Он оказался очень сведущ в электричестве, его взяли на работу без затруднения. Поместился он с одним поляком, рядом с нами. Нам стало еще веселее, у меня прибавилось работы. В нашем бараке образовалась целая кантина.
Наконец явилась жена бухгалтера, мадам Гузу. Она оказалась прелестной женщиной лет сорока, страшно привязанной к России, несмотря на то что была по происхождению балтийская немка. Сразу же уверила нас, что никогда здесь не приспособится, что находит Булиньи кошмарным местом, а французов невозможными людьми. От наших детей пришла в восторг, обласкала и пригласила нас всех в следующее воскресение на весь день. С нашими бывшими спутниками на «Даланде» мы переписывались только с Талалаевым и Подгорным, который писал нам интересные письма из Чехии. Там, в славянской стране, они сразу же нашли интеллигентную работу. Талалаев работал на севере Франции, тоже в очень тяжелых условиях. Перед самым Рождеством он явился к нам с Женей Джанковским, они заявили, что пробудут у нас до Нового года. Стащили матрасы на пол, кое-как разместились. «В тесноте, да не в обиде» – наша любимая пословица торжествовала в те дни.
Женя был мой ученик на «Даланде». Они начали нас уговаривать поехать в город Нанси, проветриться. Было очень сложно из-за детей, да и денег у нас на выходы не было. Но они, холостяки, уговаривали, желая нас угостить. Корнет Паньков предложил остаться с детьми, и мы решились на приятную, непредвиденную поездку. К сожалению, к нам прицепился француз, начальник того отделения, где работал Вова. Человек еще молодой, женатый, но он свою жену систематически запирал на ключ, когда уезжал куда-нибудь. Мы все думали, что в этот раз, по случаю праздников, он ее возьмет с собой, но не тут-то было! Как всегда, запер ее на ключ; сам же отправился с нами, к полнейшему возмущению Талалаева, который всю дорогу ругался по-русски, с французом не разговаривал, что, кстати, было не трудно, так как французского языка он не знал. В Нанси мы ужинали в хорошем ресторане, указанном нам нашим спутником. Было бы совсем недурно, если бы не было с нами этого Адама, присутствие которого нас стесняло. Разговоры с ним были очень ограниченные, одна я старалась показать ему, что он не лишний. В конце ужина стало совсем неприятно. Талалаев напился, сделался агрессивным, называл француза «гнидником». Тот, конечно, ничего не понимал, но требовал объяснения этого милого слова, но не добился… Мы поспешили вернуться домой, и это приключение окончилось благополучно. Дома мы застали все в порядке.
Талалаев и Женя, доставив нам радость своим неожиданным посещением, укатили, и все вошло снова в повседневную колею. Дни текли за днями. Убогая жизнь в бараках, с удушливым газом, с невероятной беднотой, не могла нас удовлетворить. Арабы мерли, как животные мрут от эпидемии. Часто, особенно по ночам, я думала, как выйти из этого положения. Особенно волновало меня то обстоятельство, что Вова стал жаловаться на головные боли. Я с ужасом стала думать, что он отравляется, и решила действовать. Переписываясь регулярно с мадам де Вижи, я узнала, что она переехала с мужем в Париж. Я ей описала наше положение. Она мне ответила предложением приехать к ней, взяв с собой девочку, которую легко устроить в пансион, относительно мальчика надо подумать. Анна Ивановна Гузу, гостившая у нас, когда я получила это письмо, сказала: «Поезжайте, я возьму мальчика к себе, я так хорошо понимаю ваше желание выбраться из этой губительной дыры!»
Решено было, что я скоро отправлюсь, поживу у моей приятельницы, занимаясь ее хозяйством, и в то же время буду искать нам помещение и работу мужу. Приняв окончательно это решение, мы все повеселели. Корнет Паньков уехал вместе со мной. Нестеренко и Вова устроились столоваться у одной симпатичной полячки. Мадам Гузу забрала Ростика к себе.
Париж огорошил меня своим величием и шумом. Я очень легко добралась до моей приятельницы, так как в метро все указано очень точно. Но меня очень изумили люди своей неприветливостью и даже грубостью. В метро какая-то женщина меня громко и свирепо обругала за то, что я ее нечаянно толкнула, с непривычки даже моя девочка испугалась и заплакала. И вон де Вижи встретила нас очень ласково, у нее была очень хорошая квартира в Отей. Через два дня я отвела мою Олечку в католическое учреждение, где на нас смотрели косо и недружелюбно. Очевидно, наше православие было этому виной. Я дала себе слово как можно скорей ее забрать оттуда. И вон мне сказала, что они собираются уехать на лето на юг и оставят нам квартиру, чтобы мы могли осмотреться и найти себе помещение.
Незадолго до приезда Вовы мне представился случай снять небольшую квартирку, уютную и недорогую, но надо было уплатить за три месяца вперед. Квартирка находилась на бульваре Араго, в приятном квартале. Не имея возможности внести столь большую сумму, я отыскала тут же на бульваре ломбард и решила прибегнуть к его помощи, собрав кое-какие сохранившиеся золотые вещички. Сердце сильно билось, когда я ждала оценки моих вещей; к моей большой радости, цена превышала ту сумму, которую я должна была уплатить за квартиру. Служащий потребовал мое удостоверение личности, увидав, что я замужем, он заявил, что необходимо разрешение мужа для заклада! «Да ведь вещи мои, не мужа!» – с отчаянием убеждала я его. Он только презрительно улыбался. В результате мне пришлось вернуться со своими вещами, махнув рукой на квартиру, которую, кстати, сдали на другой же день! С горечью вспомнилось, как в Петербурге закладывала все, что хотела, никто никогда ничего не спрашивал…
Накануне отъезда хозяев на юг явился муж с мальчиком. Он сразу же им очень понравился. Мадам де Вижи обещала дать ему рекомендацию в большое электрическое общество. Это было очень далеко, но все же лучше, чем ничего. Я же с ребенком была совершенно парализована, надо было его снова куда-то определять. Мне рекомендовали специальный дом, где брали детей, когда родители находились в затруднительном положении. Было тяжело снова переживать расставание, плач ребенка, но что было делать? Целыми днями бегала я, ища работы и пристанища.
