Но до того, как затронуть эту проблему по существу, все же обратимся к статистическим данным. Причина тому – частые упоминания, без соответствующего источникового подкрепления, о многомиллионных старообрядческих массах. Между тем, имеются материалы МВД, из которых следует, что общая численность старообрядцев, сектантов и уклонявшихся от Православной Российской Церкви по России составляла на 1901 год 2.173.738 человек: 1.019.675 мужчин и 1.154.063 женщин. Это не более 2,49 % от количества православных в России, а в Европейской России процент уменьшался до 2,26. Причем в это число входили не только старообрядцы, но и «уклоняющиеся», не указавшие толка или секты, к которым принадлежали. Таковых насчитывалось 460.778 мужчин и 508. 324 женщины (всего – 969.102 человека). Собственно старообрядцев (и поповцев, и беспоповцев) насчитали 1. 028. 437 человек (457.059 поповцев и 571.378 беспоповцев). Большинство (хотя и незначительное) в каждой из групп составляли женщины. Секты подразделялись на мистические и рационалистические; в первых числилось 2.512 мужчин и 2.627 женщин, а во вторых – 86.060 мужчин и 85.000 женщин. Всего – 176.199 человек[480].
Если обратиться теперь к данным, характеризующим только старообрядцев, то можно получить следующие цифры: поповцев было 457.059 человек и беспоповцев 571.378. Среди поповцев большинство составляли сторонники так называемой Белокриницкой иерархии – 269.049 человек. Беглопоповцев, принимавших как и встарь беглых клириков главенствующей Церкви, было 188.009 человек. Большинство поповцев (401.689 человек) и беспоповцев (466.937 человек) проживало в Европейской России[481]. Итак, трудно признать численность старообрядцев особенно большой. Проблема заключалась в другом – старообрядческие общины представляли собой вполне жизнеспособные элементы российского общества; религиозный уклад жизни играл в них далеко не последнюю роль, а духовные руководители имели реальное влияние на свою паству и этой паствой избирались. С учетом традиционно более высокого материального уровня, старообрядческие общины становились лучшим примером того, как много значит самоуправление не только в социально-экономической, но и в религиозной жизни.
Статистические материалы показывают, что сторонники митрополита Амвросия в мире старообрядчества не составляли большинства. Но именно они, по мнению обер-прокурора Святейшего Синода и чиновников МВД, представляли реальную опасность для Православной Российской Церкви. Ведь их иерархия и священство внешне ничем не отличались от иерархии и священства главенствующей конфессии, все Таинства, догматы и каноны они также признавали, расходясь с «никонианами» только в одном – в отказе признать церковные реформы XVII столетия. Признание Белокриницкой иерархии (или «австрийцев», как их иногда называли) грозило образованием в едином православном государстве двух Православных Церквей – старообрядческой и новообрядческой, что стало бы явным нарушением «симфонии властей», даже при всей условности этого понятия. В этом, по моему убеждению, и кроется причина особой нелюбви к «австрийцам» К. П. Победоносцева, для которого решение старообрядческого вопроса виделось лишь в одном – в возможно более полном подавлении старообрядчества. «Примирение» со староверами он понимал только в формально-юридическом смысле. Доказательством может служить отзыв обер-прокурора на письмо великого русского мыслителя B. C. Соловьева, адресованное Николаю II.
Написанное в преддверии скорой коронации (23 апреля 1896 г.), письмо было рассчитано на то, что самодержец вспомнит события тринадцатилетней давности, связанные с коронацией Александра III, и дарует новые права старообрядцам. Философ полагал, что «закрепощение людей к православию лишает русскую Церковь нравственной силы, подрывает ее внутреннюю жизненность». Указывая на отмену французским королем Людовиком XIV Нантского эдикта[482], B. C. Соловьев напоминал императору, что последовавшая через столетие революция доказала, сколь «пригодились бы нравственные и умеренные протестанты против неистовых якобинцев; изгнали заблуждающихся верноподданных и получили цареубийц»[483]. Логика Соловьева ясна: религиозная политика России должна быть скорректирована, в ином случае – трагедия неизбежна. Именно по этой причине он напомнил молодому царю о законе 3 мая 1883 г.: «Вот знамение родительского благословения для Вашего Величества, – писал философ, – чтобы довершить начатое Вашими державными предшественниками, ныне созревшее дело нашего духовного освобождения»[484]. Было очевидно, что говоря о религиозной свободе, Соловьев предлагал начать ее осуществление с решения старообрядческой проблемы.
