[508]. Такая позиция, впрочем, не должна удивлять: старообрядцы не считали себя частью Православной Российской Церкви. Интересно другое: правительство православного государства не сделало из этого заявления никаких выводов, продолжая видеть в противниках реформ патриарха Никона хотя и отколовшуюся, но все-таки часть единой Русской Церкви.
В прошении старообрядцев противопоставлялись светские и духовные власти: если духовное ведомство требовало от белокриницких клириков подписки не именоваться священниками и епископами, – указывали его составители, то МВД устами Д. С. Сипягина заявило, что закон 3 мая 1883 г. изменяться не будет и перестало брать эти подписки. В. К. Плеве устно разрешил старообрядцам-поповцам устраивать съезды и обсуждать на них церковно-общественные вопросы. В итоге, авторы послания просили Мирского войти в их положение и оградить от стеснений «со стороны низших административных властей, действующих под влиянием духовенства»[509].
После подобных заявлений трудно было поверить, что примирение и воссоединение возможны. К тому же старообрядцы просили министра внутренних дел освободить их детей «от слушания уроков по Закону Божию, касающихся их религиозных чувств», допустить духовных лиц из староверов в больницы для напутствия умирающих, разрешить вести метрические записи и оградить церковно-общественную собственность «от присвоения частными лицами»[510].
«Мы» и «они» – таков лейтмотив послания, в котором МВД рассматривается как арбитр, имеющий силу противостоять ведомству православного исповедания. Это было бы понятно, если б речь шла о государстве, где свобода совести – фундамент взаимоотношений власти и различных религиозных объединений. Но в православной России подобный «арбитраж» был неуместен в принципе. То, что светские власти в этот период смотрели на решение старообрядческого вопроса по-иному, надеясь на воссоединение, можно считать психологическим парадоксом.
12 декабря 1904 г. император подписал высочайший указ «О предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка». Пункт шестой указа непосредственно касался старообрядцев, причем мотивировался он манифестом 26 февраля 1903 г. Для закрепления выраженного в манифесте «неуклонного душевного желания» государя охранять терпимость в делах веры, предписывалось «подвергнуть пересмотру узаконения о правах раскольников, а равно и лиц, принадлежащих к инославным и иноверным исповеданиям, и независимо от сего принять ныне же в административном порядке соответствующие меры к устранению в религиозном быте их всякого прямо в законе не установленного стеснения»[511]. С юридической точки зрения ссылка за манифест 26 февраля не могла выглядеть безупречной – и МВД, и духовное ведомство в свое время доказали, что он не может иметь никакого отношения к старообрядцам. Следовательно, создавался прецедент – de facto они признавались инославными (хотя прямо об этом нигде еще не заявлялось).
Вполне понятно, что старообрядцы, прежде всего приемлющие священство, вновь стали обращаться к светским властям с просьбой пересмотреть их положение – теперь для этого существовали все основания. Новые просьбы адресовались к председателю Комитета министров СЮ. Витте – ведь именно в Комитете министров решались основные вопросы, связанные с введением веротерпимости и устранением тех стеснений, которые лежали на старообрядчестве и «неизуверских» сектах. Вспоминая об этом, Витте подчеркнул, что Комитет Министров особо останавливался «на крайне трудном положении», в котором находились тогда «в смысле религиозном наши русские старообрядцы, которые всегда составляли элемент наиболее консервативный, наиболее преданный своему царю и Родине»[512]. Не скрывая своего политического прагматизма, Витте указал, почему в сложных внутриполитических условиях светские власти решили сделать ставку на старообрядцев, используя их как своеобразный фактор стабильности.
В декабре 1904 г. председатель Комитета министров получил прошение группы казанских старообрядцев, «приемлющих священство по рукоположению митрополита Амвросия». Первой, как и ранее, у них была просьба о признании наименования «старообрядец». Далее шли вопросы о собственности, о ремонте религиозных строений, о разрешении иметь свои школы по программе Министерства народного просвещения с пр авом преподавания Закона Божия, о браках старообрядцев и православных, об уравнении старообрядческого духовенства с духовенством других христианских вероисповеданий и предоставлении старообрядческим клирикам льгот по совершению духовных треб[513]. По большому счету, речь велась о создании полностью автономной от Православной Российской Церкви организационной структуры: созданный указом 12 декабря прецедент пытались максимально расширить.
