Так Владимир Ульянов стал кем-то вроде нового Владимира-Крестителя, только крови при его наставлении на путь пролилось несравнимо больше. У него и толстая священная книга имелась. Разобраться в ней профанам было так же непросто, как в Библии, написанной на мертвом языке: ну так на то и религия, чтобы ее постулаты принимать на веру.
Задолго до нас, но словно в пандан этим размышлениям, писатель-фантаст Вячеслав Рыбаков сочинил вполне наукоподобную утопию, где изображал гуманный «мир близнецов» с безмятежно процветающей Российской империей (притом, что особенно ценно, вовсе не рвущейся никого строить в затылок и гвоздить по зубам даже аргументами). Собственно, она-то и была в романе единственной настоящей Россией, а «параллельная» — та, о которой пишем мы: миниатюрную копию всей планеты с ее населением вырастили в реторте около 1870 года двое экспериментаторов: злобный кристаллограф-народоволец и его компаньон-химик. В кубе, где помещалось это хозяйство, они распылили ядовитое вещество, отчего у мини-людишек периодически случались коллективные приступы бешенства. Так у них, то есть у нас, произошли обе мировые войны, все революции и, наконец, распад социалистической державы. «Большая Земля» о возможности подобных ужасов, разумеется, не догадывалась.
Но речь не об этих научно-фантастических допущениях. В правильной империи Рыбакова к списку обычных традиционных конфессий добавлена еще одна — «церковь коммунистов». Функционирует она по тем же принципам, что любая религиозная община, и святые, и пророки со знакомыми фамилиями в ней имеются, а предстоятель — мудрый, добрый двойник Михаила Сергеевича Горбачева. Вот только идея божественного в этой вере, естественно, отсутствует начисто: вместо нее один сплошной гуманизм, что-то наподобие недоразвитого или, наоборот, сильно перезревшего горьковско-богдановского богостроительства.
Поначалу задумаешься: не переборщил ли писатель с фантазиями? Могло ли большинство населения, воспитанное в единобожии, воспринимать этакое диво, как обычную «нормальную» религию вроде всех других? Потом соображаешь, припомнив кое-какие детали авторской биографии: для человека, наверняка сильно набравшегося китайского духа за годы своих научных занятий, именно такой взгляд на веру и должен быть нормой. Что ж, видно, как пели по радио в нашем раннем детстве: «Русский с китайцем — братья навек». Совершенно неважно, согласятся ли с этим сами китайские товарищи из тогдашнего и нынешнего веков.
Финал эпопеи большевистского пророка закономерно соединил обряды сразу нескольких верований из разных стран и эпох — искусственно забальзамированные «мощи» Ленина хранятся на главной площади столицы в мавзолее-зиккурате. Трудно сказать, действительно ли они остались святыней для множества сограждан, но артефактом ценимой традиции, с которым психологически тяжело расставаться, — несомненно. Таковы особенности восприятия российскими массами новой веры.
Россыпь третья:«вам шашечки или вам ехать»?
Две тысячи лет философы предавались фантазиям, изобретая все новые коммунистические прожекты; люди попроще порою пробовали воплощать их в жизнь, но без особого успеха. После Платона, Томаса Мора и его итальянского тезки Кампанеллы Маркс давал примерно столь же упрощенную характеристику нового уклада, сводя все к отрицанию частной собственности при коммунизме. Отсюда по логике вещей вытекает упразднение и денег, и разделения труда, даже товарного производства как такового.
И вот в двадцатом столетии идея счастливого будущего все же прошла полноценную и широкомасштабную апробацию. Тут выяснилось, однако, что конкретных идей и механизмов за все минувшие века придумано, что называется — ноль целых ноль десятых. К революции большевики подошли, не имея никакого проекта или даже модели коммунистической экономики. Теоретические положения, которые можно было извлечь из трудов основоположников, представляли в лучшем случае набор худо-бедно увязанных между собой постулатов. Ленин в эмиграции писал философские трактаты, разоблачал монополии, занимался партийными склоками, но поразительно мало думал о будущем. Основные надежды, как и в нынешней посткоммунии, связывались с Западом, который, правда, в России с середины девяностых начали сильно недолюбливать, с середины нулевых устраивают пятиминутки и месячники ненависти к нему, но при этом неизменно убеждены в его обязанности делиться своим добром. Главная разница в том, что сейчас уповают на кредиты и инвестиции, а тогда ждали мировую революцию.
Какие принципы экономической организации — а экономика по определению занимает центральное место в коммунистической доктрине — предполагает марксистско-ленинское учение? Их, по сути, всего два. Во-первых, экономическое равенство людей, следствием которого является отказ от материальной заинтересованности в результатах труда. Второй принцип, логически связанный с первым. — организация хозяйства на основе научного планирования из единого центра.
