказал Шестов, постукивая палкой по асфальту Лозаннского шоссе».
Евгения Герцык в своих «Воспоминаниях» пишет, как жила весной 1912 года в Лозанне и ездила в гости к Шестову: «Весна была холодная. Яблоня, персик, вишня зацвели поздно, но как внезапно, пьяняще, белым дымом застилая все дали и близи. Мы с Шестовым шли меж горных складок тропинкой под сплошным бело-розовым шатром. Помню его возбуждение: “Это я – скептик? – пересказав мне какую-то о себе критику, – когда я только и твержу о великой надежде, о том, что именно гибнущий человек стоит на пороге открытия, что его дни – великие кануны…”»
Алексей Ремизов, часто бывающий в гостях у Шестова, пишет 11 июля 1911 года из Коппе Блоку: «Первые дни в этой невыносимо скучной Женеве скучал, как собака. Теперь последние главы Пруда делаю и не замечаю скуки. <…> С Шестовым видаемся каждый день. <…> Ни гор, ни озер я не люблю. Я камни люблю, серые камни».
В Коппе Шестов начинает работу над книгой “Sola fide”, но война мешает ее закончить. Из Швейцарии Шестовы уезжают в Россию за несколько дней до начала войны – 21 июля. Они едут через Германию, где под Берлином умирает его отец. В Россию им удается вырваться через Швецию только в сентябре. Библиотеку Шестов отправил в Россию, но границу уже закрыли, и ящики возвращаются в Швейцарию. Книги остаются до конца войны в Женеве у его сестры. Там же будет дожидаться возвращения автора незаконченная рукопись “Sola fide”. Шестов вернется к ней через шесть лет, уже в эмиграции.Пожалуй, вот здесь, «на берегу прекраснейшего в свете озера», мы и закончим эту книгу.
«Ныне минуло мне двадцать три года! – записал некогда один русский юноша в день своего рождения. Впереди ждали его и “Письма русского путешественника”, и “Бедная Лиза”, и “История государства российского”. – В шесть часов утра вышел я на берег Женевского озера и, устремив глаза на голубую воду его, думал о жизни человеческой».
К самому, как утверждают путеводители, большому пресному водоему Западной Европы русское сердце питает особое чувство. Хоть что-то самое большое в этой стране-невеличке. Леманская ширь зовет задуматься и заглянуть поглубже в себя. Из души, уязвленной швейцарскими красотами, рвется русская песня. Так, княгиня Дашкова едет кататься на лодке со своим новым знакомцем, французским живописцем Робером Юбером: «Гюбер оказал мне любезность – с помощью и по указаниям Воронцова прикрепил на самом большом судне русский флаг. Он пристрастился к русской музыке и, слушая, как я и госпожа Каменская пели русские песни, вскоре выучил их наизусть, благодаря отличному слуху».
Приходят новые поколения на берега Женевского озера, а его волны снова и снова несут к Савойским Альпам родные напевы. «Скиталец, – вспоминает Бонч-Бруевич прогулки знаменитого в то время писателя социал-демократа со своими товарищами по набережной, – певал нам многие народные песни: и волжские – лихой понизовой вольницы, и заунывные русские, и печально звенящие, широкие и раздольные, как сама беспредельная степь, украинские, чумацкие и гайдамацкие, хватавшие за душу и подмывавшие к удали, как все боевые народные песни, сохранившие старинные напевы, давнишние мотивы вековечной борьбы с угнетением и злом. Георгий Валентинович (Плеханов. – М.Ш. ) любил слушать это пение. Могучий голос Скитальца привлекал к себе внимание не только всех нас, но и многих женевцев, гуляющих здесь по вечерам. С нескрываемым удовольствием слушали они это бесплатное пение (а для них это было очень важно!) не известного им артиста, поющего на незнакомом языке незнакомые мотивы…» Уже сам только вид леманского простора оказывает на русского путешественника целебное действие, как это происходит, например, с загрустившей мадам Курдюковой:До Тонена, до Копея,
Озеро, как эпопея,
Развернулось предо мной;
Умиленною душой,
Как на озеро взглянула,
Я от скуки отдохнула.
