[367]. Премьер-министром был назначен граф СЮ. Витте. Для тех, кто ожидал реформы высшего церковного управления, это был хороший знак: в течение зимы 1904 – весны 1905 гг. Витте продемонстрировал свою заинтересованность в разрешении проблем Православной Церкви. В то же время принципиальные политические изменения, происшедшие в стране, делали невозможным дальнейшее пребывание К. П. Победоносцева на посту обер-прокурора Святейшего Синода. Оставление его, по словам Витте, отняло бы всякую надежду на водворение в России новых порядков, требуемых временем. Император сразу с этим согласился, распорядившись оставить своего старого учителя, по обычаю, только членом Государственного Совета, статссекретарем и сенатором. 19 октября 1905 г. отставка состоялась.
«Затем мне пришлось ходатайствовать, – вспоминал премьер, – чтобы за Победоносцевым осталось полное содержание и до его смерти чтобы он оставался в доме обер-прокурора на прежнем основании, то есть чтобы дом содержался на казенный счет. Я, кроме того, заезжал к министру двора обратить его внимание на то, чтобы со стариком поступили возможно деликатнее и чтобы Его Величество ему сам сообщил о решении частно. Если бы я об этом не позаботился, то Победоносцев просто на другой день прочел бы приказ о том, что он остается просто рядовым членом Государственного Совета, и баста»[368]. Так закончилась целая эпоха в жизни русской Церкви.
Победоносцев ушел достойно, – с высочайшим рескриптом, в котором подчеркивалось уважение к нему императора, высказывалась искренняя признательность за самоотверженную службу и отмечались «совершенно выдающиеся» его способности[369]. Однако уход был воспринят им болезненно: он не мог не понимать, что это результат идеологического поражения, символизировавший отказ власти от продолжения его политического курса. Горечь отставки Победоносцев не скрывал от своего корреспондента – епископа Евлогия, которому тогда же отправил письмо. «Положение сделалось невыносимым… – писал он. – В среде самой Церкви появились волки, которые не щадят овец. Настала година темная и власть тьмы, и я ухожу…»[370]
Темная революционная година, которой Победоносцев так боялся на протяжении нескольких десятилетий, пришла в Россию. Его идея «подмораживания» страны оказалась несостоятельной. Л. А. Тихомиров через неделю после издания манифеста 17 октября послал бывшему обер-прокурору письмо, полагая, что «е минуту падения его нельзя не выразить ему сожаления и сочувствия»[371]. Сочувствие и глубокое уважение выразили Победоносцеву и некоторые архиереи, в частности епископ Волынский Антоний (Храповицкий), – принципиальный сторонник восстановления патриаршества. Появилась статья и в «Прибавлениях к Церковным ведомостям». Неизвестный автор кратко перечислил заслуги бывшего обер-прокурора, отметив с надеждой, что история произнесет над национальной политикой, многие годы им проводившейся, «более беспристрастный приговор, чем этого можно ждать от современников»[372]. Впрочем, даже в комплиментарных словах слышались нотки недовольства победоносцевской системой. А в частных письмах они прорывались наружу: «Победоносцев не умер, но его поздний уход, увы, ему не забудется», – писал епископу Волынскому Б. В. Никольский[373].
После отставки сенатор и статс-секретарь прожил еще полтора года, посвятив остаток дней научной работе (он занимался тогда и подготовкой нового русского перевода Нового Завета, увидевшего свет в 1906 г.[374]). В политике он более активного участия не принимал, что было вполне естественно: на его глазах торжествовали те начала государственной жизни, против которых он так активно восставал всю свою сознательную жизнь. По словам сочувствовавшего К. П. Победоносцеву современника, после его отставки «улица всячески потешалась над больным стариком и сводила с ним былые счеты, на которые он совершенно не считал нужным отвечать»[375]. Претензии к Победоносцеву предъявлялись и после смерти: например, лидер партии кадетов П. Н. Милюков называл его принципиальным врагом всего, что напоминало свободу и демократию, полагая, что «он – один из тех, кто несет главную ответственность за крушение династии»[376].
Победоносцев умер 10 марта 1907 г. в своем доме на Литейном, 62. На отпевание и похороны, состоявшиеся 13 марта, прибыли все находившиеся в столице члены Святейшего Синода. На панихиде, помимо иерархов, присутствовали также многие государственные деятели, в их числе граф С. Ю. Витте и В. К. Саблер. Венок на гроб прислали и некоторые члены императорской фамилии (великая княгиня Елизавета Федоровна, великий князь Дмитрий Павлович, великая княжна Мария Павловна)[377]. Но Николай II никак не отреагировал на смерть своего учителя, хотя ранее, 8 марта, нашел время присутствовать на панихиде по лейб-хирургу Е. В. Гиршу[378]. Трудно объяснить подобное отношение государя к памяти «деятеля трех последних царствований».
