О своей принадлежности к «32-м» тогда же заявили: священник Г. С. Петров (1868–1925) – известный проповедник начала XX столетия, в дальнейшем избранный депутатом Второй Думы, иногда называемый даже «пионером либерально-обновленческого движения в Православной Церкви» и создателем группы «32-х священников»[622], а также протоиерей М. И. Горчаков (1838–1910) – крупный ученый-богослов своего времени, профессор церковного права Петербургского университета, далеко не «молодой» клирик[623]. Уже в советское время, на процессе митрополита Вениамина (Казанского) в 1922 г. о своем участии в группе 32-х заявил и протоиерей М. П. Чельцов (1870–1931), обвинявшийся большевиками в контрреволюции[624]. Парадоксально, что среди свидетелей обвинения были и те, кто вскоре заявил о себе как о стороннике обновления Церкви, связывая «обновленчество» 1920-х гг. с движением начала века.
Членами группы 32-х можно считать также священника К. М. Аггеева (1868 – ок. 1920), одного из учредителей Братства церковного обновления и Санкт-Петербургского религиозно-философского общества, в дальнейшем – председателя Учебного комитета при Святейшем Синоде, члена Предсоборного Совета и Поместного Собора 1917–1918 гг., впоследствии расстрелянного при занятии Крыма Красной армией[625], а также священника И. Ф. Егорова (1872–1921), в то время законоучителя Смольного института благородных девиц, после Октябрьского переворота основавшего в Петрограде группу «Религия в сочетании с жизнью» (1919)[626]. Их имена, вместе с именами Г. С. Петрова и В. Я. Колачева, назвал в письме Д. С. Мережковскому А. В. Карташев – редактор журнала «Век»[627]. Очевидно также, что к «32-м» принадлежал и второй редактор «Века» – архимандрит Михаил (Семенов; 1874–1916) – участник Религиозно-философских собраний, известный своими либеральными взглядами и в 1907 г. неожиданно для многих перешедший из Православной Церкви к старообрядцам-«австрийцам»[628]. Эти клирики в революционные годы часто выступали в прессе на злободневные церковные вопросы, иногда привлекая к своей деятельности и мирян. Например, историк-публицист, литератор и богослов конца XIX – начала XX столетий Н. П. Аксаков (1848–1909), стоявший на позициях неославянофильства[629], писал по поручению группы специальные записки («Всецерковный Собор и выборное начало Церкви»; «Соборы и патриархи»), фактически являясь комментатором прозвучавших в «Церковном вестнике» заявлений[630].
Можно назвать и другие имена предполагаемых авторов, но подтвердить эти предположения весомыми аргументами на сегодняшний день вряд ли возможно. Важно отметить, что священник Г. С. Петров в газете «Русское слово» еще 31 марта 1905 г. заявил: митрополиту Антонию записка была подана с подписями и Петров не знает, почему подписи не появились в печати[631]. Однако исправлять «случайность» никто не стал – полный список так и не обнародовали. Как мне представляется, гораздо важнее публикации списка было признание священника о связях авторов со столичным архиереем: прошло две недели со дня публикации записки в «Церковном вестнике», и общественность, успевшая за это время определиться в своем отношении к «32-м», поняла, кто стоял за либералами.
Думается, это была «медвежья услуга» митрополиту Антонию, который в результате откровений о. Петрова а затем и публикации обращения оказался в ложном положении: симпатизируя некоторым сторонникам церковных преобразований «в духе раннего христианства», в глазах правых он выглядел ответственным за все публичные выступления «левых» клириков, в том числе и политические. Это стало ясно после публикации А. И. Дубровиным «Открытого письма».
Но тогда события только начинали развиваться. Группа «32-х священников» надеялась, что ее предложения встретят повсеместную поддержку в среде белого духовенства, и поэтому стремилась как можно громче заявить о себе. Поводом для этого могли служить письма, получаемые ими от клириков-провинциалов. Опасаясь возможных репрессий, эти клирики просили не разглашать их имена в печати. Так, 2 мая 1905 г. журнал «Церковный вестник» получил отклик на записку от одиннадцати иереев, служивших в уездах Симбирской епархии. В нем заявлялось о ненормальности «нынешнего» положения Церкви и приводились примеры злоупотреблений властью местным благочинным. «Вот почему с восторгом читали мы записку 32 священников, – писали провинциальные батюшки, – как первый гласный почин в деле освобождения святой Церкви от людей, насаждающих ложь, лесть и предательство. Земной вам поклон, товарищи! Ваше мужественное слово слышали мы! Да соберется же Собор церковный, и епископы, и пресвитеры, и народ!»[632] Главная смысловая нагрузка письма, совершенно очевидно, лежит на последнем предложении, указывающем, что Собор должен состоять из «клира и мира».
