женщиной. Они совершенно не понимали, почему Машуков и Лушковы ничего не сказали моему мужу об их присутствии в Ницце. На другой же день они взяли мою девочку; ей пришлось побрить головку, так как она была полна насекомых, несмотря на короткий срок в приюте, а что было бы дальше!
Таким образом наладилась моя новая жизнь. На другое же утро моя хозяйка повела меня к своим собакам. Они отчаянно лаяли, затем обнюхали меня со всех сторон и свирепости не проявили. Со следующего дня я им приносила огромный чан с едой и лоханку воды. Очень скоро они ко мне привыкли и встречали приветливо.
У Пилкиных был большой сад, они разводили клубнику; к сожалению, они были так же непрактичны, как и все русские, дело у них не пошло. Их душевная, теплая атмосфера напоминала Россию. У них было тепло и уютно. Девочки Пилкиных, подростки Маша и Вера, возились с моей Олечкой, как с куклой. Часто я забегала к ним и радовалась, что ей там так хорошо! Мадам де Вижи очень полюбила моего малыша, надарила ему одежды и игрушек. Мы очень скоро стали оправляться от пережитых волнений.
От Вовы пришло длинное письмо, он писал, что работает в шахтах, что это, конечно, тяжело, но переносимо. Ему как семейному дали помещение, то есть большую пустую комнату, необходима покупка мебели. Он уже взял в кредит кровать и стол, мечтает собрать деньги и месяца через три нас выписать. Его бывший сослуживец по кораблю «Страж» ему во всем помогает. Столуется он в рабочей кантине. Его письма были бодрые и полные мужества, но как ему было тяжело, нетрудно догадаться. Часто в бессонные ночи думала я напряженно, как изменить ход этих наших действий, но ничего не могла придумать. Судьба тащила нас по определенному пути, и избежать его было невозможно. Я старалась всячески угодить моим хозяевам. Мне хотелось отблагодарить их за тот теплый прием, который они мне оказали, за их доверие. Варила им борщ и другие русские блюда, которые меня научил стряпать Талалаев. Они обласкали и согрели мою душу, в полном смысле этого слова. Мне думалось тогда, что Франция волшебная страна и люди в ней необыкновенные.
Вскоре приехал брат моей хозяйки, студент, и еще через некоторое время ее мать с мужем. Отец мадам де Вижи, полковник, был убит на войне, а мать была вторично замужем за известным хирургом. Они проживали в Бордо. Все вечера я проводила с ними. Огромная собака, Диана, оставалась с ребенком. Это был необыкновенный пес. Когда мальчик просыпался, она с громким лаем бежала вниз и звала меня! Иногда устраивались пикники и нас брали с собой. Морис, брат хозяйки, тащил моего мальчика на руках, и тот отчаянно орал! Почему-то он особенно дичился Мориса, боялся его. Как ни старался тот его приручить, ничего не выходило. Так провела я три месяца в симпатичной, интеллигентной семье. Французские нравы меня иногда очень удивляли. Особенно поразил меня один их выход. Весь дом был вверх дном. Муж не находил каких-то своих брюк, она тоже усиленно искала. Наконец все было найдено, они разодетые вышли в прихожую. Муж посмотрел на нее и сказал: «Да что с вами? Идите и сейчас же покрасьте щеки, вы невозможно бледны, вообще вам бы следовало больше прибегать к косметике». Невольно тогда вспомнилось мне, как мой дедушка заставил меня вымыть лицо, перед тем как идти в гости, подозревая пудру, при этом кричал об ужасном позоре для девицы моего возраста. Даже в театральной школе нам не позволяли ни под каким видом подмазываться. Выгоняли вон из класса, если был замечен какой-нибудь признак косметики. Тут, в чужой стране, незнакомые нравы казались мне забавными.
Через три месяца я получила от Вовы письмо, в котором он писал, что постепенно в кредит достал необходимое. Что Андрей Максимович одалживает деньги на нашу дорогу и он просит нас приехать. Когда я объявила все это моей хозяйке, она очень огорчилась, хотя знала, что наш отъезд неминуем. Мы очень быстро собрались. Хозяева проводили нас на вокзал. Также пришла Мария Константиновна, оказавшая нам столь неоценимую услугу, приютив мою Олечку.
Радостна была наша встреча. Я нашла Вову сильно похудевшим, но бодрым и веселым. Комната в рабочем доме оказалась убогой и неуютной, но надо было и за это благодарить Бога. Расположились мы как могли, стали постепенно обзаводиться хозяйством. Андрей Максимович изъявил желание столоваться у нас, чувствуя себя одиноким в этом чужом краю. Вскоре захотел также присоединиться к нам некий господин Гузу, бухгалтер, француз, приехавший тоже из России, где много лет проработал в Таганроге, там у него оставалась жена, которую он с большими трудностями выписывал, она была русского происхождения, и Советы ее не выпускали. Он же устроил Нестеренко на службу в Булиньи. Они были знакомы по Таганрогу. Я с радостью приняла его тоже как столовника: чем больше нас было, тем лучше.
Но надо было обзавестись необходимой посудой. Андрей Максимович, кончавший службу раньше мужа, предложил мне помочь в этом. В нашей комнате была двуспальная кровать, другая для детей, был стол, примитивная угольная печь и несколько стульев. Одежда висела на стенках. Андрей Максимович сдержал свое обещание и после службы ходил со мной делать покупки.