Обер-прокурор Святейшего Синода счел своим долгом откликнуться на присланное Николаю II письмо, назвав его набором громких фраз. По мнению Победоносцева, Соловьев не указал, в чем именно состоит духовное закрепощение. Обер-прокурор утверждал, что народ не требует свободу для иноверцев, даже наоборот, что «стеснение допускается не в делах совести, не в стеснение, а в ограждение той веротерпимости и свободы, на которой настаивает сам писатель письма»[485].
К сожалению неизвестно, как отреагировал на письмо Николай II, хотя, как мне кажется, важнее другое: император уже в самом начале царствования должен был задуматься над разрешением больного вопроса о веротерпимости. Неминуемо при этом возникала, как часть этого вопроса, и старообрядческая проблема.
Об актуальности старообрядческой проблемы писали и неизвестные авторы сборника «Церковные вопросы в России», изданного ограниченным тиражом («не для продажи») тоже в год коронации последнего государя в Браиле (Румыния). В сборнике разбирались четыре основные темы: анализ состояния духовного ведомства под управлением К. П. Победоносцева, состояние старообрядческой Церкви, состояние церковно-приходских школ и размер жалованья духовенства, а также проблемы Палестинского Общества.
Открывая сборник, его авторы заявляли, что самыми главными вопросами в Русской Церкви признают «вопрос о воссоединении старообрядцев с господствующей Русской Церковью и о восстановлении канонического церковного управления. Пока сие не совершится, – убеждали они читателей, – до тех пор Русскую Церковь будут разъедать и обуревать разные расколы и ереси, а высшие классы будут относиться к ней индифферентно»[486]. Столь важный вопрос не случайно подняли именно в год коронации. Противники обер-прокурора Святейшего Синода рассчитывали на то, что молодой государь поймет взаимосвязь между решением «церковного вопроса» и политической позицией К. П. Победоносцева, – и сделает правильные выводы. Лейтмотив книги – необходимость ликвидации государственной опеки над Церковью. При этом верноподданничество пишущих подчеркивалось обращением к памяти Александра III. Говорить о церковных нестроениях авторы сборника считали своим долгом перед Церковью и монархом.
Легко заметить общность тональности письма B. C. Соловьева и заявлений верноподданных анонимов. Все они были недовольны существовавшими в России церковно-государственными отношениями и желали улучшения нравственной и религиозной ситуации в империи. В то время им казалось естественным добиваться этого улучшения, укрепляя веротерпимость (B. C. Соловьев) и восстанавливая канонический строй (авторы сборника). И тот, и другой путь были связаны с решением старообрядческой проблемы.
Авторы сборника полагали, что в основе всех бед – нарушения, навязанные Русской Церкви Петром Великим. Правды в антиканоническом Синоде нет, – писали они, – заседающие в нем архиереи хорошо знают, что исполняют роль «смиренных послушников» синодального обер-прокурора. «Так на них смотрит образованное общество, так будет скоро смотреть и русский народ. Русской Церкви необходимо, для поднятия ее значения, иметь во главе своей патриарха и действительный Собор епископов»[487]. Победоносцев, противник восстановления патриаршества, подвергался резкой критике: «История России, без сомнения, скажет, насколько в управление Русской Церковью г. Победоносцева в ней царила ложь и неправда, которая, при безнаказанности и деморализации нашего духовенства, послужила к распространению раскола и ересей»[488]. При этом подчеркивалось, что Святейший Синод ничего не сделал для умиротворения церковной распри и что «старообрядцы правы в своих домогательствах».
Критики заявляли о неправоте духовного ведомства, воздвигавшего на старообрядцев гонения, обвиняя их в непокорности Церкви и правительству. «Ведь той Церкви или того канонического священноначалия, то есть патриарха и Собора епископов, коим старообрядцы оказали непокорство, отказавшись принять новые обряды (и доныне чуждые Церквам на Востоке) и якобы исправленные богослужебные книги, со времен Петра I не существует»[489]. Таким образом, старообрядцев оправдывали ссылкой на каноны, нарушенные в XVIII столетии, то есть через несколько десятилетий после раскола!
Стремление во что бы то ни стало договориться со старообрядцами – лейтмотив многих выступлений тех лет. Смысл их – доказать, что будущее Русской Церкви напрямую зависит от того, наладятся ли отношения со сторонниками «древлего благочестия». Самый верный путь к этому виделся в созыве Собора, на котором и предполагалось осуществить окончательное замирение. В 1896 г. писал об этом и В. В. Розанов, видевший в Соборе средство к тому, чтобы «собраться»: «Итак, хоть отрицательно, хоть в мучительных „гонениях“ и „преследованиях“, мы еще продолжаем хранить с раскол