Действительно, в древней Церкви при избрании епископов существовало выборное начало. Верующие и клир епископии на предварительном совещании намечали кандидата на вакантную кафедру, затем представляя его собору епископской области, который, после проверки кандидата, и посвящал его в епископский сан. С годами участие клира и мирян в избрании епископа ослабевало, в конце VI в. оно было ограничено участием в выборах лишь клира и городской знати, которые, как правило, избирали трех кандидатов и представляли их митрополиту. Митрополит сам избирал из трех одного, которого и посвящал. В XII в. избрание епископов происходило уже без участия клира и мирян, одним собором епископов. Из трех кандидатов митрополит, как и раньше, избирал одного. При замещении митрополичьей кафедры власть решать принадлежала патриарху, при избрании же патриарха – императору. В Русской Церкви до XV в. митрополиты избирались в Константинополе, избрание же епископов зависело от митрополита с собором и стольного князя. После того, как отечественная Церковь стала автокефальной, русские митрополиты, а затем и патриархи стали избираться собором русских пастырей в том порядке, какой существовал в Константинополе. После того, как в России утвердилось единодержавие, все епископы избирались высшей церковной властью и утверждались высшей светской властью[1015]. Со времен Петра Великого, соответственно, Святейшим Синодом и императором.
Итак, можно согласиться с процитированным выше заявлением биографа митрополита Антония (Храповицкого) о том, что новые мероприятия не считались с прежней жизнью Русской Церкви, однако утверждать, что эти мероприятия не считались со священными канонами нельзя. В качестве убедительного примера можно привести выработанный апрельским съездом представителей духовенства и мирян всех благочиний Петроградской епархии и одобренный временно управлявшим столичной епархией «Порядок избрания Петроградского епархиального епископа».
Для избрания архиерея 23–24 мая созывался епархиальный собор, в состав которого входили избранные православным населением епархии делегаты от духовенства и мирян, а также члены Святейшего Синода и находившиеся на тот момент в Петрограде епископы. В избрании делегатов участвовали православные обоего пола, не моложе 21 года. Согласно древней практике Церкви, делегатами избирались только мужчины. Обсуждение дела и выбор делегатов производился мирянами и духовенством совместно. Порядок избрания тоже оговаривался: сколько при храме состояло священников, столько избиралось делегатов от мирян и столько же делегатов из местного причта[1016]. Как известно, таким образом на столичную кафедру был избран епископ Гдовский Вениамин (Казанский), 25 мая возведенный Святейшим Синодом в сан архиепископа. В Москве избран был архиепископ Тихон (Беллавин), будущий патриарх.
«Выборное начало» уже вскоре после революции стало укрепляться и в самой, казалось бы, консервативной церковной среде – монашеской. Весной и летом 1917 года в стране активно шел процесс переизбрания и избрания насельниками и насельницами православных монастырей своих настоятелей или настоятельниц. «Церковные ведомости» практически в каждом номере сообщали о происшедших переменах, утверждаемых решениями Святейшего Синода. Летом 1917 г. в Сергиевом Посаде было собрано два монашеских съезда: с 7 по 14 июля – ученого монашества, а с 16 по 23 июля – представителей мужских обителей. Таким образом, в среде иноков стали постепенно возрождаться традиции самоуправления, имевшего свой канонический «предел» в лице высшей церковной власти, то есть Святейшего Синода.
Спустя два месяца после падения самодержавия, видимо не без определенного давления со стороны В. Н. Львова, Святейший Синод выпустил специальное определение за № 2668 (от 1–5 мая) о привлечении духовенства и паствы к более активному участию в церковном управлении. Ничего нового в этом определении не было. Оно по существу лишь законодательно оформило то, что уже практиковалось в Церкви. Временно (до Собора) епархиальные преосвященные получили возможность предоставлять местным церковно-епархиальным советам (где таковые имелись) право участвовать, посредством трех выбранных представителей с правом совещательного голоса, в заседаниях духовной консистории при решении дел; учреждать при благочинных благочиннические советы, члены которых избирались бы собранием с участием мирян; не возбранялось предоставление прихожанам возможности избирать на освободившиеся священно– и церковнослужительские места достойных кандидатов (право утверждения либо неутверждения этого кандидата оставалось за архиереем). Епархиальному духовенству официально предоставлялся ряд прав; благочиннические, уездные и епархиальные съезды получили возможность избирать, представляя на утверждение архиерею, местных благочинных, штатных членов уездных отделений епархиальных училищных советов и тому подобных организаций. Разрешалось даже созывать чрезвычайные епархиальные съезды духовенства, с участием представителей от приходов и местных духовно-учебных заведений для обсуждения в том числе и общих вопросов о положении Православной Церкви в государстве[1017].
