Объяснение с Кафиеро становится сокрушительным ударом для старого революционера. В дневнике он записывает с болью: «Я имел еще слабость принять от него (Кафиеро) обещание обеспечить тем или иным способом участь моей семьи после моей смерти». Еще одна запись, датированная «15 среда – 25 суббота»: «Душевные муки. Кафиеро всё более злобится. Росс всё более разоблачается… Вечером 25-го я составил акт об уступке Баронаты Карлу… и решил выехать в Болонью».
Всё кончается тем, что 25 июля Бакунин передает юридические права на виллу Кафиеро. Еще через два дня он отправляется, не сказав ничего жене, в Италию, где собирается принять участие в готовящемся восстании, с тем чтобы погибнуть и тем искупить свою вину перед революцией. Только с дороги, из Шплюгена (Splügen), где он останавливается в гостинице «Боденхаус» (“Bodenhaus”), Бакунин посылает письмо своей жене, назвав его «Оправдательной запиской», в котором сообщает о своем решении умереть в бою на баррикаде и которое заканчивает словами: «Я ничего больше не должен принимать от Кафиеро, даже его забот о моей семье после моей смерти. Я не должен, не хочу больше обманывать Антонию, а ее достоинство и гордость подскажут, как ей надлежит поступить… А теперь, друзья мои, мне остается только умереть. Прощайте!.. Антония, не проклинай меня, прости меня. Я умру, благословляя тебя и наших дорогих детей».
Болонский мятеж, подготовленный членами бакунинского «Альянса» и закончившийся фарсом, становится заключительным аккордом революционной деятельности Бакунина. 3 августа в Болонье распространяется воззвание: «Первый долг раба – восстать. Первый долг солдата – дезертировать. Пролетарии, подымайтесь!» И здесь не обходится без доносчика – восстание подвергается разгрому, даже не начавшись. Бакунин записывает в дневнике: «Неудача. Страшная ночь с 7-го на 8-е. Револьвер. Смерть под рукой. Приходят один за другим Лю, Сильвио, Берарди, Нья… Остался один с 3 до 4. В 4 смерть… В 3 ч. 40 м. утра является Сильвио и не дает мне умереть». В одежде деревенского священника, в больших очках, с палкой и корзиной, полной яиц, Бакунин бежит из Болоньи.
Пока Бакунин в Италии, Сажин в Баронате говорит с его женой и, по сути, выгоняет Антонию из дома. Она уезжает с детьми и отцом к Гамбуцци в Неаполь.
На обратном пути из Италии 14 августа Бакунин снова останавливается в той же гостинице в Шплюгене. Здесь он живет какое-то время – ему некуда возвратиться. Он снова бездомный и одинокий. Бакунин телеграфирует Кафиеро, настаивает на встрече, но тот не отвечает. Вместо него появляется Сажин. Запись Бакунина в дневнике 21 августа: «Приезжает Росс, остервенелый и фальшивый, как каналья… 22-го суббота. Росс крайне раздосадован. Он уезжает после обеда. Я снова один». А вот отрывок из воспоминаний Сажина: «Здесь же впервые Бакунин сказал мне, что отныне он решительно отстраняется от всяких революционных дел, что он стар, устал, болен, что теперь он вполне искренне решил уйти в частную жизнь, что, конечно, он никогда не откажется быть нашим советником, делиться с нами своею опытностью, своими знаниями, но что для активной деятельности у него нет ни силы, ни энергии».
Кафиеро соглашается на личное свидание и назначает его в Сьерре (Sierre). Встреча состоялась 30 августа. Бакунин опять вынужден обратиться к своему благодетелю Кафиеро с просьбой о деньгах.
По словам Бакунина, разговор был «чисто политический», оба были «холодны как лед». Речь шла о деньгах. Стареющий Бакунин, изгнанный из Баронаты и подавленный неудачей восстания в Болонье, вынужден снова униженно просить денег для существования: «Я заявил, что… принял бесповоротное решение окончательно удалиться от политической жизни и деятельности, как явной, так и тайной, и отдаться исключительно семейной жизни и личным делам… Отклонив, как и следовало, предложенную мне пенсию, попросил у него заимообразно пять тысяч франков с уплатой в два года и из 6 %. Он весьма любезно согласился на это». Разумеется, ни о какой «уплате» впоследствии не было и речи.
Эпоха «Баронаты» подходит к концу. Отныне Бакунин расходится с Кафиеро и итальянскими анархистами и отходит от революционных дел.
«Вскоре Бароната опустела, – пишет в своих мемуарах Олимпия Кутузова. – Осенью 1875-го обитатели ее разъехались, а сам Кафиеро, истратив всё свое состояние на революционные дела, оказался на краю разорения и вынужден был продать Баронату. Бакунин переехал в Лугано, где благодаря доле наследства, выделенной ему братьями, мог существовать не нуждаясь. В Лугано вернулась к нему жена со своим отцом, сестрой и детьми».
Утверждение о том, что Бакунин жил в Лугано «не нуждаясь», лежит целиком на совести мемуаристки. Рассказ о Бакунине в Тессине мы продолжим ниже, когда речь пойдет о Лугано.
