Впрочем, в этом нет ничего удивительного: компетентные современники часто давали В. К. Саблеру весьма резкие характеристики, свидетельствовавшие о его лицемерии и корысти[335]. Показательно другое: Саблера часто критиковали те, кто был недоволен именно «устарелостью» самого Победоносцева. «Пора Победоносцеву уступить свое место обер-прокурора свежему человеку, – писала, например, еще в 1900 г. А. В. Богданович, – который избавил бы Синод от Саблера, про которого людская молва много нехорошего передает»[336].
В результате, товарищ обер-прокурора покинул свой пост вовсе не потому, что «людская молва» воздействовала на К. П. Победоносцева, а потому, что последний перестал видеть в нем своего единомышленника, перестал ему доверять, взяв заместителем князя А. А. Ширинского-Шихматова, которого сам же считал реакционером[337]. Ширинский-Шихматов был товарищем Победоносцева вплоть до отставки последнего 19 октября 1905 г. В дальнейшем, правда на короткое время, с 26 апреля по 9 июля 1906 г., князь успел даже побывать в кресле главы ведомства православного исповедания, но окончательно оставил обер-прокуратуру после прихода к власти П. А. Столыпина.
Впрочем, оценивая события весны 1905 г., современники усматривали в победе обер-прокурора над «Антонием-Витте» не только отмену готовившихся реформ. Так, А. А. Киреев увидел в высочайшей резолюции от 31 марта и не указанное императором «благоприятное» для созыва Собора время. – По мнению генерала, государь отложил его созыв «до окончания [русско-японской] войны». Более того, писал Киреев, если Святейший Синод говорил о съезде иерархов, то государь – о Соборе русской Церкви[338]. Действительно, каждый видит то, что хочет видеть! Ближайшие годы показали, что разговоры о «благоприятном времени» можно вести сколь угодно долго.
К. П. Победоносцев одержал в конце марта – начале апреля 1905 г. свою последнюю крупную политическую победу: добился отмены вредного, как он полагал, предложения Святейшего Синода. 27 апреля 1905 г. обер-прокурор присутствовал на высочайшем завтраке, что считалось знаком благоволения самодержца[339]. Это была последняя продолжительная встреча обер-прокурора с Николаем П. С того времени и вплоть до октябрьских событий 1905 г. влияние Победоносцева стремительно падало, – прямо пропорционально росту революции, итогом которой стал окончательный слом старой политической системы и введение в России конституционных начал, по словам Победоносцева – «великой лжи нашего времени»[340].
Однако еще до манифеста 17 октября 1905 г. в жизни русской Церкви произошло много крупных изменений, остановить которые обер-прокурор был уже не властен, как не властен он был предотвратить встречу государя с митрополитом Антонием, которая состоялась 5 мая 1905 г. После беседы владыка был также оставлен на высочайший завтрак[341]. Император принял столичного архиерея по его просьбе. Не трудно предположить, что эта просьба была вызвана желанием владыки объясниться.
Несколько месяцев спустя, летом 1905 г., он рассказал о причинах встречи с государем генералу А. А. Кирееву. По словам митрополита Антония, К. П. Победоносцев не доложил царю объяснительной записки, составленной Святейшим Синодом с целью оправдать предпринимавшиеся им действия. Видя такую недобросовестность, митрополит обратился прямо к Николаю II, разъяснив ему, «что инициатива в этом деле принадлежит Витте, который сказал Антонию, что он уполномочен государем поднять это дело». При этом архипастырь подчеркнул, что церковная реформа несомненно состоится, что задержать ее невозможно и нежелательно. «Но пока Победоносцев жив, многого не дождешься»[342].
К сожалению, трудно сказать, о какой объяснительной записке рассказал генералу митрополит. Быть может, это был упоминавшийся выше официальный адрес, составленный для оправдания личной встречи, на которой и предполагалось разъяснить все возникшие недоумения.
Вероятно также предположить, что члены Святейшего Синода составили для государя некий оправдательный комментарий к своему всеподданнейшему докладу. О нем митрополит и доложил 5 мая. Одним из результатов этой встречи, видимо, можно считать и высочайшую благодарность, появившуюся 12 мая 1905 г. на подписанном еще 18 марта обращении членов Святейшего Синода. «Искренно благодарю Святейший Синод за благословение иконою и за выраженные чувства», – написал император. Хотя и со значительным (почти в два месяца) опозданием, ответ все-таки был получен! Тем самым молчаливо признавалась необходимость проведения реформ. Императорская резолюция по сути свела на нет плоды недавних «побед» К. П. Победоносцева.
