Единоверцы (православные старообрядцы) избрали десять депутатов и их заместителей на своем Нижегородском съезде в июле 1917 г.
Членами Собора становились все члены Предсоборного Совета. Корпорации каждой из духовных академий получили право делегировать по три своих представителя, не считая тех профессоров, кто участвовал в работе Предсоборного Совета. Академии Наук и одиннадцати российским университетам полагалось посылать на Собор по одному представителю. Членам Государственной Думы и Государственного Совета отводилось пятнадцать мест. Алеутско-Американская и Японская епархии могли делегировать на Собор по три члена каждая, в том числе – епископ, пресвитер и мирянин. Представители восточных патриархов и православных автокефальных Церквей имели право участвовать на Соборе на правах его членов[1042].
Видимо тогда же, в июле 1917 г., обер-прокурор Святейшего Синода направил министру иностранных дел М. И. Терещенко послание с просьбой срочно доставить приглашения, адресованные на имя Вселенского, Александрийского и Антиохийского патриархов[1043]. Тогда же ведомство православного исповедания направило письма: митрополиту Угро-Валахии, примасу Румынии Конону; митрополиту Буковинскому Владимиру, митрополиту Сербии Димитрию; митрополиту Черногорскому Митрофану; митрополиту Афинскому Феоктисту; архиепископу Новой Юстинианы и всего Кипра Кириллу; архиепископу Синая и Раифы Порфирию; епископу Далматинскому Владимиру; архиепископу Сараевскому, митрополиту Дабро-Боснийскому Евгению[1044]. Русские церковные власти стремились сделать предстоявший Собор максимально представительным, предполагая широкое участие на нем делегатов всех православных Церквей.
Подготовка Собора шла в невероятно трудных условиях. Опасность анархии к середине лета 1917 г. стала настолько осязаемой, что Святейший Синод определением от 12 июля 1917 г. решил обратиться к православным с особым посланием. Послание можно считать вполне естественным проявлением заботы Церкви о будущем Российского государства, с которым она связывала все свои надежды, в том числе и на спокойное проведение выборов на Собор.
Это послание, адресованное как чадам Церкви, так и «гражданам Российской державы», напоминало, что «пробил час общественной свободы Руси», что «вся страна, из конца в конец, единым сердцем и единой душой возликовала о новых светлых днях своей жизни, о новом благоприятном для нее лете Господнем». Но, завершая патетическое вступление, члены Святейшего Синода переходили к неутешительным наблюдениям: вслед за свободой в страну проник новый злой враг – хищения, грабежи, разбои. Насилия и партийная политическая борьба озлобили народ, повлекли внутреннюю братоубийственную войну. Страна пошла по пути гибели и в будущем ее может ждать страшная бездна. Священноначалие призывало народ к покаянию в грехе небрежения Божескими и человеческими законами, а архипастырей и пастырей убеждало звать народ к молитве и сердечному покаянию[1045].
Чем дальше, тем больше таких выступлений исходило от Святейшего Синода, а затем и от Собора, но остановить революционный вал оказалось делом невозможным. Православная Церковь лишь фиксировала тревожные симптомы разложения старой власти, отдавая себе отчет в том, что последствия могут оказаться ужасающими и необратимыми. Однако никто из клириков и мирян в середине 1917 г. еще не мог представить, что революция полностью уничтожит надежду на нормальные, четко определенные и охраняемые законом церковно-государственные отношения, на уважение светских властей к Православной Церкви. Доказательством может служить разработка Предсоборным Советом материалов о правовом положении Православной Церкви в России. По мнению членов Совета, в русском государстве Православная Церковь должна занимать первое среди других религиозных исповеданий и наиболее благоприятствуемое публично-правовое положение, «приличествующее ей, как величайшей народной святыне, исключительной исторической и культурной ценности, а также религии большинства населения». Священно– и церковнослужители, по мысли составителей, должны освобождаться «от воинской и других натуральных повинностей». Глава государства и министр исповеданий должны быть православными. Все установления Православной Церкви, как и до революции, предполагалось оставить наделенными имущественными правами в качестве юридических лиц. Более того, члены Предсоборного Совета предусматривали систематическое ежегодное ассигнование из средств государственного казначейства на нужды Церкви – «в пределах ее действительных потребностей, под условием отчетности в полученных суммах на общем основании»[1046].
