[989]. По просьбе владыки, ему определили местопребывание на Кавказе, в пределах Владикавказской епархии.
Питирим считался одним из «столпов» павшего режима и уже по этомй причине должен был отправиться в отставку. Следующий же архиерей, лишившийся своей кафедры в результате революции, в представлении многих современников являлся скорее символом режима. Речь идет о близком друге Распутина архиепископе Тобольском и Сибирском Варнаве (Накропине). Для того, чтобы показать «механизм» увольнения архиерея в 1917 году, будет оправданным более подробно остановиться на деле Варнавы.
Телеграмма на имя председателя Совета министров от Исполнительного комитета города Ялуторовска (Тобольской губернии) с просьбой устранить губернатора и епископа «как ставленников Распутина, которые не должны иметь места в рядах правительства при обновленном строе» была послана 6 марта[990]. Уже 7 марта в Святейшем Синоде «имели суждение» об увольнении архиепископа Варнавы, «согласно ранее поданному им прошению». Действительно, еще в феврале 1916 г. Варнава просил отправить его на покой. Но тогда его прошение не было удовлетворено. О нем вспомнили годом позже. Можно предположить, что архиерей, с конца 1915 года испытывавший серьезное давление со стороны значительной части епископата, негодовавшего по поводу его церковного самоуправства, решил проверить свои силы и подал в отставку, зная, что ни императрица, ни Распутин не разрешат Святейшему Синоду удовлетворить прошение. Синод, члены которого не выносили Варнаву, тогда его действительно не уволил. Делу был дан ход только после революции: архиепископа отстранили от управления, назначив настоятелем Высокогорской пустыни Нижегородской епархии с 1000-рублевым ежегодным пособием. Епископом Тобольским Синод, видимо не без умысла, назначил владыку Гермогена (Долганева), ярого противника Распутина, по проискам последнего в 1911 года отстраненного от управления Саратовской кафедрой[991].
Друга убитого в декабре 1916 года «старца» заменили на его непримиримого врага, что можно считать тонкой местью синодалов, не первый год стремившихся расправиться с Варнавой. 10 марта 1917 года архиепископ, «давно желавший» уйти на покой, послал обер-прокурору В. Н. Львову телеграмму, в которой заявлял, что он подчиняется воле нового правительства и оставляет управление епархией. При этом владыка просил назначить его в один из монастырей Олонецкой или Архангельской епархий[992]. И если последнюю его просьбу не удовлетворили, то отставку с радостью приняли. Однако «техническое оформление» этой отставки было не столь быстрым. Лишь 29 июля А. В. Карташев сообщил Временному правительству об определении Святейшего Синода относительно опального архиепископа, обратившись с просьбой об утверждении данного определения[993]. Таким образом, от отставки до ее утверждения правительством прошло почти пять месяцев, что в условиях революции было гигантским сроком.
Интересно, что новая власть, вместе со всеми другими властными полномочиями монарха, присвоила себе и право утверждения решений Святейшего Синода. Это не было «анахронизмом» или «случайностью». Временное правительство вовсе не желало полной свободы совести западноевропейского образца, хотя 14 июля 1917 г. и приняло постановление «О свободе совести», узаконившее вневероисповедное состояние. Постановление скорее фиксировало уже происшедшее, чем пыталось разрушить старую церковно-государственную связь. Разумеется, не были забыты и общие принципы свободы совести: униаты и сектанты, например, благодаря постановлению получали право действовать легально. Вскоре после этого было организовано Министерство исповеданий, а должность обер-прокурора Святейшего Правительствующего Синода уничтожена. Первым и, как оказалось, последним руководителем этого Министерства с 5 августа 1917 года стал А. В. Карташев.
И тем не менее, власти больше устраивало не «отделение», а «отдаление» Церкви от государства, то есть формирование системы взаимной независимости соборной Церкви и правового государства при их моральном и культурном сотрудничестве[994]. Так как ни правовое государство, ни соборная Церковь в тот период времени еще не появились, то вполне логичным было сохранение в церковно-государственных отношениях определенного status quo, имевшего место и до февральских событий 1917 года. Временное правительство тем самым как бы взяло на себя обязанности «коллективного» ктитора Православной Церкви. Обер-прокурор, действовавший от имени демократической власти, как ранее его предшественники – от царского имени, охранял церковное благочестие, понимаемое, впрочем, совсем не так, как это было до Февраля. Стремление восстановить соборное начало воспринималось власть предержащими как необходимость любыми средствами (включая и очевидно неканонические) «очистить» Церковь от «реакционеров», не считаясь с явными нарушениями норм церковного права. Требования с мест (в том числе и от всякого рода Исполнительных Комитетов) были для этого прекрасным поводом. Рассмотренная история увольнения архиепископа Варнавы достаточно иллюстрирует сказанное.
