[556]. Как видим, популистские лозунги правых касались и самой больной проблемы церковной жизни.
Осенью 1905 г. лидеры черносотенных организаций решили создать массовую и свободную от правительственных влияний партию, которая могла бы объединить всех подданных императора – без различия классов, состояний. Заинтересованность в такой «свободной» партии проявил, разумеется, и департамент полиции: начальник столичного охранного отделения А. В. Герасимов, а также заказчик и непосредственный участник составления «Протоколов сионских мудрецов» П. И. Рачковский. Именно на квартире Рачковского происходили встречи с будущими черносотенными лидерами, в том числе и с А. И. Дубровиным, возглавившим Союз русского народа[557]. Собственно говоря, с последней организацией обычно и ассоциируется все черносотенное движение. 8 ноября 1905 г., то есть после обнародования манифеста 17 октября, был сформирован Главный совет Союза под председательством Дубровина. Деятельность Союза была связана с чередой скандалов, некоторые из которых прямо затрагивали Православную Церковь. Заявляя о своей преданности православию, Дубровин требовал от священноначалия признания и поддержки Союза. Первоприсутствующий член Святейшего Синода митрополит Антоний (Вадковский) не спешил, однако, с подобными заявлениями, понимая всю опасность политизации Церкви в период революционных потрясений, и предпочитая не связывать ее судьбу с какими-либо партиями и организациями.
Думается, что подобная позиция иерарха была вызвана не только желанием дистанцироваться от политических экстремистов, но и пониманием внутрицерковной обстановки. В церковной среде можно было встретить как ярких (по тем временам) либералов, добивавшихся ликвидации епископской «монополии» на власть и ратовавших за восстановление норм раннего христианства, так и консерваторов-черносотенцев, видевших в революции результат «жидо-масонского» заговора и выступавших за дальнейшее укрепление церковно-государственных связей. Поддаться политическому настроению и примкнуть к какой-либо группировке значило для митрополита Антония подвергнуть Церковь опасности утраты единства и превращения в идеологическую опору одной из партийных сил. Поэтому, не поддерживая политически ангажированных «левых» клириков, но при этом разделяя идею о необходимости церковного обновления и демонтажа петровской синодальной системы, столичный митрополит всячески дистанцировался от крайне правых.
Важно отметить и еще одно обстоятельство: среди лидеров Союза русского народа духовенства почти не было. Членами-учредителями Союза числились 47 человек. Из них 15 были дворянами, 13 – купцами, 8 – крестьянами, двое – почетными гражданами и лишь один принадлежал к духовному сословию.
(Сословная принадлежность остальных 8 человек не установлена.) В состав Главного совета в 1905–1907 гг. входило 34 человека, среди них не было ни одного представителя духовенства. Из 45 председателей губернских отделов чью сословную принадлежность установили, священнослужителей было пятеро. Лишь в июле 1908 г. высший орган Союза русского народа – Главный совет пополнился тремя клириками[558].
Черносотенные союзы и прежде всего самый многочисленный в годы революции 1905–1907 гг. Союз русского народа имели весьма малую поддержку и в среде русских православных иерархов. Не случайно, анализируя структуру и политику черносотенных союзов, исследователь этого вопроса С. А. Степанов привел в качестве примера только четыре имени: архиепископов Томского Макария (Парвицкого-Невского), Курского Питирима (Окнова), Волынского Антония (Храповицкого) и епископа Тамбовского Иннокентия (Беляева). Подробно же Степанов рассказал лишь об одном из них – архиепископе Антонии. Собственно говоря, антисемитизм владыки никогда и ни для кого не был секретом, но он, тем не менее, скорее попустительствовал исходившей из Почаевской Лавры (священноархимандритом которой являлся) погромной агитации, чем направлял ее. «Монахи, словно заглаживая униатское прошлое своей обители, – пишет С. А. Степанов, – исступленно насаждали православие среди окрестного населения. Лавра славилась ‹…› хорошо поставленной монастырской типографией. Ее заведующий архимандрит Виталий использовал печатные издания для пропаганды черносотенных взглядов»[559]. Крайне правый настрой клириков Волынской епархии был связан не только и не столько с симпатиями архиепископа Антония, сколько с традициями польского антисемитизма, чего не стоит забывать. В большинстве же российских епархий подобные настроения распространены не были. Тот же С. А. Степанов приводит в своей книге и примеры резко отрицательного отношения клириков к Союзу русского народа и проводимой им погромной агитации.