Эти пожелания высказывались тогда, когда Временное правительство обнародовало свое постановление о свободе совести, где, среди прочего, было указано, что по достижении четырнадцатилетнего возраста человек имеет право без каких-либо заявлений или разрешений переходить из одного вероисповедания в другое или признавать себя не принадлежащим ни к какой вере. В последнем случае акты гражданского состояния велись органами местного самоуправления[1047]. Это был первый шаг, который в перспективе мог привести не к «отдалению», о котором писал А. В. Карташев, а к «отделению» Церкви от государства. К тому же еще 20 июня 1917 г. Временное правительство предоставило Церкви доказательства своего видения возможных церковно-государственных отношений, приняв постановление «Об объединении, в целях введения всеобщего обучения, учебных заведений разных ведомств в ведомстве Министерства народного просвещения».
Этим постановлением, подписанным министром народного просвещения кадетом А. А. Мануйловым, все начальные училища, включая начальные церковные школы передавались в ведомство Министерства народного просвещения, а все кредиты на них – в смету того же министерства. Церковный ответ прозвучал слишком поздно – за два дня до Октябрьского большевистского переворота. Особенно важна мотивация этого ответа, заявленного членами к тому времени уже действовавшего Поместного Собора, поэтому стоит несколько забежать вперед и нарушить хронологию.
Итак, члены Собора указали на большой вред, причинявшийся законом от 20 июня 1917 г. Церкви в ее просветительской деятельности. Закон дает повод к заключению, согласно которому пользование Министерством помещениями церковно-приходских школ нарушает права в отношении пользования имуществом церковных учреждений и является явным нарушением охранявшейся законом воли жертвователей и завещателей. Отдельно говорилось о церквях-школах, представлявших здание, в котором находился алтарь. Такое здание, по мнению Собора, вообще не могло служить для целей нерелигиозных[1048].
Еще раньше, 28 сентября 1917 г., Собор принял определение о преподавании Закона Божия в школе, в котором утверждалось, что во всех светских высших, средних и низших учебных заведениях (как государственных, так и частных), где есть учащиеся православного исповедания, должно в обязательном порядке вестись и преподавание Закона Божьего. Этот предмет, полагали члены Собора, необходимо поставить в одинаковые условия со всеми главными предметами учебного курса[1049]. Эти требования приходилось отстаивать перед демократическим Временным правительством, постоянно сталкиваясь с серьезными, в том числе и психологическими трудностями, во взаимоотношениях между светской и церковной властями после гибели монархии в России. Интересы и ценности либерального общества не могли не вступать в противоречия с тем, как понимала церковно-государственную связь (и в целом, и в частностях) Православная Церковь. Не удивительно поэтому, что вопрос о церковно-государственных отношениях рассматривался уже на четвертом общем собрании Предсоборного Совета 13 июля 1917 г., вскоре после того, как был решен вопрос о созыве Собора 15 августа[1050].
Однако, хотя важность нормальных церковно-государственных отношений невозможно переоценить, не меньшее значение для будущего Православной Церкви имела реформа прихода. Без действенного прихода говорить о церковном строительстве было по меньшей мере наивно. Прекрасно понимали это и члены Предсоборного Совета, и члены Святейшего Синода. Вопросами благоустроения прихода занимался пятый отдел, вопросу о приходе было посвящено десятое общее собрание Предсоборного Совета (27 июля 1917 г.). Работа Предсоборного Совета облегчалась тем, что приходская проблема во многих своих аспектах к июлю 1917 г. была обсуждена и обозначена в церковных документах.
Так, в мае 1917 г., определением за № 3096, Святейший Синод предоставил православным приходам право ближайшего участия в заведовании своими церковно-приходскими школами, указав на то, что просвещение и воспитание населения в духе Православной Церкви – важнейшая обязанность прихода. Осуществлять же эту обязанность приход мог только через школу. Общее заведование ею лежало на приходском совете, который избирал на учительские должности в школе, предоставляя кандидатов на утверждение уездного отделения епархиального учебного совета. Таким образом, приходский совет оказывался главным распорядителем школьных дел – или непосредственно, или через школьный совет, состоявший из священника и трех человек (один представитель от родителей учащихся и два представителя непосредственно от прихода по избранию приходского совета). Изыскание общеепархиальных средств на нужды приходских школ, поступление и порядок их расходования устанавливались епархиальным съездом духовенства и мирян[1051]