В противовес Бердникову, большинство членов отдела полагало, что внешняя реформа должна направляться к возвращению прихода к древнему строю, основанному на началах самодеятельности и самостоятельности, допускаемых Православной Церковью. Получалось, что приход должен был выделиться в особую церковно-юридическую единицу и иметь общинное самоуправление, регулируемое канонами. И, наконец, главное: приходу необходимо дать права юридического лица, которые позволили бы ему приобретать движимость и недвижимость, а также участвовать в распоряжениями церковными суммами и недвижимым имуществом.
Собственно говоря, приход слагался из клира и прихожан, а приходской храм являлся объединяющим началом этих двух элементов. На практике реализовать подобное удовлетворение религиозно-нравственных нужд было достаточно непросто. Для этого требовалось изменить церковно-государственные отношения, иначе говоря, добиться такого положения дел, при котором внутрицерковные проблемы не служили бы инструментом политических выгод государства. Ведь многие политики видели приход в качестве мелкой земской единицы и связывали с его оживлением надежды на решение старых вопросов: «дворянского» и «крестьянского». Кроме того, практики свободного, самоуправляющегося православного прихода в императорской России не существовало. Следовательно задача состояла не в том, чтобы восстановить, а в том, чтобы создать такой приход. В условиях существовавших церковно-государственных отношений это было вряд ли возможно.
Пятый отдел посвятил свои заседания преимущественно рассмотрению проблем средних духовных учреждений – духовных семинарий. Мнения разошлись. Незначительный перевес получило предложение о разделении духовной школы на общеобразовательную и пастырскую. Эти школы должны были не только различаться по своим задачам и общему строю, но и территориально разделиться. Другая часть присутствовавших выступила за единую десятилетнюю школу, включая сюда и два специальных курса. В общем собрании голосование дало иной результат: большинство проголосовало за единую школу, а довольно значительное меньшинство – за раздельную. При этом члены Присутствия были согласны в том, что воспитание не должно отделяться от обучения, а религиозное воспитание семинаристов оставляет желать много лучшего. Члены Присутствия отметили, что религиозное воспитание в духовных семинариях держится только на принуждении, результатом чего стало «отучение» учеников от молитвы.
Одним из актуальных вопросов, рассматривавшихся пятым отделом, был вопрос о реформе духовных академий. Наиболее активным полемистом по этому вопросу был профессор-протоиерей П. Я. Светлов, составивший записку («мнение») о реформе высшего богословского образования в России. Убежденный в том, что академии непопулярны и малоизвестны обществу, что они служат «очагом кастового богословского образования и богословской науки и оплотом кастового строя духовенства со всеми печальными его последствиями для Православной Русской Церкви, общества и государства», и что там нет «всецелого служения науке», протоиерей предлагал всерьез обсудить вопрос о возможности и необходимости их замены богословскими факультетами. «Этот вопрос должен быть непременно внесен в программу Государственной Думы, а прежде всего – Всероссийского церковного Собора»[442], – полагал о. Павел Светлов. Большинство членов отдела, однако, не поддержали этого мнения, полагая, что духовные академии должны служить интересам Церкви, в то время как богословские факультеты изначально предполагают свободу преподавания.
В итоге обсуждения, пятый отдел заявил, что духовные академии по-прежнему должны оставаться учено-учебными заведениями, а в административном отношении подчиняться Синоду. «Православная духовная академия, – говорилось в определении, – есть учено-учебное учреждение, имеющее целью: а) способствовать развитию богословской науки и б) доставлять высшее богословское образование в духе православия для просвещенного служения Церкви на пастырском, учебном и других поприщах деятельности»[443]. Таким образом, можно сказать, что упрек профессора протоиерея Светлова был услышан: на первое место поставили не учебную, а ученую деятельность высших духовных школ.
Серьезно отнесся отдел и к обсуждению проблем управления духовной академией. Они рассматривались по трем пунктам. Во-первых, анализировалось отношение академии к Синоду, во-вторых – ее отношение к епархиальному архиерею и, в-третьих – вопрос о внутреннем управлении академии (о ректоре, совете, правлении). Большинство членов отдела полагали, что связь между академиями и архиереями, в епархиях которых они функционируют, должна быть чисто нравственной. По словам профессора Н. Н. Глубоковского, при этом необходимо было «наперед обеспечить прочным законом, чтобы эти идеальные нравственные отношения фактически не улетучивались совершенно, не оставляя места епархиальному преосвященному для особого касательства к академиям, по сравнению со всеми другими архипастырями, и не обращая его в простого „почетного члена“»[444].
