Взвешенная политика Святейшего Синода не встречала, однако же, понимания со стороны крайне правых, видевших в заявлениях членов церковного правительства нежелание поддерживать «настоящих патриотов» в их борьбе и с революцией, и с кабинетом Витте. В конце 1905 или в самом начале 1906 г. черносотенцы откровенно заявили о своих претензиях к Синоду в безымянной листовке. Ее стиль был явно вызывающим, даже ультимативным. «Правительственный Синод, водимый политикой приказчика, поставленного временщиком Витте, – говорилось в листовке о митрополите Антонии, – ринулся в авантюру, пошел по новым рельсам. На пути этом он теперь более, чем когда-либо утрачивает свое звание Святейшего и отныне заслужил титул Подлейшего. Подлое дело рук Ваших, отцы несчастного стада: вступили вы в союз с предателем Витте и выступили лжецами, объясняя, что САМОДЕРЖЕЦ остался таковым, что от ЕГО воли зависит утверждать законы, но вы умолчали, что не утвердить ОН не может. Прельщаете еще какой-то новой „духовной свободой“ – свободой совести. Вы это видимо доказали своим позорным посланием [от 28 октября 1905 г. – С. Ф.], освободившись от совести и приняв на себя скверное, подлое дело, – морочить свою паству. Что толкнуло вас именно теперь обращаться к православному народу? Почему не обратились вы, когда брожение только началось? Отчего не показалась вам греховной всеобщая забастовка, вследствие которой осуждены были на всякие страдания сотни тысяч голодающих народа?»
Обличители членов Святейшего Синода, спрятавшиеся за именем «русских людей», вспоминали молчание иерархов в связи с деятельностью либерально настроенных священников, а также то, что синодалы не находили нужным каждую неделю обращаться к пастве для поддержания русского самосознания. «Теперь же вы почли обязанными выступить адвокатами жидов и крамольников, – обвинялись члены Синода за определение 22 октября 1905 г. – Вы своими деревянными сердцами, мелкими душонками и жидкими мозгами не сумели себе объяснить порыва народного, ищущего истинной свободы от порабощения жидами, иноплеменниками и иноверцами. Да и кого из вас спрашивать? Первоприсутствующий – жалкая, хитрая и безвольная личность, падкая примазываться туда, откуда ветер подул, Московский – сегодня избравший верный путь, назавтра убоялся сделанного, остальные филины – слуги Петербургского, прячущие свои мнения, если еще имеют таковые. Вы все предатели Родины и стад своих словесных, да будете анафема»[580].
Разумеется, на такое обвинение Святейший Синод не стал публично реагировать, однако было ясно, что просто «отмахнуться» от крайне правых иерархам не удастся. В условиях революции максимализм сторон достиг предела: если черносотенцы всех своих противников называли врагами царя и престола, то крайне левые противники самодержавия устраивали политические убийства, развязывая в стране террор. Церковь, не желая поддерживать левых экстремистов, в то же время не могла согласиться и с погромной идеологией крайне правых.
Целью большинства ее иерархов было добиться созыва Собора и реформировать антиканоничное церковное устройство. Если для левых этот вопрос не считался сколько-нибудь актуальным, то крайне правые высказывали по нему свои мнения. Так, еще 11 марта 1906 г., когда Предсоборное Присутствие только собиралось приступать к работе, некий «Церковник» опубликовал в газете Союза русского народа – «Русском знамени» статью под заглавием «Церковь и русский народ». Статья была посвящена проблемам, которые предстояло решать ожидаемому Собору. Заявляя о том, что черносотенцы «не знатоки в церковных вопросах», автор, тем не менее, подчеркивал, что «верующему простому человеку все равно – заседает ли в Синоде обер-прокурор, или одни архиереи, это дело митрополичьих честолюбий, самолюбий и расчетов». «Церковник» повторял старую песню о необходимости сохранения триады – «за веру, царя и Отечество», предупреждая о возможном расколе в случае, если Церковь оставит на своем стяге только «веру» и откажется от «царя и Отечества»[581]. По мнению автора, в случае раскола весь русский народ «отколется» от «кучки попов-фрачников и женатых архиереев, – не захочет слушать даже самого Шаляпина, если будет провозглашаться многолетие президентам Сергиям [имелся в виду СЮ. Витте. – С. Ф.] и вольнолюбивым евреям»[582].
Таким образом, крайне правые заявляли, что для них неважно каноническое устройство Православной Церкви, – главное, чтобы не пострадало самодержавие. А так как после манифеста 17 октября 1905 г. говорить о его сохранении в полном объеме было проблематично, то черносотенцы предпочитали критиковать тех, кто заявлял о поддержке этого манифеста (в том числе, разумеется, и Святейший Синод). То, что сам Николай II подписал манифест о свободах и созыве Государственной Думы, дела не меняло. Показательно, что в «Русском знамени» время от времени появлялись разгромные публикации, в которых описывались (иногда в поэтической форме) «недостойные действия» некоторых православных клириков. Одним из таких описаний стала мартовская публикация некоего «Мирянина», посвященная отслуженной в стенах столичной духовной академии с благословения епископа Сергия (Страгородского) панихиде по лейтенанту П. П. Шмидту[583].
