ьниками целительную связь; мы их сберегаем для „святой“ древней Руси, мы себя прикрепляем к этой древней Руси»[490]. Взгляд на старообрядцев как на хранителей утерянного религиозного идеала и нравственную силу очевидно превалировал над политической составляющей решения вопроса о церковном расколе.
Однако проблема заключалась не только в том, как смотрела на старообрядцев Русская Церковь, но и в том, как представляли себе будущее последователи многочисленных старообрядческих согласий и толков. Хотели ли они объединиться с главенствующей конфессией империи или предпочитали получить такие же права, какими пользовались верующие инославных исповеданий? Чиновники обер-прокуратуры Святейшего Синода и прежде всего К. П Победоносцев были уверены, что старообрядцам нужны только «права», а введение веротерпимости – политически опасная мера, могущая привести к непредвиденным коллизиям. Особенно беспокоили Победоносцева последователи Белокриницкой иерархии.
По своему обер-прокурор был прав: после 1846 г. старообрядцы-«австрийцы» фактически создали параллельную существовавшей в Православной Церкви иерархическую структуру. Чтобы хоть как-то нейтрализовать влияние «австрийцев», Победоносцев добился отмены старого решения 1827 г. о запрете беглопоповцам принимать переходящих к ним священников Православной Церкви. 27 сентября 1895 г. министр внутренних дел И. Н. Дурново подал Николаю II соответствующий доклад, на котором царь начертал: «Согласен». Цель была проста: избежать навязывания беглопоповцам «лжеиерархии» со стороны «австрийской секты». Мотивируя свое предложение, Дурново заявлял, что обер-прокурор сообщал ему по этому предмету свои соображения: «Решительное воспрещение беглопоповцам принимать к себе священников от Православной Церкви имело крайне неблагоприятные для Церкви и государства последствия». Если бы не это запрещение, полагал К. П. Победоносцев, «не возникла бы, конечно, ложная австрийская иерархия, причиняющая столько смуты в делах церковных и грозящая усилением оной и новыми затруднениями»[491].
Беспокойство светских и синодальных властей не было напрасным: по словам генерала А. А. Киреева, восточные патриархи грозились «признать законность бело-криницкой иерархии. Хотя [Вселенская – С. Ф.] патриархия не раз высказывалась против Амвросия босанского»[492]. Даже если считать эту угрозу всего лишь запугиванием, вызванным корыстными интересами Вселенского патриарха, то и в этом случае она не могла не иметь психологического воздействия, напоминая русским властям о неразрешенной внутрицерковной проблеме. Ведь в случае признания старообрядцев-поповцев положение Православной Российской Церкви оказалось бы очевидно двусмысленным. Понятно, что государство не могло допустить легализации «австрийцев», всеми силами стараясь разрешить старообрядческий вопрос так, чтобы не возникало необходимости проводить какие-либо крупные церковно-политические мероприятия (например, созывать Собор). На практике это означало использование по преимуществу административных методов воздействия.
Доказательством тому стало состоявшееся 5 февраля 1900 г. особое совещание под председательством обер-прокурора Святейшего Синода. Поводом к совещанию послужила записка Московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича, в которой излагались проблемы, возникавшие у него при исполнении генерал-губернаторских обязанностей в связи с неразрешенностью старообрядческого вопроса. На совещание, кроме великого князя, были приглашены министр юстиции Н. В. Муравьев и управляющий делами МВД Д. С. Сипягин. Рассмотрев современное им состояние раскола, участники совещания пришли к заключению о необходимости преобразовать управление Московского Преображенского кладбища, где молились Богу беспоповцы, и приступить к преобразованию центра «австрийцев» – Рогожского кладбища. Предлагалось дополнить пятую статью закона от 3 мая 1883 г. (затрагивавшую вопрос о том, где староверам разрешалось «творить общественную молитву»), расширив возможности учреждения молелен «раскольников». Но самым главным требованием стало обращение к МВД с предложением «озаботиться приведением в точную известность, кем именно из раскольничьих наставников австрийской секты, вопреки закону 3 мая 1883 года, присвоен себе сан, титул и действия старообрядческих архиереев и затем, – указывалось в документе, – от всех сих лиц надлежит отобрать подписки в том, что они обязуются впредь не именоваться архиерейскими титулами, ни совершать недозволенных им законом служений и действий, присвоенных лишь законным иерархам Православной Церкви, с предупреждением, что нарушение сего впредь не будет терпимо»[493].
