у ночного караульщика, и тот устраивает его в трактир «Олень», причем отказывается от двадцати копеек на чай. «Я развернул карманную книжку свою и записал: “Такого-то числа, в Лозанне, нашел доброго человека, который бескорыстно услуживает ближним”».
В каком «Олене» останавливался Карамзин в Лозанне, определить трудно, так как в городе было два отеля под названием “Hôtel du Cerf”, и оба снесены.
После такого приема Лозанна не вызывает у Карамзина приятных чувств: «На другой день поутру исходил я весь город и могу сказать, что он очень нехорош; лежит отчасти в яме, отчасти на косогоре, и куда ни поди, везде надобно спускаться с горы или всходить на гору. Улицы узки, нечисты и худо вымощены».
ЛозаннаКарамзин заглядывает в кафедральный собор Лозанны и находит там русский надгробный памятник. «Сию минуту пришел я из кафедральной церкви. Там из черного мрамора сооружен памятник княгине Орловой, которая в цветущей молодости скончала дни свои в Лозанне, в объятиях нежного, неутешного супруга. Сказывают, что она была прекрасна – прекрасна и чувствительна!.. Я благословил память ее». Екатерина Николаевна Орлова, урожденная Зиновьева, в 1776 году, вопреки церковным законам, вышла замуж за своего двоюродного брата князя Григория Орлова, фаворита Екатерины II, попавшего в немилость. Паре в конце концов разрешили уехать из России, что было равносильно пожизненной ссылке.
Надгробная плита двадцатитрехлетней красавицы – единственное, что тронуло сердце москвича при посещении собора. «Я слышал ныне проповедь в кафедральной церкви. Проповедник был распудрен и разряжен, в телодвижениях и в голосе актерствовал до крайности. Всё поучение состояло в высокопарном пустословии, а комплимент начальникам и всему красному городу Лозанне был заключением. Я посматривал то на проповедника, то на слушателей… – пожал плечами и вышел вон».
Единственное, что мирит путешественника с Лозанной, – открывающиеся отовсюду живописные виды на окрестности: «Чистое обширное Женевское озеро, цепь Савойских гор, за ним белеющихся, и рассеянные по берегу его деревни и городки – Морж, Роль, Нион – составляют прелестную, разнообразную картину. Друзья мои! Когда судьба велит вам быть в Лозанне, то взойдите на террасу кафедральной церкви и вспомните, что несколько часов моей жизни протекло тут в удовольствии и тихой радости!» Этот карамзинский завет исполнило с тех пор не одно поколение русских путешественников, хотя у каждого любующегося с террасы перед кафедральным собором живописными ландшафтами этот вид на Женевское озеро вызывал свои ассоциации. Например, мятлевской мадам Курдюковой воды Лемана показалисьСветло-серо-синеваты,
Как рейтузы, что солдаты
Носят на Руси у нас.
Вот мой поражает глаз
Ле Монт Блан, гигант суровый;
Как орел наш двухголовый,
Он могуч, неизмерим,
И отважен…
В том же, что по Лозанне не так просто ходить, русская путешественница вполне согласна со своим предшественником:
Город так бугрист, что страх;
Весь построен на горах…
Кстати, здесь же, в Лозанне, в доме для умалишенных происходит знаменательная встреча мадам Курдюковой с ее автором. Фредерик Сезар де Лагарп
Живой достопримечательностью Лозанны первой трети XIX века, привлекавшей русских приезжих, является Цезарь Лагарп. Этот убежденный республиканец был по иронии истории воспитателем в семье русских монархов. Только с началом революционных событий в Европе уезжает он из России на родину. В Швейцарии Лагарп становится одним из лидеров профранцузски настроенного правительства Гельветической республики.
Интересно, что именно Лагарп особенно горячо протестовал против ввода русской армии в Швейцарию и пытался – без особого успеха – организовать сопротивление войскам из России. В обращении к швейцарскому народу он, в частности, писал: «По какому праву русский император, которого, тогда еще Князя Северного, столь гостеприимно принимали в Швейцарии восемнадцать лет назад, посылает свои войска против нас, хотя мы не причинили ему никакого вреда? Вся наша вина заключается в том, что мы изъявили желание быть свободными, мы хотели сбросить наши оковы; это единственная наша вина в глазах этого властителя, который уверен, что люди созданы для того, чтобы быть игрушками в руках себе подобных, и который трепещет при мысли о том, что тридцать шесть миллионов подвластных ему рабов мечтают об освобождении».
В январе 1801 года Лагарпа обвинили в государственной измене. Спасение он нашел во Франции, где находился под персональной защитой Наполеона. Он жил уединенно вблизи Парижа, когда до него дошла весть о смерти Павла. Не дожидаясь официального приглашения, Лагарп мчится в Петербург, где, как ему кажется, открылись возможности для демократического переустройства огромной империи, построенной на рабстве. Попытка закончилась ничем, уже летом 1802 года Лагарп вернулся обратно. Снова на политической арене он появляется после разгрома Наполеона – во время Венского конгресса швейцарец служил советчиком Александру, своему бывшему ученику. Конец жизни Лагарп проводит в Лозанне.