Во главе академии должен стоять совет профессоров, – предлагали члены пятого отдела, – действующий через правление, ректора и инспектора. Ректор признавался большинством не представителем, а начальником академии. Большинство также постановило, что Синод не должен утверждать диссертантов в ученых степенях – это право должно принадлежать совету академии, но право наблюдения за богословской литературой должно остаться именно у Синода. Профессора, предлагавшие эти изменения, прекрасно знали все нестроения духовных учебных заведений и именно по этой причине предлагали решать проблемы духовного образования, отказавшись от «формальных способов» – усиления дисциплины и наказаний за провинности. Высшей школе предлагалось встать на путь административной самостоятельности, предоставив больше прав учено-учебной корпорации.
Шестой и седьмой отделы обсуждали решение проблем, вызванных к жизни событиями 1905 г.: шестой занимался «делами веры» – единоверием[445], старообрядчеством, исследованием сектантства и тому подобными вопросами, а седьмой – выработкой мер к ограждению православной веры и благочестия от различных «неправых» учений и толков – в связи с укреплением начал веротерпимости. В самом деле: именно весной 1905 г. официальные власти отказались от наименования старообрядцев «раскольниками», уравняв в правах их и сектантов с последователями инославных исповеданий «в отношении заключения ими с православными смешанных браков». Кроме того, именно в 1905 г. в законе было установлено отличие между вероучениями старообрядцев, сектантов и последователей изуверских учений, ранее объединявшихся под словом «раскол»[446]. Шестой отдел полагал уместным публичное заявление как восточных патриархов, так и русских иерархов о том, что клятвы Собора 1667 года «имели и имеют силу не на содержащих „старые“ обряды чад Православной Церкви, но на хулителей последней ‹…› если бы кто не поверил правоте такого толкования и продолжал утверждать, что клятвы наложены в 1667 году на самые чины старообрядческие, – говорилось далее, – то сей новый Собор от такой клятвы разрешает содержащих старые обряды, но не отделяющихся от нашей Христовой Церкви»[447]. Члены отдела полагали, что подобное заявление могло превзойти по значению многолетние труды противораскольничьих миссионеров и пастырей. Такую же благотворную роль, по их мнению, имело бы и восстановление патриаршества.
Подобные высказывания демонстрируют, что шестой отдел не случайно решил заменить слово «единоверец» (воспринимавшееся в старообрядческих кругах как измена «духу веры» отцов) наименованием «православный старообрядец», тем самым подчеркнув конфессиональную близость («православный») противников никонианских реформ XVII столетия к главенствующей в империи конфессии. Более того, отдел признал необходимым в случае учреждения митрополичьих округов поставить в каждом из них по одному единоверческому епископу. А относительно Уральской области, где численность старообрядцев и единоверцев была гораздо выше средней по России, было принято решение ходатайствовать перед Святейшим Синодом об учреждении «теперь же» в Оренбургской епархии единоверческой кафедры.
Члены Предсоборного Присутствия были убеждены, что единоверие есть могущественный фактор в деле объединения официального православия со старообрядчеством. При этом богословы специально подчеркнули, что основная задача при новом положении вещей – это защита православия и обращение в православие иноверных исключительно внутренними силами Церкви, самими верующими при участии пастырей. Всякий священник и всякий верующий должны быть миссионерами, – сделал вывод шестой отдел. Совершенно очевидно, что желание дистанцироваться от светских властей в делах веры вызывалось не только идеалистическими представлениями о том, как должны вести себя верующие, отстаивающие истину, но также и опытом многолетней безрезультатной борьбы с «расколосектантством». Члены Присутствия не забыли сказать и о необходимости публичного церковного осуждения учения сектантов, выработав проект такого «соборного осуждения», а также послания к старообрядцам и сектантам.
Своеобразным продолжением работы шестого отдела можно считать деяния седьмого. Понимая насколько трудно проявлять церковную самостоятельность в условиях «симфонии властей», богословы пытались воспользоваться правами господствующей Церкви. Седьмой отдел даже разработал правила по ограждению веры и благочестия, а также объяснительную записку к ним. Правила разделились на три части: определяющие отношения церковной власти к союзам, возникающим в недрах Православной Церкви; правила, определяющие отношения церковной власти к союзам внецерковным и к общественно-политической, литературной деятельности церковных должностных лиц; и правила, определяющие церковное наблюдение за произведениями печати.