Предполагалось также усилить миссионерскую работу, увеличивать сеть церковных школ и устраивать единоверческие приходы. Император со всеми предложениями согласился. Впрочем, исполнение их было делом достаточно сложным. Существовавшая уже более 50 лет «австрийская» иерархия, конечно, не могла отказаться от собственных титулов. Следовательно, речь могла идти лишь о строгом соблюдении буквы закона от 3 мая – в российских условиях публичное наименование старообрядческих иерархов священническими титулами вполне можно было назвать «оказательством», то есть пропагандой.
Но у старообрядцев были свои претензии к властям. Так, в декабре 1900 г. почти 50 тысяч старообрядцев обратились к императору с жалобами на притеснения, которым они подвергались со стороны православного духовенства и светских властей. По этому случаю Министерство внутренних дел составило специальный доклад, разъясняющий, почему старообрядцам невозможно даровать равных с главенствующей Церковью прав или хотя бы признать «раскол» особым вероучением. По словам Д. С. Сипягина, единство веры составляло великую нравственную силу русского народа, а разделение русского от православного представлялось невозможным. Этим, по мнению министра, и объяснялось отношение Церкви и правительства к расколу с самого его возникновения; именно по этой причине веротерпимость в России никогда не распространялась на старообрядцев: «Отпавшие от православия раскольники, оставаясь русскими, не могут исповедывать иной веры, кроме веры православной»[494].
В докладе вспоминалась записка великого князя Сергея Александровича, который затруднялся применять административные меры к представителям «австрийской» иерархии. «За последние годы пребывания в Москве, – продолжал Д. С. Сипягин, – лже-епископы, пользуясь поддержкой влиятельных и богатых московских старообрядцев, стали именовать себя архиепископами Московскими и всея Руси и выдавать священникам ставленые грамоты».
Итак, вновь акцентировалось внимание на «австрийцах» как наиболее опасной для официальных властей группе старообрядцев. Вывод делался следующий: внешнее оказательство раскола должно пресекаться полицейскими мерами, но полиции не следует вмешиваться в отправление религиозных обрядов, «если при этом не допущено оказательство сих обрядов». И на этот раз император согласился с докладом МВД, 10 марта 1901 г. положив резолюцию: «Вполне одобряю»[495].
Получив высочайшее одобрение, Д. С. Сипягин под грифом «совершенно доверительно» отправил губернаторам России соответствующее циркулярное письмо. Власти на местах обязывались следить за соблюдением закона 3 мая, не вмешиваясь «в духовные дела» старообрядцев. Указывалось, что пресекаться полицией должно лишь оказательство веры. Все это рекомендовалось словесно передать соответствующим полицейским чинам[496].
На этом дело не завершилось. Прошло два года, и вновь старообрядческий вопрос оказался на повестке дня МВД. Повод для этого у старообрядцев был самый благоприятный: 26 февраля 1903 г. появился высочайший манифест «О предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка», в котором, среди прочего, содержалось и требование «укрепить неуклонное соблюдение властями, с делами веры соприкасающимися, заветов веротерпимости, начертанных в основных законах империи Российской»[497]. Конечно же, в манифесте шла речь о представителях инославных и иноверных исповеданий, но старообрядцы, не желавшие считать себя частью Православной Российской Церкви, решили обратиться с ходатайством к новому министру внутренних дел В. К. Плеве.
Обращение имело результат, но далекий от ожиданий старообрядцев: в 1903 г. директор департамента общих дел МВД Б. В. Штюрмер направил своему министру развернутый доклад, в котором излагался материал о положении дел с расколом. Можно предположить, что пристальный интерес к старообрядцам со стороны Министерства внутренних дел вызывался не только активизацией «раскольников» в связи с обнародованием манифеста 26 февраля, но также необходимостью подытожить опыт двадцатилетнего применения закона 1883 г. Доклад Штюрмера был составлен на основании ознакомительной поездки в Москву и разбит на пять разделов. В первый, основной, выделили материалы о старообрядцах так называемого австрийского толка, во второй – о беглопоповцах, в третий – о беспоповцах. Четвертый раздел составлял разбор ходатайств, заявленных «австрийцами», и пятый – «общие соображения по вопросу о современном состоянии раскола».
Как уже говорилось, основное внимание уделялось «австрийцам». В каких черных тонах рисовалась Штюрмером исходившая от них опасность! Заявляя о «мраке тайны», которым была, якобы, окутана деятельность «австрийцев», директор департамента подчеркивал, что именно ими инициируются ходатайства, адресованные в правительственные инстанции, а беглопоповцы и беспоповцы совершенно удовлетворены законом 3 мая. Сегодня трудно сказать, так ли все обстояло, однако известно, что, действительно, 7 ноября 1903 г. старообрядцы, «приемлющие священство старообрядческого рукоположения», подали министру внутренних дел прошение. В нем в очередной раз поднимался и вопрос о распечатании алтарей Рогожского кладбища.