Итак, механизм отставки неугодного епископа весной 1917 г. был достаточно прост: отставка эта, как и прежде, зависела от светской власти. Разумеется, в отстранении от власти некоторых архиереев члены Святейшего Синода были заинтересованы не меньше правительства, но решающим оставалось дореволюционное правило; уже в марте члены Святейшего Синода смогли в этом убедиться. Поэтому нет ничего удивительного в том, что 9 марта 1917 года безапелляционный, по мнению современников, вершитель церковных дел В. Н. Львов получил специальное послание от находившихся тогда в столице синодалов – архиепископа Сергия (Страгородского), Тихона (Беллавина), Арсения (Стадницкого), Михаила (Ермакова), Иоакима (Левицкого), Василия (Богоявленского). Они заявили, что не могут брать на себя ответственность за действия правительства и присутствовать в Синоде без полномочий от российской иерархии. Ответ Львова был лаконичен и прост – он передаст всю полноту власти только Собору.
В тот же день 9 марта члены Синода встретились с председателем Государственной Думы М. В. Родзянко, надеясь на его содействие в разрешении конфликта. Однако надежды не оправдались. И хотя большая часть синодалов продолжала настаивать на своей независимости, в их среде были и стороннники нахождения компромисса с новыми властями. Таким сторонником был влиятельный член Святейшего Синода архиепископ Финляндский Сергий (Страгородский). 12 марта в прессу просочились слухи о том, что на следующий день члены Святейшего Синода подадут в коллективную отставку. Однако слухи оказались преувеличенными – Синод не счел возможным «оставить кормило Всероссийской Православной Церкви без кормчего» и сохранил за собой ведение дел по церковному управлению до созыва Святейшего Синода нового состава, избранного уже на канонических основах: архиереев – путем опроса архиереев; пресвитеров – путем их избрания всем духовенством[995].
Но соблюсти каноны не удалось. 14-го апреля 1917 года Временное правительство, как некогда император, издало указ об освобождении всех членов Святейшего Синода (за исключением одного архиепископа Финляндского Сергия) и о вызове новых членов. Мотивировка указа была достаточно сомнительна – «за увольнением членов Святейшего Синода – преосвященных митрополитов – Петроградского Питирима и Московского Макария на покой[996] и за окончанием зимней сессии Святейшего Синода»[997]. В самом деле, официальный синодальный орган «Церковные ведомости», опубликовавший этот указ в № 16–17 (от 22 апреля), в предыдущем номере (9-15; от 8 апреля), среди прочих сообщений, упоминал об отставке митрополита Макария, в отличие от митрополита Питирима ушедшего на покой с оставлением в звании члена Святейшего Синода. Никакого отдельного сообщения о лишении владыки Макария звания члена Синода не давалось. К тому же, ни митрополит Макарий, ни митрополит Питирим не являлись первоприсутствующими членами «церковного правительства», каковым был Киевский митрополит Владимир (Богоявленский).
Таким образом, ссылка на увольнение преосвященных Макария и Питирима как на повод для роспуска старого состава Синода совершенно не выдерживает критики. Скорее всего, упоминание их имен было вызвано тем обстоятельством, что Московский и (особенно) Петроградский владыки всячески поносились революционной прессой как верные рабы Распутина и в глазах общественности являлись personae поп grata. Разгон Синода, где якобы главную роль играли ставленники сибирского «старца», на таком фоне мог выглядеть как вполне необходимый. Ни о каких канонах Временное правительство, как ранее правительство царское, даже не упоминало, ведь «распускаемый Синод, – по мнению А. В. Карташева, – был не церковным учреждением», к тому же, под председательством консервативного Киевского митрополита Владимира «не хотел работать вместе с обер-прокурором Львовым по подготовке и ускорению Собора и срывал все его предложения»[998].
Зная дальнейшую историю, трудно согласиться с заявлением Карташева. Ведь среди якобы не желавших содействовать обер-прокурору в благородном деле созыва Поместного Собора были архиепископ Тихон (Беллавин) будущий председатель Собора и патриарх; архиепископ Арсений (Стадницкий) один из трех кандидатов на патриаршество; архиепископ Сергий (Страгородский), оставленный и в новом Синоде; а также будущий почетный председатель Собора «консервативный» Владимир (Богоявленский), митрополит Киевский.