В 1833 году старого республиканца посещает Василий Андреевич Жуковский. Поэт записывает: «Лагарп хранит перчатки Павла, данные ему в минуту дружеского интересного разговора, и с ними вместе приказ о отнятии пенсиона». Здесь же, в Лозанне, видно, по контрасту, приходят Жуковскому и грустные мысли о России, где «в провинциях грубое скотство, в больших городах грубая пышность».
Лагарп играет в политической жизни того времени роль эксперта по русским делам. Так, например, юному русскому дипломату Свербееву, будущему автору замечательных мемуаров, Лагарп говорит пророчески: «Вы еще, мой милый, очень молоды, но знайте, что польские смуты переживут вас, ваших детей и даже ваших внуков. Никто из трех поколений не увидит их конца, и кровавые мятежи против России убитой Польши будут продолжаться долго, долго».
Бывая в Лозанне, Свербеев, как и другие русские знатные путешественники того времени, останавливается в лучшей гостинице города «Фокон» (“Au Faucon”, rue St-Pierre, 3). В этом же отеле отдыхал по дороге из Женевы в Веве Гоголь.
В 1857 году приезжает в Лозанну на народный праздник со своим молодым знакомым Владимиром Боткиным Лев Толстой. В дневнике он записывает 28 июня: «Казино. Бал блядской, солдаты. Большой бал. Лес, виды. Signal. Опять казино. 3 девки, надул их. Методистка вонючая с чудными глазами». В письме Василию Боткину от 29 июня из Кларана писатель делится подробностями своих лозаннских приключений: «Нынче ночью мы с вашим братом ночевали в Лозанне – по случаю девок. Оказывается, что там совершенно французские развратные нравы.
Даже так легко, что противно, и вследствие того я вернулся чист, ваш брат тоже».
С развитием туризма в середине XIX века начинается строительство роскошных современных отелей, население которых подчас состояло исключительно из русских аристократических семейств. Так, в Уши под Лозанной, в курортном местечке на берегу озера, рядом со скромным «Англетером», в котором Байрон писал своего «Шильонского узника», поднимается фешенебельный «Бо-Риваж» (“Beau Rivage”).
В этой гостинице живет в сентябре 1864 года с женой Эрнестиной и дочерью Марией Тютчев. В письме своему корреспонденту Георгиевскому поэт отмечает большое количество русских: «Вот уж скоро месяц я живу на берегах Женевского озера. В Лозанне, или, лучше сказать, под Лозанною, в местечке Ouchy встретил я целую русскую колонию: кн. Горчакова, графа Киселева, бывшего посла в Париже, и многих других…» В то же время здесь живет с дочерью великая княгиня Елена Павловна, сестра двух русских царей. У нее Тютчев берет почитать «Московские ведомости».
Оставили русские свой след и на карте города. В центре Лозанны, на площади Рипонн (Place de la Riponne), находится одно из самых импозантных зданий города – Дворец Рюмина (Palais de Rumine).
Дворец Рюмина в ЛозаннеИстория его такова. Русская дворянская семья из знаменитого рода Бестужевых-Рюминых, отпустив своих крестьян на волю, переселилась в 1840 году в Лозанну. Здесь у Екатерины Бестужевой-Рюминой, урожденной Шаховской, родился сын Гавриил. Отец рано умирает. В 1862 году кантональный совет Во в знак признательности за щедрые пожертвования признает Екатерину и ее сына своими почетными гражданами. Вскоре умирает мать. Сам Гавриил не доживает до тридцати, оставив после себя колоссальное по тем временам наследство в полтора миллиона франков. Гавриил Рюмин
Встает вопрос о распорядителях наследства. Решение зависит от того, гражданином какой страны Гавриил являлся. Россия настаивает на том, что Рюмин был русским подданным, поскольку официально не выходил из российского гражданства и не принимал швейцарского. Швейцарцы настаивают на том, что Габриель родился в Лозанне и был почетным гражданином кантона Во. Попытки русской дипломатии ни к чему не приводят. Деньги остаются в Швейцарии и идут на строительство университета. Открытие Дворца Рюмина состоялось 3 ноября 1906 года. Во дворце расположились и аудитории университета, и кантональная библиотека.
Некогда Карамзин предупреждал своих читателей не посылать сюда детей учиться: «По крайней мере я никому бы не советовал посылать детей своих в Лозанну, где разве только одному французскому языку можно хорошо выучиться». Однако, несмотря на это, количество русских детей в многочисленных лозаннских пансионах всё время увеличивалось. Здесь провела несколько детских лет, например, художница Маргарита Сабашникова-Волошина. Здесь же в пансионе сестер Лаказ на бульваре Гранси (boulevard de Grancy, 3) в 1903–1904 годах живут сестры Марина и Анастасия Цветаевы.
Марина Цветаева«Как в родной, на лето покинутый дом, входят пансионерки в тяжелые двери серого каменного любимого пансиона Лаказ… – вспоминает в своих мемуарах Анастасия Ивановна. – Мы поднимались по узенькой лесенке. Что-то в ней напоминало Трехпрудный…
Минуты рекреаций мы гурьбой, взрослые и маленькие, проводили в крошечном садике: огромный платан посредине, подстриженные кусты по бокам, гравий под ногами, и чудом тут умещались и азартные игры младших. Любимая Марусина была: полное сложных правил воинственное наступление двух рядов девочек друг на друга. Она была неутомима в этой игре».