, до Днепра жили невры, племя, «обращавшееся в волков». Одним из пунктов границы между ними и скифами служило озеро, из которого вытекал Тирас (Днестр). Где-то по левобережью среднего Днепра жили андрофаги-людоеды, а к юго-востоку от них обитало племя меланхленов. К востоку и северо-востоку от Меотиды (Азовского моря) лежали владения савроматов. Последние, согласно «отцу истории», происходили от смешанных браков скифов с амазонками и говорили на испорченном скифском наречии. Правда это или нет, но их ираноязычие не вызывает сомнения.
Относительно меланхленов есть мнение, что это тоже иранское племя, возможно, пришедшее откуда-то с юга, из районов распространения зороастрийской религии. Ведь само имя «меланхлены» означает по-гречески «черные плащи», а именно в такую одежду одевались жрецы Заратустры. Впрочем, сведений об этом народе Геродот оставил слишком мало, чтобы утверждать что-либо уверенно. Еще меньше можно сказать об андрофагах.
Более всего подозрений на славянскую принадлежность у этноса, локализованного Геродотом чуть в стороне от скифских границ. В пятнадцати днях пути выше «впадины Меотийского озера», то есть устья Дона, начинались владения будинов – «большого и многочисленного» лесного племени. Эти голубоглазые и рыжеволосые охотники на бобров и лосей жили по среднему и верхнему течению Танаиса (под последним Геродот, судя по последовательному перечислению «скифских» рек, подразумевал Северский Донец, а Дон он называл Сиргисом).
Будины не жили далеко к северу, в самых верховьях Донца (истоки Танаиса располагались в земле фиссагетов, а между последними и будинами была еще и пустынная территория). Стало быть, их земля это нынешние Харьковская и частично Донецкая области, где большие лесные массивы только сравнительно недавно были сведены на нет человеком. Однако это «большое и многочисленное» (из народов этого региона так Геродот говорит еще только о самих скифах) племя, видимо, имело и владения гораздо западнее. Ведь невры за одно поколение до похода Дария «покинули свою страну из-за нашествия змей и поселились в земле будинов». Обилие змей, скорее всего, могло случиться в болотистой местности, вероятно, в бассейне Припяти, откуда невры перебрались южнее – в леса и лесостепи Западной и Центральной Украины.
Этноним «невры» многими исследователями выводится из балтийских языков, другие же сопоставляют это название с «нервиями» – кельтским племенем в Западной Европе. Слово «будины» еще выдающийся филолог Л. Нидерле сопоставлял со славянским «будить», «будоражить»: в Чехии и Польше до сих пор немало населенных пунктов называется Будин, Будинье (и первый из двух городов, слившихся в нынешний Будапешт, был когда-то славянским поселком Буда). Хотя слишком увлекаться «славянским уклоном» здесь не стоит: тот же Геродот помещает далеко на юге, в Мидии близкий этноним «будии», да и вообще слова с основами but– bud– («быть» и «бодрствовать») являются очень близкими во многих и.-е. языках (Юрк., с. 40, 46).
Ученым кажутся также смутно похожими на «славянские» этнонимы Stavanoi, Suobeni в посвященных Восточной Европе сочинениях Птолемея, Плиния, Страбона и других античных авторов. К тому же носители этих имен довольно удачно локализуются. Так, по мнению Михаила Казанского, географическое положение Stavanoi у Птолемея – к востоку от Вислы, к югу от балтских народов галиндов и судинов и к северу от кочевий аланов «точно соотносится» с положением венедов у Тацита, поэтому, делает вывод российско-французский археолог, «весьма возможно, что имя венеты есть иностранное прозвище для Stavanoi», т. е. речь идет об одном и том же племени (М. Kazansky. Р. 11). В свою очередь, филолог О.Н. Трубачев считает что Stavanoi – буквальный перевод, калька этнонима «словене» с индоарийского языка (где stavana – «хвалимый», что показывает «славяно-индоарийские (индоиранские?) контакты в этом районе» (Труб., с. 278).
Это интересные, но, с учетом хотя бы спорности соотнесения птолемеевской и тацитовской географии, достаточно спорные гипотезы. Иные обращались к более поздней средневековой летописной традиции. Но она также дает немного. Характерный пример – обнаруженная в чешских списках XV в. т. н. «Грамота Александра Македонского», согласно которой знаменитый царь и полководец якобы даровал «просвещенному славянскому роду» за оказанную ему военную помощь «навечно все земли от полунощного моря великого Ледовитого океана до Итальянского скалистого южного моря» (см. Мыльн., с. 54).
Не найдя ответа в древних хрониках, исследователи принялись строить свои версии. Далматинский монах Мауро Орбини считал, что славяне скрывались в древней истории под именем готов и вышли, соответственно, из Скандинавии. Екатерина II в письме к Гримму сообщала, что собрав сведения о древних славянах, «могла бы легко доказать, что они дали имена большинству рек, гор, долин… во Франции, Испании, Шотландии и в других странах… вся раса Людовиков были древними славянами, как и все короли вандалов в Испании». A.C. Хомяков обнаруживал славянские следы уже не только во Франции (где Руссильон и Арль были славянскими названиями), но и в древней Трое, среди древних гуннов (Аттила) и героев германского эпоса о Нибелунгах (см. Поляков…, с. 130–131).