А вот после смерти дочери плывут по озеру на пароходе из Женевы в Веве Достоевские. И Леман становится для них местом горя, исповеди и утешения. «Пароход, на котором нам пришлось ехать, – вспоминает Анна Григорьевна, – был грузовой, и пассажиров на нашем конце было мало. День был теплый, но пасмурный, под стать нашему настроению. Под влиянием прощания с могилкой Сонечки Федор Михайлович был чрезвычайно растроган и потрясен, и тут, в первый раз в жизни (он редко роптал), я услышала его горькие жалобы на судьбу, всю жизнь его преследовавшую. Вспоминая, он мне рассказал свою печальную одинокую юность после смерти нежно любимой им матери, вспоминал насмешки товарищей по литературному поприщу, сначала признавших его талант, а затем жестоко его обидевших. Вспоминал про каторгу и о том, сколько он выстрадал за четыре года пребывания в ней. Говорил о своих мечтах найти в браке своем с Марьей Дмитриевной столь желанное семейное счастье, которое, увы, не осуществилось: детей от Марии Дмитриевны он не имел, а ее <странный, мнительный и болезненно-фантастический характер> был причиною того, что он был с ней несчастлив. И вот теперь, когда это “великое и единственное человеческое счастье – иметь родное дитя” посетило его и он имел возможность сознать и оценить это счастье, злая судьба не пощадила его и отняла от него столь дорогое ему существо! Никогда, ни прежде, ни потом, не пересказывал он с такими мелкими, а иногда трогательными подробностями те горькие обиды, которые ему пришлось вынести в своей жизни от близких и дорогих ему людей». Женевское озеро
Леман Карамзина. Леман Мятлева и Леман Достоевского. Леман Дашковой и Леман Скитальца. Озеро тысячи лиц. Озеро-двойник. Озеро, что приходится впору каждой судьбе.
В его прозрачной волне Гоголь видит Селифана. Стравинский – Петрушку. Набоков – Аду.
Чудо-озеро.
Да и есть ли он вообще, этот Лак-Леман? Может, это просто обман зрения, отблеск солнца на бунинской брусчатке?
«Но где озеро? И на минуту мы остановились в недоумении. Вдалеке все было в легком светлом тумане, а мостовая в конце улицы блестела под солнцем, как золотая. И мы быстро пошли к тому, что казалось мокрой и блестящей мостовой».XVII. Вместо послесловия. Швейцарские стихи русских поэтов
Гаврила Державин
Переход в Швейцарии чрез Альпийские горы российских императорских войск под предводительством Генералиссимуса; 1799 года
(Отрывки из оды)
О радость! – Муза, дай мне лиру,
Да вновь Суворова пою!
Как слышен гром за громом миру,
Да слышит всяк так песнь мою!
Побед его плененный слухом,
Лечу моим за ним я духом
Чрез долы, холмы и леса;
Зрю – близ меня зияют ады,
Над мной шумящи водопады,
Как бы склонились небеса.
О ты, страна, где были нравы,
В руках оружье, в сердце Бог!
На поприще которой славы
Могущий Леопольд не мог
Сил капли поглотить сил морем;
Где жизнь он кончил бедством, горем!
Скажи, скажи вселенной ты,
Гельвеция, быв наш свидетель:
Чья Россов тверже добродетель?
Где больше духа высоты?
Услышьте! Вам соплещут други,
Поет Христова церковь гимн;
За ваши для царей заслуги,
Цари вам данники отнынь.
Доколь течет прозрачна Рона,
Потомство поздно без урона
Узрит в ней ваших битв зари;
Отныне горы ввек Альпийски
Пребудут Россов обелиски,
Дымящи холмы – алтари.
1799
Алексей Хомяков
Изола Белла
Красавец остров! Предо мною
Восходишь гордо ты в водах,
Поставлен смертною рукою
На диких мраморных скалах,
Роскошным садом осененный,
Облитый влагой голубой,
И мнится, изумруд зеленый
Обхвачен чистой бирюзой.
Меня манит твой брег счастливый;
Он сладких дум, он негой полн.
Спеши, спеши, пловец ленивый!
Лети в зыбях, мой легкий челн!
Там, меж ветвей полусокрыты,
Лимоны золотом горят;
Как дев полуденных ланиты,
Блистает пурпурный гранат;
Там свежих роз благоуханье;
Там гордый лавр пленяет взор
И листьев мирта трепетанье,
Как двух влюбленных разговор.
Прелестный край! Всё дышит югом —
И тень садов, и лоно вод;
И Альпов цепь могущим кругом
Его от хлада стережет,
И ярко в небе блещут льдины,
И выше сизых облаков
Восходят горы исполины
Под шлемом девственных снегов.
Не так ли в повестях Востока
Ирана юная краса
Сокрыта морем, далеко,
Где чисто светят небеса,
Где сон ее лелеют пери
И духи вод ей песнь поют;
Но мрачный Див стоит у двери,
Храня таинственный приют.
1826 (?)
Александр Одоевский
Сен-Бернар
Во льдиных шлемах великаны