По другому говорили представители беглопоповцев, также в тот период обращавшиеся со своими записками к СЮ. Витте. При том, что беглопоповцы, как и «австрийцы», желали получить гарантии свободы вероисповедания и выдвигали аналогичные требования, они все же подчеркивали, что «старообрядчество ничем в сущности не отличается от веро– и нравоучения господствующей Церкви и является поэтому организацией наиболее ей близкой и родственной. В силу этого, – писали беглопоповцы, – и отношения правящей духовной и светской власти к старообрядцам должны бы быть не карательными, а умиротворительными, и основываться не на преследованиях и гонениях, а на началах полной терпимости»[514].
Однако признание идентичности веро– и нравоучения как будто означало, что старообрядцы-беглопоповцы воспринимали себя сынами единой Православной Российской Церкви и независимого положения не добивались. Идея «умиротворения», разумеется, не могла вызывать противодействия официальных властей. Как представляется, дело было в том, что через призму этой идеи правительство и смотрело на будущее старообрядцев, не задумываясь, что старообрядцы-«австрийцы» под умиротворением могли понимать только окончательное разделение с главенствующей Церковью.
В течение января-марта 1905 г. Комитет Министров занимался вопросом о порядке выполнения шестого пункта указа 12 декабря 1904 г., стремясь решить проблему «умиротворения» старообрядцев. Так, 2 марта 1905 г. новый министр внутренних дел А. Г. Булыгин разослал губернаторам специальный циркуляр, в котором говорилось о разработке Комитетом министров шестого пункта указа. В этой связи министр требовал от местных властей не позднее чем через три месяца отменить меры, стеснявшие свободу исповедания, а также не основанные на законе административные распоряжения, «от каких бы начальств они не исходили». Булыгин сообщал, что из этих правил может быть лишь одно исключение: соображения государственного порядка. Но и тогда эти дискриминационные в отношении свободы вероисповедания меры необходимо было высочайше утвердить. Требовалось «принять действительные меры надзора к тому, чтобы никакими административными учреждениями и лицами впредь не устанавливалось каких-либо стеснений в области религии, законом не предусмотренных»[515].
Свой вариант «умиротворения» старообрядцев тогда же попытался реализовать и товарищ обер-прокурора Святейшего Синода В. К. Саблер, который вполне логично увязывал старообрядческий вопрос с изменениями в строе высшего церковного управления Православной Российской Церкви. Он полагал, что до созыва Собора нельзя признавать законным «австрийских» священников, следовательно, нельзя распечатывать алтари на Рогожском кладбище в Москве. При «нынешней свободе», считал Саблер, старообрядцы могли водворить в распечатанных алтарях Рогожского кладбища своего архиепископа Московского и всея Руси Иоанна (Картушина), присвоив ему титул патриарха. «Если это мероприятие, – писал Саблер 11 марта 1905 г. о возможности распечатания алтарей, – ныне может иметь такое значение, то с течением времени, при изменившихся обстоятельствах, особенно при более близком знакомстве старообрядцев с внутренним строем Православной Церкви, нежелательное ныне для нее окажется и для православных, и для старообрядцев вожделенным и желательным»[516].
В подробностях этот план был изложен в записке князя М. С. Путятина, поданной государю 10 марта. В записке резко характеризовались и СЮ. Витте, и митрополит Антоний, якобы сговорившиеся друг с другом, а оплотом православия в Комитете министров представлялся В. К. Саблер. Что же касается плана, то он виделся автору следующим. «После предварительного обсуждения вопроса сначала в Синоде, а потом со „староверческими старостами“, пригласить в Москву патриархов Константинопольского и Антиохийского, предшественники которых участвовали в наложении клятв на старообрядцев в 1667 году. Здесь, в Москве, „в торжественном собрании Синода и всего Освященного Собора“ снять проклятия и подписать „примирительный акт“ со старообрядцами (в другом месте уточняется, что снятие проклятий должно быть обоюдным). Затем оба патриарха и „нынешний митрополит“ рукополагают Иоанна Картушина во епископа, после чего все отправляются на Рогожское кладбище и совместно распечатывают алтари». Митрополит Антоний становился патриархом, а лавры всеобщего примирителя получил бы В. К. Саблер[517].
Дальнейшая история этой проблемы была связана с попытками Святейшего Синода добиться разрешения государя на созыв Поместного Собора. 24 марта 1905 г. через князя Путятина Саблер напомнил Николаю II о желательности увязывания публикации указа Сенату о веротерпимости с высочайшим одобрением указа Синоду о Соборе, чтобы последний «появился не позднее указа Сенату о веротерпимости, а по возможности раньше его, так как тогда раскольнические