A.A. Шлецер, наоборот, исходил из реального факта присутствия в его время остатков славянских языков между Эльбой и Одером (или живых преданий о них) и полагал, что именно там прародина этих наречий. Другие искали эту прародину в Закавказье и даже в Центральной Азии. Отзвуком этих концепций является и знаменитое блоковское «да – скифы мы, да – азиаты мы с раскосыми и жадными очами» и пассажи составленной, возможно, современником Блока «Влесовой книги» про племя Богумира, кочевавшее-де «за 1300 лет до Германариха» в Семиречье.
Загадку, впрочем, достаточно проясняют данные филологии. Они свидетельствуют о том, что предки славян обитали где-то в лесной полосе Восточной Европы. Собственно, на это указывают и византийские источники VI в.: «Живут они среди лесов, рек, болот, и трудно преодолимых озер» (Маврикий), «(они) не осмеливались (по С.В. Алексееву, до походов 580-х гг. – A.B.) показаться из лесов и из-под защиты деревьев».
Ученые подкрепили эти указания тем, что в славянской лексике присутствует богатый набор слов, характеризующих соответствующую фауну [тур, вепрь, олень, косуля и т. д.), флору {дуб, сосна, яблоня).
В тоже время, как писала М. Гимбутас в работе «Славяне», «первоначальное незнакомство славян с определенными видами деревьев прослеживается в названиях, которые они заимствовали от своих западных и юго-западных соседей. Название для «букового дерева», славянское слово «бук», вероятно, было заимствовано из германского языка примерно в начале первого столетия нашей эры. Лиственница, латинское larix, польское modrzew, возможно, было заимствовано из готского madra. Название для «тисса», латинское taxus, славянское «тисъ» возможно происходит от кельтского и германского корня, означающего «объемный», «толстый»». В свою очередь, польский ботаник Ю. Роста-финский к этому перечню заимствованных названий добавлял также «пихту». Эти данные, или правильнее, предположения о контактах славян с кельтами и германцами дали пищу энтузиастам висло-одерской теории, которые искали прародину славян в исторической Польше.
Окончательно эта теория оформилась в трудах Л.Тер-Сплавинского, согласно которому в этногенезе славян участвовали в основном три составные этническо-культурных элемента: 1) «уральское» население культуры гребенчатой керамики; 2) население культуры шнуровой керамики, которое наслоилось в более позднее время неолитического века на основу уральского поселения, по крайней мере на протяжении от верхнего Поволжья вплоть до левого побережья средней и нижней Одры; 3) население так называемой лужицкой культуры, наслоенное на более древнюю «уральско-шнуровую» основу в области бассейнов Одры и Вислы вместе с Бугом. Как писал ученый, «амальгама, возникшая из смешения и взаимного проникновения этих трех этническо-культурных элементов… выкристаллизовалась – по всей вероятности, около третьей четверти I тысячелетия до новой эры – в подлинный общеславянский комплекс, археологическим соответствием которого надо считать возникший в то время на основе лужицкой культуры (хотя во многих отношениях стоящий ниже ее) комплекс, известный в археологии под названием культуры ямных погребений». Говоря об «общеславянском комплексе», ученый впрочем, тут же оговаривается: в него он не включает восточнославянские племена, «зародышем этническо-культурного комплекса» последних была близкая культуре ямных погребений», но все-таки отдельная зарубинецкая культура на земли среднего, а также верхнего бассейна Днепра (Тер-Сплавинский, с. 27).
Впрочем, другие языковеды, например, М. Фасмер, считали что «природная» лексика древних славян позволяет ограничить их прародину территорией между верховьями Вислы и Днепром, т. е. украинским Полесьем с прилегающими районами. В свою очередь, A.A. Шахматов указывал на Прибалтику. Наконец, многие авторы, начиная с М.П. Погодина и С.М. Соловьева, строго следуют летописной версии о том, что эта прародина находилась на Дунае. К настоящему времени, если не считать версий альтернативных историков, готовых отыскать «Славяно-Русколань» хоть на Крите, в Хеттской державе или Этрурии, в славяноведении доминируют три вышеперечисленные версии: висло-одерская (иногда с расширением: одерско-днепровская), полесская и дунайская.
Одним из ключевых аргументов Л.Тер-Сплавинского в пользу своих построений было якобы славянское происхождение названий крупных рек Польши – собственно Вислы и Одры, в противоположность неславянским гидронимам на востоке – Днепр, Днестр и т. п. В действительности эти аргументы давно и сильно поколеблены[66]: вопрос о гидрониме «Днепр» оказывается не таким простым. Это название опять же древнеевропейское оказывается для реки, на которой стоят Смоленск и Киев, отнюдь не единственным и возможно не самым древним. Как неоднократно указывалось, греческое название реки Борисфен (где основа «Борис» не имеет четкого греческого объяснения) вероятно, скрывала какое то «местное» слово, на что указывает в частности, созвучие гидронима с названием расположенного в его устье острова Березань, а также с названием впадающей в Днепр реки Березины. Вполне возможно, что это слово было балтским, а возможно и славянским от названия berzas – береза.