Это был предел, больше прав православное духовенство и миряне не имели никогда. Однако реализуемые в условиях политической нестабильности, права эти не могли быть закреплены постепенно формирующейся традицией: запоздалые, равно как и вынужденные реформы не помогают.
5 июля, спустя пять месяцев после начала революции, члены Святейшего Синода приняли и определение о порядке избрания епархиальных епископов, признав необходимым издать для руководства «Общие правила». Этот документ по основным положениям совпадает с тем «Порядком избрания», который соблюдался при выборах Петроградского архиерея. Для избрания епархиального епископа должен был созываться специальный епархиальный собор, на который прибывали все правящие и викарные епископы церковного (митрополичьего) округа, а также избранные на благочиннических собраниях представители духовенства и мирян, монашествующие (по два от каждого монастыря) и делегаты от духовно-учебных заведений (тоже по два человека). До создания митрополичьих округов епископы соседних епархий должны были прибывать на собор по специальному извещению Святейшего Синода. Обсуждение дел и выборы кандидатов производились совместно мирянами и духовенством. Правила могли быть дополняемы и изменяемы в зависимости от местных условий, но всегда с разрешения главного епископа округа[1018].
Все проводимые изменения во внутреннем строе Православной Российской Церкви лишний раз напоминали о том, что главная задача новой революционной обер-прокуратуры – помощь в созыве Поместного Собора, на котором и предполагалось закрепить проводимые реформы и решить возникшие за 200-летнюю синодальную историю проблемы. Наконец, Поместный Собор должен был подготовить Церковь к новым отношениям с государством, по словам А. В. Карташева, отношениям «отдаления», а не «отделения». Еще 29 апреля 1917 г. новый состав Святейшего Синода выступил по этому вопросу с соответствующем посланием, в котором заявлялось, что его главная задача – «приложить все усилия к скорейшему по возможности созыву Всероссийского Поместного Собора»[1019]. Тогда же определением Святейшего Синода было указано созвать Предсоборный Совет[1020]. Старая проблема, не разрешенная в 1906–1907 гг., таким образом, вновь была поставлена на повестку дня.
§ 2. На пути к Поместному Собору: реформы и революция
Крушение самодержавной монархии и изменение политической системы приучали Православную Церкви к мысли о том, что ее прежние отношения с государством навсегда ушли в прошлое. Стремясь в максимально короткие сроки построить либерально-демократическое (по западному образцу) общество, Временное правительство старалось уничтожить все дискриминационные религиозные положения, имевшиеся в российском законодательстве.
Уже 20 марта, Временное правительство отменило вероисповедные и национальные ограничения, подчеркнув, что «в свободной стране все граждане должны быть равны перед законом и что совесть народа не может мириться с ограничением прав отдельных граждан в зависимости от их веры и происхождения»[1021].
25 марта 1917 г. новые светские власти выпустили постановление «Об отмене ограничений в правах белого духовенства и монашествующих, добровольно, с разрешения духовных властей, слагающих с себя духовный сан, а также лишенных сана по суду». В этом постановлении заявлялось, что «слагающие» и после выхода из духовного сословия сохраняют все права состояния, полученные ранее (как до, так и после принятия священного сана) ученые степени, равно как и государственные чины. Те же права распространялись и на монахов[1022].
Вскоре у министров появилась новая возможность доказать свою религиозную «демократичность», рассмотрев вопрос о с провозглашенной в первой половине марта автокефалии Грузинской Церкви. В течение многих десятилетий входившая в состав Православной Российской Церкви на правах экзархата, Грузинская Церковь никогда не забывала о своей прежней самостоятельности и как только обстоятельства изменились – воспользовалась ими. Ничего удивительного в этом не было. Показательным было лишь то, что Временное правительство восприняло данный вопрос как государственный и соответствующим образом постаралось его решить. Министры признали за автокефальной Грузинской Церковью характер «национально-грузинский», но не забыли также указать, что все православные русские и другие негрузинские приходы остаются в ведении Православной Российской Церкви. Право выработки основных начал правового положения в государстве было предоставлено самой Грузинской Церкви. Однако до того, как правительство утвердит «начала», церковные учреждения бывшего Экзархата должны были оставаться на прежних основаниях. Окончательное же установление и закрепление правового положения Грузинской Церкви в государстве предоставлялось Учредительному Собранию