Это было утром. Я была занята приготовлением завтрака. Кто-то постучал в окно. Я тотчас же вышла. Увидела двух молодых – мужчину и женщину. Они обратились ко мне с насмешливым и наглым вопросом: «Кто ваш муж, бухгалтер или шахтер? Мы держали пари и хотели бы знать!» Я сразу же поняла их нахальство и дерзко сказала: «Я русская, неужели вы не знаете, что у всех русских женщин два мужа! Вы оба выиграли пари». С этим я захлопнула дверь и вернулась к своей кухне. Надо было накормить детей до прихода столовников, иначе места за столом не было. Но как я ни старалась экономить, сводили мы концы с концами с трудом. У нас были соседи эльзасцы, фамилия их была Керн. Эта семья состояла из мужа, жены, четверых детей и старой бабушки. Керн работал с Вовой и сразу же его полюбил. Вова абсолютно не знал французского языка, объяснялся жестами, но все же умудрился завести дружеские отношения с рабочими. По вечерам он старался читать французскую газету, я ему переводила и помогала разобраться в ней. Один раз он меня очень рассмешил. Я была занята хозяйством, он читал свою газету, спрашивая часто незнакомые слова. Вдруг он воскликнул с возмущением: «Что за чушь! Столетняя женщина стреляет в бандитов! Ничего не понимаю!» Действительно, понять было трудно. Оказалось – «сантинель»[57], то есть часовой, стрелял в каких-то воров. Долго он не мог примириться, что часовой по-французски женского рода… Семья Керн, наши соседи, будучи более многочисленны, буквально голодали. Жена его иногда ходила делать приборки у лавочников. Но вскоре он нашел более выгодную работу в соседнем селе Спенкуре, где разряжали газовые снаряды, оставшиеся на полях битвы. Мы очень жалели, когда они уехали. Но через некоторое время Керн появился у нас и заявил мужу, что там, где он работает, освободилось место электрика. Он советует ему поступить, так как дают даровой барак, а жалованье куда выше, чем в Булиньи. Вове шахта давно опротивела, и он решил последовать совету Керна. Сразу же Керн предложил помочь нам переехать. Нестеренко и Гузу очень огорчились нашим внезапным решением, но поняли, что мы искали лучшего. Однако это оказалось, что называется, «из огня да в полымя». Денежная плата была действительно гораздо выше, но работа происходила в каторжных условиях. Стройка находилась в открытой степи, приблизительно в одном километре от Спенкура, тут же были даровые бараки для рабочих. Работали все в специальной одежде, непроницаемой, с маской, покрывающей всю голову.
Несмотря на наши скудные средства, мы умудрились переехать с нашим скарбом и кое-как расположились в предоставленном нам бараке. Когда настали холода, было трудно отапливаться. Пришлось приобрести угольную плиту в кредит, на которой также готовили. Когда Вова приходил завтракать, он быстро снимал свою одежду и бросал на двор, так как сильный запах газа распространялся и отравлял воздух. После завтрака он снова ее надевал, и приходилось долго держать окно открытым.
Вскоре Нестеренко перебрался в Спенкур, найдя там место бухгалтера в нашей администрации, находившейся там. Он по-прежнему стал у нас столоваться. Появился неизвестно откуда молодой русский, звали его Алеша, и он тоже примкнул к нам.
На этой жуткой работе было много поляков и особенно арабов. К нашему большому изумлению и возмущению, арабам не выдавали казенного предохранительного платья. За год, что мы прожили в этом предприятии, их погибло 16 человек. Помню, как искренне негодовал муж, говоря, что как нас ни упрекают в отсталости и феодализме, но при царском режиме не могло быть такой несправедливости…
Надо было привыкать и считаться с окружением. Скажу искренне, что все жены рабочих, бедные, оборванные, изнеможенные нуждой, были очень хорошего поведения. Со мной они были не только приветливы, но старались во всем подражать; научились варить борщ, печь русские пирожки, им можно было оставить ребят. Конечно, нравы и понятия у них были особенные, мало мне понятные.
Взяла я как-то ящик, чтобы отнести угольщику в Спенкур, в этом ящике нам доставляли уголь. Тут же на дороге я встретила совершенно незнакомого молодого человека, который очень любезно предложил мне понести этот ящик, на что я с радостью согласилась. Когда я вернулась, целая группа женщин стояла у дороги, они громко о чем-то рассуждали. Увидев меня, они все в один голос воскликнули: «Да ведь он женат!» – «Кто?» – удивилась я. «Да тот, который тащил вам ящик, его жена ревнивая, может глаза выцарапать!» Я громко расхохоталась, затем их уверила, что никаких претензий не имею на этого семейного человека, но была очень рада, что он мне помог с тяжеленным ящиком! «О чем же вы всю дорогу говорили?» – настаивали они. Успокоив их тем, что весь наш разговор был о погоде и дороговизне жизни, я отправилась в барак, они тоже все разошлись.
По воскресеньям Вова вставал поздно, это был единственный день его отдыха. Выспавшись, он отправлялся гулять с детьми на пустынную, убогую дорогу. Во время одной из этих прогулок он увидел приближающегося молодого человека в захудалой военной шинели. Он был весь в пыли, и вид у него был изможденный. Когда он поравнялся с мужем, услышав русскую речь, он взял под козырек, круто остановился и сказал по-русски: «Позвольте представиться! Корнет Паньков, пешком из Румынии!» Изумленный муж немедленно затащил его к нам, уговорил его остаться ночевать, отдохнуть. Бедняга действительно шел пешком. Иногда кто-нибудь сердобольный подвозил. Его цель была добраться до Парижа, где у него жила сестра, замужем за французом. Его история оказалась все та же: участвовал в Белой армии, настрадался досыта. Мы быстро познакомились. Общность наших интересов соединила нас. Мы успешно уговорили его сделать у нас привал, подработать денег, пожить с нами и отдохнуть хотя бы душевно.