Сразу после отставки К. П. Победоносцева Святейший Синод выступил с разъяснениями по поводу манифеста 17 октября 1905 г. Чадам Русской Церкви разъяснялись дарованные с высоты трона свободы, в том числе и свобода совести. Помимо общих слов, неминуемых в таком документе, послание говорило и о новой политической системе, суть которой сводилась к появлению «выборных от народа». При этом подчеркивалось, что государь – «всегдашний вершитель судеб русской земли; и ныне и впредь только его высочайшею властью будет освящаться закон и утверждаться всякое право». Указывалось и на вхождение русского народа «в меру возраста для своей последней жатвы». В послании выражалась надежда на то, что дарованная всем свобода послужит «свободой мира и любви не только друзьям и братьям христианам», но и к иноверцам, чуждым православию[379].
Но что значило заявление о свободе совести для самой Православной Церкви? Старый вопрос о каноническом строе церковного управления вновь должен был переводиться в практическую плоскость. Своеобразным ответом Святейшего Синода на изменившуюся после отставки Победоносцева ситуацию можно считать опубликование в ноябрьском 45 номере «Прибавлений к Церковным ведомостям» за 1905 г. подборки мартовских материалов о «желательных преобразованиях» церковного управления. Теперь любой заинтересованный читатель мог узнать, что впервые вопрос этот обсуждался в особом Совещании Комитета министров и председателей департаментов Государственного Совета, как и почему его оттуда изъяли, передав в Святейший Синод. Приводилась и высочайшая резолюция, составленная Победоносцевым, – о «благоприятном» для созыва Собора времени. «Таким образом, – делался вывод, – предложение о созвании Поместного Собора было высочайше одобрено». Далее помещалась еще недавно конфиденциальная, не подлежавшая распубликованию, информация о предложении обер-прокурора Святейшего Синода от 28 июня с перечнем вопросов епископам и указанием на срок, отведенный им для подготовки своих соображений[380].
Тайное стало явным менее, чем через две недели после отставки К. П. Победоносцева. Официальные бумаги предали гласности, заявив на всю Россию: император только и ждет благоприятного момента, чтобы решить старый вопрос о церковных реформах.
В том же ноябре 1905 г. иерархи приняли решение по одному из самых болезненных вопросов церковной жизни – приходскому. Определение Святейшего Синода было посвящено устроению церковно-приходской жизни и пастырских собраний. И хотя первые слова определения касались переживавшихся страной «тяжелых дней великой скорби», когда необходимость единения пастыря с паствой и взаимообщения пастырей друг с другом существенно возрастало, причину появления документа нетрудно усмотреть в уже давнишнем манифесте 26 февраля 1903 г., где подчеркивалась необходимость участия священнослужителей в духовной и общественной жизни паствы. Без помощи деятельного прихода этот вопрос решить было трудно. И хотя предреволюционные и революционные события 1904–1905 гг.
отодвинули реализацию «приходского вопроса», важно отметить, что в те сложные времена потрясения основ государственного строя о царском манифесте 1903 г. все-таки вспомнили, приступив к обсуждению приходских проблем.
Главной из них к началу XX столетия оставалась проблема «оживления» прихода. Об этом много писали православные публицисты, начиная с XIX столетия. Революция доказала, что живой, действующий приход вполне мог бы стать опорой власти в ее желании навести порядок и восстановить законные формы жизни. Поэтому принятие определения Святейшего Синода от 18 ноября 1905 г. можно считать более чем обоснованным, хотя время его появления было очевидно невыигрышным: на фоне крупных политических изменений устроение церковно-приходской жизни явно не воспринималось как первоочередная мера. И все же составители определения прекрасно понимали, что в условиях свободы «духовный меч» должен показать свою силу. Это было невозможно без возрождения прихода, имевшего «во все времена прошлой жизни Церкви и государства Российского» важное значение.
Напоминая о том, что существующие братства и церковно-приходские попечительства распространены не везде, члены Святейшего Синода отмечали невозможность быстрого устроения прихода-общины «на твердом законе». Понимая также, что дальше откладывать дело невозможно, они и решили предложить такие м