Особенно усилились нападки на церковное священноначалие после отставки в апреле 1906 г. правительства СЮ. Витте. Нежелание членов Святейшего Синода выступать с черносотенными политическими заявлениями встречало агрессивную критику крайне правых. Через призму этого недовольства следует рассматривать и оценку черносотенцами ожидавшегося Поместного Собора Православной Церкви. Даже критикуя (впрочем, довольно слабо) светское правление церковными делами, крайне правые не забывали указать, что главная причина созыва Собора – не восстановление канонического строя управления и решение накопившихся за синодальный период многочисленных проблем, а прежде всего «охранение чистоты православия среди русского народа» и борьба «с неверием и индифферентизмом, коими отличается большинство образованных современных людей, стремящихся окончательно подчинить Церковь светскому начальству»[584]. Но и К. П. Победоносцев охранял «чистоту веры» как только мог, активно боролся с неверием и индифферентизмом «безбожной» интеллигенции!
Однако неверующая интеллигенция не стремилась подчинить Церковь светской власти, во-первых, потому что религией не интересовалась, а во-вторых, потому что обер-прокуратура, более 25 лет возглавлявшаяся К. П. Победоносцевым, как раз и олицетворяда собой эту самую светскую власть в Церкви. Следовательно, в «Русском знамени» под светским начальством понималась не прежняя обер-прокуратура, а правительственная команда С. Ю. Витте, в том числе и новый глава ведомства православного исповедания князь А. Д. Оболенский.
Крайне правые опасались не только светского начальства, но и уже упоминавшегося выше раскола, исходившего, по их мнению, от самих иерархов и священников: «У нас есть священники, – указывалось в „Русском знамени“, – отвергающие не только церковные законы, но и самые Таинства, и таковые могут надеяться попасть на всероссийский Собор»[585]. Кого имел в виду автор – установить трудно; скорее всего, это просто декларативное заявление, направленное против клириков, выступавших за церковное обновление на началах восстановленной соборности.
Интересно, что крайне правые предлагали изменить. Они полагали важным отстоять народную школу церковно-приходского типа, существовавшую совместно с земской, решить проблему раскольников, а также обсудить на Соборе «канонические правила, относящиеся до участия духовенства в светских учреждениях и в правительственных местах». При этом вспоминалась Греция, в которой «православие пало потому, что светская власть, вмешиваясь в дела церковного управления, подрывала каноны и апостольские предания»[586]. Понятно, что страх либеральных реформ заставлял с подозрением, переходившим в откровенную ненависть, реагировать на заявления «левых» священников; понятно и стремление сохранить церковно-приходскую школу – оплот церковного влияния в деревне; наконец, ясно, почему черносотенцы хотели решить «старообрядческий вопрос», ведь в консервативных староверах не без основания видели преданных самодержавию подданных.
Однако признавая необходимым для священников работать в светских учреждениях, крайне правые, казалось бы, не должны протестовать против светского влияния на церковные дела. Едва ли тут уместно вспоминать историю греческого православия, как, впрочем, и пенять на «слишком большую» власть светского лица в делах Церкви. К тому же характеристика этой власти как чрезмерной давно стала общим местом.
Так, В. В. Розанов, придерживавшийся диаметрально противоположных взглядов на проблемы реформ Православной Церкви, еще в начале 1905 г., вскоре после кровавых событий 9-го января, напомнил слова митрополита Антония (Вадковского) о том, что «в сферу политических и социальных движений духовную власть никто не считает нужным посвящать. Поэтому пастырского слова владыки к рабочим не могло и быть. Во всяком общественном движении надо быть вполне осведомленным, чтобы вовремя явиться, где нужно, и сказать то, что следует»[587]. По остроумному замечанию Розанова, на Дворцовую площадь «для увещания» должен был выйти обер-прокурор Святейшего Синода. Мысль философа достаточно прозрачна: «духовная власть» реальной власти не имеет. Требовать от нее активного вмешательства в мирскую жизнь – наивно.
Для крайне правых все это было совсем не очевидно. Они никак не могли смириться с тем, что члены Святейшего Синода не хотят и не могут вмешиваться в политику. Политические симпатии и антипатии, конечно же, имели место, но самостоятельной политической позиции у Церкви, воспитанной в традиции послушания обер-прокурорской власти, не было и быть не могло в рамках существовавшего в России союза церковной и государственной властей.