Муж поступил в Бурже без затруднений. Он получал полтора франка в час! Прожить на это, да еще в гостинице, было невозможно.
Скитаясь по всем учреждениям, я как-то встретила Колю Золотарева. Он собирался эмигрировать в Америку, рассказал мне, что его старик отец скончался незадолго до их эвакуации. Старая, любимая нянечка проводила их на корабль, когда они покидали родину, благословила их и в последнюю минуту вынула мешочек с ценностями, это были вещи их матери, которые она берегла до последнего момента, чтобы они не истратили их на черном рынке. Теперь же она вручила их, зная, какую помощь это окажет им за границей.
Вспомнила я, как эта храбрая нянечка отправилась в красную зону к своей больной хозяйке. «Мы очень хотели взять с собой нашу нянечку, но она не захотела покидать родину! «Я стара и хочу почивать на родной земле!» – сказала она нам на прощание». Я расспросила его о братьях, он мне сказал, что они оба в Америке, куда он сам направляется. Узнав о нашем тяжелом материальном положении, Коля вынул 200 франков и заставил меня их принять, в память нашей старой дружбы. Мы тепло распрощались, и больше никогда не пришлось нам встретиться.
Наконец, после усердных поисков, мне удалось найти несколько уроков французского языка среди соотечественников. По вечерам я разъезжала по всему Парижу, возвращалась часто в двенадцать часов ночи. Незадолго до возвращения моих хозяев мы нашли маленькую квартирку в мансарде, в скромном отельчике, в Латинском квартале. Мы с радостью там поселились и тотчас же забрали детей. Но это тоже был трудный период жизни, несуразный! Вова уезжал на работу в шесть часов утра, я еще спала. Вечером, когда он приезжал домой, я была на уроках. Когда же я возвращалась, он спал крепким сном! Мы виделись только в воскресенье, в остальные дни переписывались. Детей удалось устроить в специальную детскую школу на весь день, так что я могла взять несколько уроков днем. Это была совсем другая клиентура. Попала я к одной бывшей балерине Мариинского театра. Она всегда еще спала, когда я к ней приезжала на урок… Один раз она мне сказала: «Вот, вместо урока напишите письмо, то есть ответ на него». Прочтя это письмо, я пришла в полное недоумение. Это было любовное излияние, писавший назначал свидание в каком-то музее. На мой вопрос, что я должна ответить, моя ученица мне сказала: «Отвечайте что хотите! Я хочу спать!» В этом духе были все мои дневные уроки.
В Париже мы встретили многих наших друзей. Павла Ивановича, Димерсеича, Талалаева, Богдановичей, стало уютнее. Самая необыкновенная встреча произошла с моим собственным родным отцом… Ведь мы потеряли из виду друг друга с января шестнадцатого года, когда я с мужем гостила у него в имении, после нашей свадьбы…
Вот как произошла наша неожиданная встреча. В нашем Латинском квартале, где мы поселились, была на улице Баланс маленькая, убогая русская столовка. Она существовала давно, еще при старых революционерах, живших в Париже. Один раз, когда я вышла из нее, меня схватил за юбку пожилой человек и громко воскликнул: «Как, это ты? Ты жива?» Это был мой отец! Все закружилось вокруг меня! Почти невозможно было узнать в этом бедном, исхудалом человеке моего отца, всегда элегантного, с иголочки одетого, самоуверенного… Мы стояли друг перед другом ошеломленные и долго не могли прийти в себя. Сразу же я его потащила к нам в отель. Войдя в нашу мансарду, я ему сказала: «Вот, посмотри на наше логовище! Ведь мне хиромант в Питере предсказал, что я буду жить в мансардах за границей и много нуждаться, вот постепенно и сбываются его предсказания». Вернувшийся с работы Вова также был потрясен. Отец поразил нас своими рассказами, каким образом он очутился за границей, не собираясь совершенно покидать родину. Незадолго до эвакуации он находился в Феодосии, где у него издавна была дача и виноградники. Когда была еще возможность, он прибыл туда по делам, желая все приготовить для того, чтобы выписать семью из Пензы. Но Гражданская война усилилась, открытые границы перестали существовать, и он застрял в Крыму. Когда он все это рассказал, я подумала, что мы в двадцатом году совсем близко были друг от друга, но не знали этого! Незадолго до печальной развязки наших событий ему надо было поехать по делу в Севастополь. По дороге, вследствие свирепой бури, произошло крушение корабля. Они были подобраны каким-то греческим пароходом, увезшим их в Грецию. Возможность вернуться на родину не представлялась, так как началась эвакуация и связанный с ней террор. Встретив других соотечественников, он отправился с ними в Болгарию. Там он встретил большого друга и родственника, графа Зубова! С ним и его младшим сыном они прибыли недавно в Париж.