Оговаривались положением и права обер-прокурора. Это, пожалуй, был самый больной вопрос: ведь сложившиеся в течение XIX столетия традиции государственного надзора за Церковью, инструментом чего и служила синодальная обер-прокуратура, трудно поддавались изменениям; чиновники рассматривали ведомство православного исповедания как часть государственной машины, слом которой мог иметь самые негативные последствия для всей системы управления страной.
Предсоборное Присутствие признало необходимость участия обер-прокурора в высших государственных установлениях. Вместе с тем, было предложено, чтобы он не входил в состав Совета Министров, «дабы смена министерства, вследствие колебания внутренней политики, не влекла за собой с необходимостью и смены обер-прокурора Священного Синода». Подобное предложение, впрочем, никак не ущемляло прав и полномочий членов Святейшего Синода, так как согласно положению обер-прокурор должен был лишь наблюдать за согласием синодальных решений с общегосударственными[427].
Показательно, что в июне 1906 г. при рассмотрении на общем собрании этих предложений отдела, они были несколько скорректированы добавлением слов о том, что обер-прокурор не только обсуждает, но и участвует в соответствующих случаях в решении церковно-общественных дел и вопросов. Члены Присутствия понимали, что светская власть может негативно отнестись к сужению властных полномочий обер-прокурора. Также общее собрание отредактировало и параграф о невхождении обер-прокурора в Совет Министров[428].
По предложению большинства членов Предсоборного Присутствия, Синод должен был состоять из председателя и двенадцати епископов. Треть членов предполагалось сделать постоянной, а две трети должны были регулярно сменяться. Собственно говоря, в Святейшем Синоде и ранее постоянными членами считались три митрополита: Петербургский, Московский и Киевский (теперь предполагалось добавить к ним архиереев Казани и Литвы). Остальные иерархи, назначавшиеся для работы в летнюю или в зимнюю сессии, назывались присутствующими. Некоторые из них заседали в Синоде годами, но это было связано не с традициями духовного ведомства, а с личностью конкретного епископа. Правда среди членов Святейшего Синода бывали не только архиереи, но и протопресвитеры придворного и военного духовенства, однако это можно считать скорее исключением из правила назначать в Святейший Синод представителей епископата.
При голосовании как в отделе, так и в общем собрании большинство высказалось против участия клира и мирян в работе Синода. Особенно активно возражал против этого архиепископ Антоний (Храповицкий). Он считал, что участие в Синоде клириков и мирян «есть оскорбление православного слуха». Полемизируя с оппонентами, владыка говорил, что подобные предложения вызваны уступками «духу времени» и представляют измену православию. На замечание, что грозить за такую измену до Собора – преждевременно, архиепископ лаконично ответил: «Это неверно. У нас есть и Библия, и каноны. Отрицающего Святую Троицу должно признать неправославным и до Собора. ‹…› Если бы Собор ввел в Синод в качестве членов мирян, то и сам Собор оказался бы неправославным»[429].
Ранее, в мае 1906 г., общее собрание рассмотрело и подготовленное первым отделом положение о составе предстоявшего Собора и порядке производства дел на нем. Положение состояло из четырнадцати пунктов, и уже в первом заявлялось, что среди участников Собора будут и епископы, и клирики, и миряне.
Все действовавшие на тот момент архиереи обязывались явиться на Собор, в то время как находившиеся на покое могли принять участие в его работе только по приглашению. Клирики и миряне получали право обсуждения всех соборных дел и вопросов. Им не предоставлялось лишь право составления и утверждения соборных определений и постановлений, принадлежащее только епископам. Число предполагаемых участников Собора определялось тем, что от каждой епархии должно было являться не менее трех человек – епископ, священник и мирянин. Решающая роль, впрочем, сохранялась за епископом: после избрания на благочинническом собрании кандидатов от клира и мирян именно он своей властью утверждал кандидатов из представленного ему списка.
На усмотрение Святейшего Синода отдавался вопрос о приглашении на Собор, на правах членов, «представителей монастырей, духовно-учебных заведений и иных церковных учреждений, а равно и частных лиц, известных своей богословской ученостью или любовью к церковному просвещению и вообще своим усердием к Церкви»[430]. Таким образом, члены Предсоборного Присутствия стремились максимально расширить круг компетентных лиц, которые сумели бы принять активное участие в деле реформирования Православной Церкви. Предусматривалось, что заседания Собора будут открытыми. Рассматривался в положении и вопрос о секретариате Собора. В его состав, по мнению членов Присутствия, могли быть включены ученые богословы и канонисты. Местом Собора предполагалось избрать Москву.