Вторая записка, представленная «32-мя священниками» митрополиту Антонию в мае 1905 г., касалась именно вопроса «О составе церковного Собора». Владыка разрешил ее напечатать в «Церковном вестнике» в качестве передовой, но без указания на ее происхождение – афишировать свои контакты с либерально настроенными клириками он более не хотел.
В записке речь шла о всесословном Соборе, на котором одинаковыми правами обладали бы и епископы, и священники, и православный народ. «Соборный строй жизни церковной, – говорилось в записке, – тесное общение иерархии с клиром и народом, близкое участие всех во всех делах Церкви опирались на освященное апостольским преданием избирательное право: предстоятели Церквей – епископы, как и весь вообще клир, были избранниками церковных общин»[633]. Следовательно, полагали авторы записки, чтобы соборное решение имело обязательное значение для всей отечественной Церкви, необходимо наличие на Соборе выразителей церковного сознания, то есть с правом не только совещательного, но и решающего голоса клириков и мирян. Практические предложения сводились к следующему.
Первое. Собор должен состоять из духовенства и мирян, а не только епископов. Отдельные (по церковным чинам) выборы недопустимы: и клирики, и православные миряне избираются на совместных выборах.
Второе. Выборы должны проводиться посредством церковных, а не светских учреждений.
Третье. Новые учреждения для выборов создавать не стоит.
Четвертое. Имеющийся институт епархиальных съездов духовенства уместнее всего применить к цели епархиальных выборов, превратив его в общеепархиальное собрание «клира и мира». Предварительно же стоит обратить в общецерковное учреждение благочиннический съезд.
Пятое. Кандидатов на Собор предлагалось выбирать таким образом: на обще приходском собрании прихожане избирают для благочиннического (окружного) собрания двух представителей. Эти представители участвуют на заседаниях окружного собрания, где избирают двух депутатов от духовенства и двух от мирян – на общеепархиальное. На нем уже должно было происходить окончательное избрание не менее четырех депутатов (двух клириков и двух мирян) для участия в работе Собора.
Шестое. Собор должен восполняться выборными представителями придворного и военного духовенства, а также кандидатами от духовных академий. Ярких богословов, ученых и общественных деятелей, не вошедших в состав Собора по выборам, соборяне могут приглашать по общему решению.
Седьмое. Должна быть полная свобода. Собрания и Собор должны сами выбирать себе председателей[634].
В мае 1905 г., подготавливая записку к печати, цензор – епископ Сергий (Страгородский) – вычеркнул из нее статистические данные о времени пребывания русских архиереев на кафедрах и сделал к ней характерное примечание. По мнению владыки, слабой стороной проекта была его сословность, боязнь влияния епископов, заставлявшая отдавать большинство голосов на Соборе белому духовенству. Напоминая, что и оно не избрано народом, епископ отмечал и факт исключения из предполагавшегося Собора монашества. На эту рецензию тогда же был дан ответ священника В. Я. Колачева, опубликованный (вместе с вычеркнутой статистикой и самой рецензией) в 1906 г. в сборнике «К церковному Собору».
Собственно говоря, ответ появился задолго до того, как вышел сборник – уже 29 мая 1905 г. в либеральной газете «Слово» клирики поспешили заявить о своем отношении к монашеству, не побоявшись вызвать негативную реакцию начальства. Весь пафос о. Колачева заключался в том, чтобы доказать: «32» стоят на широкоцерковной почве. В ответе подчеркивалась необходимость избрания и клириков, и мирян и с сожалением отмечалось упразднение в церковной практике выборного начала духовенства. Но епископ говорил о несколько иной проблеме – об «архиерейской боязни» белых священников. Косвенно эту боязнь о. Колачев и продемонстрировал, коснувшись вопроса монашеского присутствия на Соборе. Он решил воспользоваться вольной интерпретацией 4-го правила 4 вселенского Собора, в котором инокам предлагалось соблюдать безмолвие и не вмешиваться ни в церковные, ни в житейские дела, дабы не оставлять свои монастыри. «Слова ясные, – писал о. Колачев, – чтобы понимать так, как они есть, а не в перетолковании некоторых канонистов из монахов, что Собор здесь „только воспрещает своеволие и злоупотребление в иноческой жизни“»[635]