Кафиеро уезжает продолжать свою борьбу в Италию, Олимпия возвращается в Россию. Она учительствует в тех местах, откуда Бакунин родом, и активно участвует в революционной деятельности, проходит каторжные этапы и ссылки. Муж ее также редко выходит на свободу, кочуя, в свою очередь, по итальянским тюрьмам. Находясь в заключении в Милане, он пытается кончить самоубийством – перерезает себе артерии на руках стеклом от очков. Когда через много лет Олимпия Кутузова снова приедет в Швейцарию в 1883 году, она узнает, что ее муж находится в сумасшедшем доме.
Следующий по времени эпизод русского освоения берегов Лаго-Маджоре связан с Асконой (Ascona), тихой тессинской деревушкой, превратившейся в начале XX века в приют европейских интеллектуалов, а позже – в модный фешенебельный курорт.
Сперва на асконские холмы обратили в конце XIX столетия внимание теософы. Альфредо Пиода, сам житель Локарно, последователь Блаватской (отметим, что сама Елена Петровна неоднократно бывала в Швейцарии), издает в 1889 году книгу «Теософия», в которой излагает идеи своей русской учительницы. Он призывает организовать в Асконе своеобразный теософский монастырь и основывает для этой цели акционерное общество “Fraternitas” («Братство»). Среди учредителей АО – сподвижник Блаватской еще по Адьяру (Adyar) в Индии, основатель германского теософского общества Франц Хартман (Franz Hartmann) и шведка графиня Констанс Вахтмайстер (Constance Wachtmeister), близкая знакомая Блаватской. Однако дальнейшего развития монастырская идея не находит, и в 1900 году этот участок приобретают у Пиоды Ида Хофман (Ida Hofmann) и Генри Эденковен (Henry Oedenkoven), приверженцы образа жизни, альтернативного буржуазной цивилизации.
Начинается короткая, но яркая история «Монте-Верита» (“Monte Verita”), санатория, привлекшего своими «антиобщественными» идеями многих интеллектуалов, революционеров и аутсайдеров начала века. Среди жителей «Горы правды» весьма почитается Толстой с призывом к уходу к простоте, природе, труду, естеству, с его ненавистью к цивилизации, лжи и деньгам. Питание строго вегетарианское, форма одежды – костюмы Адама и Евы или туника с веревочными сандалиями. Внутренняя свобода находит себе выражение в свободе тела: одним из программных элементов «ухода» от оков цивилизации становится альтернативный танец – в частности, сюда приезжает и Айседора Дункан.
Большой популярностью пользуется «Монте-Верита» у русских. О санатории пишут в России, например, журнал «Вегетарианское обозрение» уделяет альтернативной колонии в Швейцарии много внимания, замечая, впрочем, что подобными же принципами руководствуются отечественные духоборы. Особенно поток россиян, ищущих новой правды на асконской горе, усиливается после разгрома революции 1905 года. Для них строят специальный дом – “Casa dei Russi” («Русский дом»), между отелем «Семирамис» (“Semiramis”) и «Каза-Анната» (“Casa Annata”). Домик этот сохранился и по сей день.
Врач-анархист Рафаэль Фридеберг (Raphael Friedeberg), сын раввина из Тильзита, исключенный за раскольничьи взгляды из немецкой социал-демократической партии, поселяется в 1907 году в Асконе, и сюда к нему приезжают лечиться европейские революционеры всех мастей, прежде всего анархисты. 7 марта 1906 года Фридеберг пишет своему другу анархисту Брупбахеру: «В Асконе сейчас, как и каждый год в это время, настоящая русская чума и нельзя найти свободного места; так будет продолжаться до конца каникул, когда в Берне и Женеве снова начнется учебный семестр, до этого они не уедут».
Фриц Брупбахер все-таки приезжает в Аскону, которую он называет «столицей психопатического интернационала», со своей русской женой эсеркой Лидией Кочетковой летом 1907 года. Некоторые подробности жизни в «Монте-Верита» находим в его книге воспоминаний: «Во всяком случае, хорошо было то, что не нужно было являться на ужин в лакированных ботинках и смокинге. Вполне достаточно было трусов. Намного хуже казалось нам то, что за наши 7 франков в день на человека мы не получали ничего, кроме орехов и сырых овощей. И еще нечто, напоминающее хлеб. Контрабандой нам удавалось получить молоко и яйца, что было запрещено под угрозой выдворения. Мы даже ходили в городок за мясом, пока однажды вегетарианец-ортодокс, петербургский профессор Воейков, не застал нас за “трупоедством”, и мы получили серьезный выговор». Упоминаемый здесь русский профессор – Александр Иванович Воейков, академик Петербургской академии наук, метеоролог и географ, занимавшийся популяризацией асконского образа жизни в России.
Брупбахер так объясняет суть заведения: «Первоначально Эденковен хотел создать совершенно новый мир, своего рода колонию новых людей, которая могла бы окупать себя экономически. Они хотели дать пример всему человечеству. Как и многие подобные попытки, всё нашло свой конец в виде частнособственнического предприятия». Толстовцы из России, приезжавшие в гости в Аскону к своим европейским духовным собратьям, наверняка немало удивлялись, когда с них брали плату за вход на территорию «Горы правды», – одноразовое посещение стоило полфранка.
Несколько раз приезжает из Англии в Аскону между 1908 и 1913 годами к своему другу Фридебергу и лечится здесь месяцами Петр Кропоткин. Интересно, что поскольку русский анархист был выслан некогда из Швейцарии, то бернское правительство требует от кантона Тессин выслать революционера, но те игнорируют послания из столиц – на курорте действуют свои законы, и высылают только тех, кто не платит. Здесь Кропоткин пишет свою «Этику».