Другой вопрос, изучавшийся первым отделом, не вызвал особых споров: «Чести ради Российской Церкви, ее первосвятителю прилично носить титул патриарха». Титул первого иерарха, полагали участники Предсоборного Присутствия, должен принадлежать епископу столицы, то есть Петербурга. Другое дело – как этого первого епископа выбирать. Здесь возникли серьезные проблемы. В самом деле: относительно порядка избрания патриарха в канонах нет никаких конкретных указаний. Можно предположить, что каноны не делают различий между выборами епархиального архиерея и патриарха. Поэтому предлагалась следующая схема. В избрании патриарха участвуют и паства столичной епархии, и Святейший Синод, и Собор – ведь предстоятель будет и председателем Синода, и председателем Собора, и предстоятелем Церкви, и епископом Петербурга. Паства указывает одного своего кандидата, одного – Святейший Синод и трех – все русские епископы. Избрание принадлежит Собору, состоящему из правящих архиереев, который из пяти кандидатов путем тайного голосования избирает одного. Предложенный профессором И. С. Бердниковым, порядок избрания был принят большинством и в отделе, и в общем собрании[431].
В общем собрании Предсоборного Присутствия рассматривался и вопрос о правах будущего патриарха. Он должен был председательствовать в Синоде, руководить его заседаниями, наблюдать за исполнением его решений и правильным течением дел во всех синодальных учреждениях. К патриарху переходило право сноситься с иными поместными Церквами (по частным вопросам – от себя, по общим – от имени Синода) и с государственными органами. Оговаривалось право патриарха непосредственно ходатайствовать о церковных нуждах перед императором и давать ему ежегодный отчет о внутреннем состоянии Церкви, что ранее было прерогативой обер-прокурора. Именно патриарх должен был следить за правильным замещением архиерейских кафедр, быть арбитром при решении епископских дел, созывать Соборы «с ведома Синода и с соизволения государя императора». Имея «преимущества чести», патриарх в случае каких-либо правонарушений подлежал епископскому суду «по благоусмотрению государя императора»[432].
Впрочем, высшее церковное управление не принадлежало патриарху единолично: приоритет сохранялся за Поместным Собором. Собору должна была принадлежать вся полнота власти в Церкви – законодательной, руководительной, ревизионной и высшей судебной. При этом Соборы должны были созываться не реже одного раза в десять лет[433].
Члены Предсоборного Присутствия признали, что отношения Церкви к государству в России определяются принадлежностью императора к православию. Некоторые исследователи называли положенный в основу церковно-государственных отношений принцип «историческим», а не «отвлеченным» (вроде формулы Кавура о «свободной Церкви в свободном государстве»). Логика была проста: раз так было в Византии и в России, то менять ничего не следует. Но стремясь сохранить существовавшую модель отношений, трудно было надеяться на ослабление государственного контроля в церковных делах.
Члены Присутствия, предлагая свои изменения, были убеждены, что император поддержит своей властью Православную Церковь, разделив светское и церковное начала. Однако то, что хорошо в теории, часто трудно осуществляется на практике…
Даже такой трезвый знаток церковно-государственных отношений, как А. А. Киреев, участвовавший в работах первого отдела, следующим образом формулировал в своем дневнике желания членов Присутствия:
«I. Мир (государство) не должен вмешиваться во внутренние дела Церкви».
Генерал как будто не видел, что это вмешательство – вполне закономерный, естественный итог сложившихся церковно-государственных отношений, существовавших на «историческом принципе». Далее он продолжил свою мысль не менее непоследовательными предложениями.
«П. Щерковь] должна быть автономна, но и она не вмешивается в дела государства.
III. Патриарх сносится с царем.
IV Обер-прокурор (эпитроп??)[434] нужен для того, чтобы наблюдать за действиями церковн[ого] правительства и не допускать незаконного вмешательства в дела государства (не допускать клерикализма очевидн[ая] нелепость, какой у нас клерикализм!!).
Нечего составлять себе „иллюзий“, – резюмировал генерал, – став на конституционную почву мы, конечно, должны идти (и придем скоро) к отделению Церкви от государства»[435].
Сознавая грядущую перспективу отделения, иначе говоря, – победу «отвлеченного» принципа, А. А. Киреев, тем не менее, продолжал отстаивать союз Церкви с государством, думая, что он будет способствовать усилению влияния Церкви. Путь к такому усилению он видел в росте влияния мирян, а также в использовании «мощи царя» – «для того, чтобы закрепить отношения Церкви к