Можно ли сказать, что в Православной Церкви было определенное течение, чем дальше, тем теснее смыкавшееся с черносотенным движением? Как мне представляется, для этого нет никаких оснований. Разумеется, резкие выступления, например, Саратовского епископа Гермогена (Долганева) могли восприниматься и воспринимались как «погромные», но они не выражали мнения отечественного епископата. Такой консервативный архиерей как митрополит Евлогий (Георгиевский), до 1917 г. дважды избиравшийся в Государственную Думу и занимавший там правые места, вспоминал о епископе Гермогене, – «аскете», «добрейшем и чистом», «образованном», – как о человеке со странностями, отличавшимся крайней неуравновешенностью. «Почему-то он увлекся политикой, – писал митрополит Евлогий, – и в своем увлечении крайне правыми политическими веяниями потерял всякую веру. Интеллигенцию он ненавидел, желал, чтобы всех революционеров перевешали»[560]. Пример епископа Гермогена показывает, что революция всегда приводит к росту максимализма, но никаких доказательств формирования системы черносотенных взглядов в церковной среде не дает.
На фоне революционных нестроений выступления клириков в поддержку существовавшего строя были более чем естественны. Считать их сугубо «черносотенными» категорически нельзя. Идейная борьба с революцией, содействие преодолению «смуты» и «беспорядков», большинством священнослужителей России воспринималось как религиозный долг. Не случайно, вспоминая 1905 год, клирики подчеркивали, что именно тогда впервые всплыло наружу такое старое явление русской жизни как хулиганство. «Именно к тому времени относится фраза: „Мы ваши храмы обратим в наши конюшни“, – писал киевский протоиерей Клавдий Фоменко. – … И началась нещадная травля на православные храмы и православное духовенство»[561].
С другой стороны, революция показала, что идеологи крайне правых (в том числе и архиепископ Волынский Антоний) не верили в творческие силы самодержавия, считали, как и левые, что династия – обречена. В этом отношении правые мыслили так же, как и их противники, революционеры, по сути признаваясь в собственном политическом бессилии. Разнились только знаки – что революционеры считали благом, для правых было трагедией. В этой связи показательна переписка архиепископа Антония с одним из идеологов черносотенцев Б. В. Никольским. В конце августа 1905 г. Никольский откровенно писал владыке, что «истребление династии становится неизбежностью, что каждый русский человек должен предусматривать и обдумывать последствия этого события, чтоб оно не застало врасплох, по крайней мере хоть людей нашего образа мыслей»[562].
Очевидно архиепископ Антоний разделял мнение своего конфидента, ибо Никольский спустя два месяца вновь заговорил о будущей расправе над династией, которую спасти от поголовного истребления – «немыслимо». «Зато, – продолжал профессор, – с другой стороны, до этого истребления может пройти несколько недель, а может и два-три года: а за это время мы зайдем так далеко, что не скоро вылезем. Но, во всяком случае, только с истребления династии возможен поворот»[563].
Удивительно, что такие, в определенном смысле пророческие, предсказания делал тот, кто публично заявлял о своей абсолютной преданности монархии и призывал бороться с революцией любыми способами! Веры в успех борьбы у крайне правых не было, их недовольство скорее было рефлексией на происходившее, никак не связанной с радужными перспективами победы. Идею самодержавия правые готовы были принести в жертву революции, но не здравому смыслу. И на возможную реформу церковно-государственных отношений они смотрели с точки зрения сохранения абсолютной власти государя. Любые попытки реформировать синодальное устройство подвергались ими обструкции, если такие попытки каким-либо образом затрагивали проблему реформы политической системы страны.
Уже после обнародования манифеста 17 октября 1905 г. архиепископ Антоний делился с Б. В. Никольским возможными результатами «постыдной присяги проституции, то есть конституции и эволюции». По мнению владыки, «это будет издевательством над русским народом, со всех сторон присылающим телеграммы о сохранении самодержавия». Рисуя ужасные картины народного гнева, архиепископ полагал, что в результате «на пожарищах города народ выберет царя из Романовых, если кто-либо из них останется жив, а если всех убьют мятежники, то добудут хоть из-за границы или из Эллады родича им и вручат самодержавие»[564].
Подобные заявления свидетельствовали, как лидеры крайне правых смотрели на императора Николая II, политику которого откровенно считали слабой. То, что государь не прибег к использованию их методов борьбы (вплоть до «державного призыва» ко всему населению прибегнуть к вооруженной защите и линчеванию революционеров), правые считали ошибкой. Понятно, что столь экстремистские взгляды не могли не сказываться и на восприятии правыми осторожной и продуманной политики Святейшего Синода, а также его первоприсутствующего члена митрополита Антония (Вадковского). В церковной среде выразителем недовольства столичным архипастырем был, разумеется, Антоний «Малый» – архиепископ Волынский. Не стесняясь, он писал Б. В. Никольскому, что «М[итрополит] Антоний ведет себя двулично до позора»