В исходных построениях марксистов было одно-единственное вето: запрещалась частная собственность на средства производства. Европа, деморализованная войной и разочаровавшаяся в «скромном обаянии буржуазии», поддержала спрос на новизну. Можно говорить об авантюризме и безрассудстве большевиков, но в данном случае подчеркнуть следует другое: отсутствие «чертежей», с которыми можно было бы сравнить построенное, открывало возможности для широкого эксперимента, перебора различных вариантов. Ленин со товарищи весьма активно поупражнялись на этом поприще…
Первую теоретическую попытку Ленин сделал в Разливе. За основу взяты Парижская коммуна, прусский государственный сектор экономики, организация крупных монополий и высказывания Энгельса о «единой фабрике». При этом все управление хозяйственным механизмом сводится к контролю и учету (для чего требуется знать четыре действия арифметики) и равенству оплаты. Вот с такой «моделью» большевики и берут власть. Поразительно, но Ленин на самом деле верил, что социализм может быть построен за полгода-год! И здесь, как с политикой, дремучая наивность помогла: не ведал человек, что творит, потому и получилось.
В первые дни после переворота большевики всерьез следуют ленинским указаниям: главное — рабочий контроль, поскольку пролетариат теперь самый главный начальник. Правительство издает декреты, «трудовые коллективы» их выполняют — таков предлагаемый хозяйственный механизм. Декреты штамповались со скоростью невероятной: только в ноябре-декабре наркомы рассмотрели 500 вопросов [Волкогонов, 1994, т.1: 300].
Этой же цели служит национализация банковской системы как органа «всеобщего счетоводства». Вожди полагают, что трудящиеся, знающие арифметику, могут организовать производство по-коммунистически. Через десятилетия подобная система была создана в Югославии и действовала худо-бедно. Однако в начале века рабочий контроль вел только к дальнейшей дезорганизации и углублению кризиса. Уже в декабре 1917-го большевики начинают сооружать собственную бюрократическую машину экономики — Высший Совет народного хозяйства (ВСНХ).
В 1918 году Ленин разрабатывает уже более развернутую модель в «Очередных задачах Советской власти». Наряду с верой в энтузиазм и сознательность масс она включает следующие постулаты: централизацию управления на основе всестороннего учета, контроль, единоначалие, профессионализм (использование «спецов»), соревнование, производственно-потребительские коммуны и всеобщую кооперацию. К этому времени промышленность в основном национализирована и начинается превращение народного хозяйства в «единую фабрику». Новая власть всерьез собирается строить новый экономический порядок в соответствии со старыми заветами и свежими откровениями вождя.
Однако только с централизацией производства большевики относительно преуспели. Намного хуже обстояло дело с другими «механизмами». Большевики вплотную подходят к реализации идеи уравнительного распределения и отказа от денег: частная собственность уже отменена, однако обмен товарами продолжает порождать неравенство. И здесь особое значение имеет идея производственно-потребительской кооперации. Если всех жителей страны приписать к коммунам, которые сами распределяют необходимые блага, тогда действительно можно попытаться добить остатки капиталистического обмена. Вводятся карточки, пайки, запрещается всякая торговля. Результаты, как и следовало ожидать, плачевны донельзя. Дело доходит до продразверстки, поскольку для того, чтобы распределять, надо что-то иметь.
Итог этих исканий известен. Уничтожить обмен не удалось, следовательно, пришлось сохранить и денежные знаки. Таким образом, одна из заветных идей коммунизма оказалась отвергнута с самого начала как абсолютно нежизнеспособная.
Важным механизмом производства должен был стать контроль. Всякий, кто немного знаком с историей, знает, что про контроль большевики говорили непрерывно. Даже на смертном ложе Ленин в очередной раз вспоминает о нем. Можно, конечно, считать, что в этом проявились его тоталитарные наклонности и жажда власти. Однако если обратиться к основам возникшей гораздо позже кибернетики, идею контроля можно признать вполне логичной.
Жестко централизованной и стремительно бюрократизировавшейся системе требовался механизм обратной связи. Для принятия рациональных решений необходима информация «снизу». В демократическом государстве рынок и свободная пресса постоянно выдают сигналы, позволяющие оперативно влиять на ситуацию. Чтобы компенсировать нехватку нормальных социальных институтов, большевикам пришлось изобретать различные системы контроля. Сначала был рабочий контроль, затем государственный, наконец создали рабоче-крестьянскую инспекцию. По наитию Ленин пытался добавить еще один, как говорят кибернетики, контур управления к иерархическому: поскольку материальные стимулы не работают, институты разрушены, нужно создавать новую институциональную ткань общества. В конечном счете не Рабкрин, а партия с ее многоуровневой аппаратной структурой стала основой советской государственности. Партбилет превратился во «всеобщий эквивалент», а основанный на партийном членстве всех основных руководителей контроль стал достаточно мощным рычагом управления экономикой. Впереди еще и народный контроль, и соединение того и другого. Правда, в дальнейшем лишь одна из этих форм, а именно партконтроль, сохранила свое значение.