За весенние месяцы изменился, в пользу церковных реформ, тон статей чиновников духовного ведомства. Даже В. М. Скворцов в консервативном журнале «Миссионерское обозрение» 8 апреля 1905 г. положительно писал об успехе «патриаршей идеи», вспоминая рефераты Религиозно-философских собраний и статьи Л. А. Тихомирова. По словам автора статьи, поклонником «патриаршей идеи» был и великий князь Сергей Александрович, незадолго до того убитый террористом в Москве. «Нам представляется, что реформа управления господствующей Церкви явилась, как логический конец и естественное последствие вероисповедной реформы, так быстро и решительно проведенной СЮ. Витте в особом Совещании Комитета министров», – утверждал Скворцов[343].
В. М. Скворцов, разумеется, не фрондировал, – он просто старался правильно использовать исключительно возросший интерес общества к Церкви, полагая (как и многие тогда), что восстановление патриаршества – дело решенное, и что политическое фиаско Победоносцева не за горами. Не случайно весной 1905 г. в Петербурге даже ходили анекдоты о том, что сам Победоносцев скоро примет монашество и станет патриархом. Сообщавший эту информацию В. В. Розанову, А. С. Суворин не без юмора добавлял, что его кандидат в патриархи – сам Розанов[344].
С другой стороны, тогда же стали появляться статьи, в которых представители либеральной интеллигенции заявляли, что возможный созыв Поместного Собора – неожиданный результат освободительного движения, «чужая» для интеллигенции радость. По мнению публициста и писателя М. А. Энгельгардта, духовенство всему обязано ненавидимой им интеллигенции, принесшей многочисленные жертвы в борьбе со старыми порядками. «Самая легкость и простота [церковной] реформы, – писал Энгельгардт, – свидетельствует о ее малом значении – положительном или отрицательном в жизни народа. Приказали слушаться обер-фискала [то есть обер-прокурора. – С. Ф.] – „рады стараться!“ Разрешили устроиться по своему вкусу, – „благодарим покорно“. Завтра опять прикажут слушаться и опять последует: „Рады стараться!“ Какой уж тут клерикализм!»[345] Максимализм этой оценки в значительной степени подкреплялся многолетним опытом полного подчинения Церкви государственным интересам. Примечательно, что «Новости и биржевая газета» рядом со статьей Энгельгардта поместила и записку СЮ. Витте «О современном положении Православной Церкви».
Впрочем, через день на страницах этой же газеты была помещена беседа с Д. С. Мережковским, посвященная предстоящему, как тогда думали, созыву церковного Собора. Разумеется, на вопрос о реформе Мережковский не смотрел как на «чужую радость», продолжая, как и ранее на Религиозно-философских собраниях утверждать, что Православная Церковь должна внутренне обновиться, активно войти в политическую жизнь, столкнуться с интеллигенцией и ответить на ее религиозные запросы. Однако писатель также отмечал сильную зависимость Церкви от государства, считая невозможным восстановление патриаршей власти по той причине, что в России всегда «сильное единодержавное церковное правление не могло ужиться рядом с государственным»[346].
Появление такого рода заявлений свидетельствовало об актуальности вопроса о церковной реформе, разрешение которого обсуждалось на фоне общего политического («освободительного», как тогда часто писали в либеральной и демократической прессе) движения и уже поэтому зависело от него.
Для священноначалия подобные заявления служили дополнительным напоминанием о том, что проблему восстановления канонического строя церковного управления необходимо срочно решать: без этого невозможно было ответить и на упреки критиков существовавшей системы церковно-государственных отношений, считавших Церковь безгласным орудием светских властей. Окончательно это стало ясно после того, как 17 апреля 1905 г. государь подписал указ «Об укреплении начал веротерпимости».
§ 4. От указа 17 апреля до манифеста 17 октября 1905 г. Православная Церковь в разгар первой российской революции
17 апреля, в день Светлого Христова Воскресения, государь подписал указ «Об укреплении начал веротерпимости», положивший начало изменению отношения государства к неправославным конфессиям империи. Наиболее важным был первый пункт, гласивший, что отпадение из православия в какое-либо иное христианское исповедание или вероучение не должно преследоваться и влечь за собой невыгодных последствий, причем отпавший от православия по достижении совершеннолетия признавался принадлежащим к тому вероисповеданию, которое он для себя избрал.
Второй пункт был посвящен «семейному вопросу»: в нем признавалось, что несовершеннолетние дети, в случае перехода одного из «исповедующих ту же самую христианскую веру супругов