[653]. И хотя митинг не состоялся, а духовенство не проявило к нему интереса, уже сама идея привлечения обновленцев к совместному выступлению против существовавшей власти – показательна.
В этой связи достойно упоминания письмо А. В. Карташева, адресованное Мережковскому. Посетив 16 октября 1906 г. священника Аггеева и встретившись там с оо. Петровым и Егоровым, Карташев отметил, что «все они – только „попы“… Они чувствуют себя героями и воображают, что этот их домашний „бунт“ есть бунт общероссийский и больше от них ничего не требуется. Нечего и надеяться на быстрое собрание митинга». И в конце: «Далеко нам до Европы! Далеко им до политики»[654]. Это замечание показывает, что богоискатели разочаровались в обновленцах как в возможных политических лидерах Церкви, которые могли пойти с ними до конца, то есть до окончательного разрыва со священноначалием и провозглашения «реакционности» иерархии.
Впрочем, письмо Карташева свидетельствовало также, что надежда привлечь обновленцев к участию в политическом митинге у богоискателей пропала только в самый последний момент – буквально накануне его проведения. Участие в политическом митинге означало для обновленцев не столько политическую смерть, сколько уход из Православной Церкви. А идти на раскол их лидеры не желали.
Можно сказать, что обновленцы начала XX века сыграли роль церковной оппозиции слева, указав на опасность дальнейшего игнорирования вопроса о статусе белых клириков, которые давно и остро чувствовали свою незащищенность перед епископатом и привыкли видеть в монашестве корпорацию, изначально неспособную к церковному реформированию. Но роль обновленцев этим не ограничилась. Они впервые в русской церковной истории столь резко поставили вопрос об отношениях Церкви и царства.
Изучая либерально-обновленческое движение начала XX столетия, советский исследователь В. М. Андреев попытался суммировать те претензии, которые, по его мнению, обновленческие лидеры выдвигали в адрес руководителей Православной Церкви. Первая ошибка Православной Церкви как институции якобы состояла в том, что она слишком прочно связала свою судьбу с самыми консервативными силами общества[655]. Вторую ошибку Церкви, полагал Андреев, идеологи обновленчества видели в том, что она из союзника самодержавной власти превратилась в ее служанку[656]. А третью ошибку усматривали в обожествлении самодержавия, объявлении его единственно приемлемой для православия формой государственной власти[657].
Могло ли священноначалие Православной Российской Церкви оставить без внимания подобные умозаключения, тем более, что некоторые активисты либерально-обновленческого движения откровенно становились на сторону политической оппозиции власти – от кадетов и левее? Разумеется, нет. Не случайно поэтому, что один из идеологов движения священник Григорий Петров в конце концов был подвергнут церковному наказанию. В революционные годы многие его произведения Святейший Синод признал антицерковными, запретив ему проповедовать. Сосланный во время выборов Второй Государственной Думы на послушание в Коневский монастырь, о. Григорий, тем не менее, был избран депутатом. Однако принять участия в работе парламента не успел: 3 июня 1907 г. Думу разогнали. В то же время священнику Петрову предложили дать Святейшему Синоду объяснения по поводу политической деятельности. Но вместо этого строптивый клирик опубликовал открытое письмо митрополиту Антонию, в котором резко критиковал позицию иерархии в революции 1905 г. и особенно отношение Церкви к кровавым событиям 9 января. Результатом публикации стала высылка о. Петрова из столицы и снятие с него священного сана (12 января 1908 г.)[658]. Еще раньше сан сняли с нескольких священников – депутатов Первой Государственной Думы, ставших на путь политической борьбы с властью.
Поражение революции 1905–1907 гг. стало поражением и либерально настроенных обновленцев – политическая реакция закономерно должна была привести к постепенному затуханию деятельности «32-х». Братство прекратило свое существование в 1907 г.[659]
Стремление «обновить» Церковь, безусловно, было вызвано к жизни не политической, а внутрицерковной ситуацией, но обновленческое движение можно считать одним из побочных явлений развернувшейся в России революции. Предложенные обновленцами реформы предполагали проведение демократических изменений буржуазного характера в стране, по букве закона являвшейся самодержавной монархией. Игнорировать это обстоятельство (то есть забывать о самодержавии русского царя, и после учреждения Государственной Думы рассматривавшего свою власть через призму старых, еще дореволюционных, политических убеждений) значило в тех условиях становиться на сторону революции и, следовательно, обрекать себя на союз с оппозиционными политическими партиями. Начав бороться за «соборность», лидеры обновленцев в конце концов превратились в политиков, хотя отказаться от служения Церкви для большинства либерально настроенных клириков было невозможно.
Поэтому, как мне кажется, некорректно утверждение В. И. Ленина, будто история «наказала самодержавие тем, что даже дружественные по отношению к нему общественные общественные силы, вроде клерикализма, должны [были] организовываться отчасти против него, ломая или раздвигая рамки полицейского бюрократизма»[660]. Именно отсутствие клерикализма как политически оформленной «церковности» и было иллюстрировано тем, что лидеры обновленцев вступали в политические партии (например, в партию кадетов), но не создали и не пытались создать собственной церковной либеральной партии: зная, что большинство в Церкви идет не за ними, обновленцы не форсировали превращение своего Союза церковного обновления в партию, предпочитая ей форму православного Братства. К тому же вопрос о «борьбе с самодержавием» в той форме, которая была актуальна для Ленина и социал-демократов, либерально настроенных клириков не волновал. К слову сказать, и правые деятели Православной Церкви тоже не создали своей «клерикальной партии», отказавшись от заманчивой идеи политически организоваться и предпочитая участвовать в уже имевшихся правых партиях России[661].
Противопоставляя Церковь бюрократическому государству, обновленцы вдохновлялись не только политическими идеалами в духе «формулы Кавура», но также и идеалами раннего христианства. Этого нельзя забывать. То, что политика все же перевесила, можно считать трагедией обновленческого движения начала XX века, а не закономерностью либерального взгляда на церковно-государственные отношения в России. Эта трагедия была повторена затем и в 1920-е годы. Тем самым была окончательно дискредитирована идеология реформ, предложенных в эпоху Первой революции искренними сторонниками «обновленного христианства».
Глава 4.Проблема «церковного строительства» после неудачи 1905–1907 гг.
§ 1. Православная Церковь и Государственная Дума
Как известно, с весны 1906 г. и вплоть до падения монархии в Российской империи существовала Государственная Дума. За это время ее созывали четыре раза, причем полноценно (в течение всего 5-летнего срока) работали только Думы третьего и четвертого созывов. К тому же Четвертая Дума работала в экстремальных обстоятельствах: летом 1914 г. началась Мировая война, нарушившая обычный ход заседаний, а в марте 1917 г. – революция, приведшая к проведению заседаний под видом «частных совещаний» и к окончательному роспуску депутатов Временным Правительством (6 октября) – ввиду начала выборов в Учредительное Собрание. Следовательно, наиболее эффективный период думской монархии пришелся на время правления П. А. Столыпина и последующие после его гибели три года (до Мировой войны). Именно тогда государственная власть постепенно приобретала «парламентские» навыки, приучаясь работать совместно с народными представителями, среди которых были архиереи и клирики Православной Церкви. И хотя для мало-мальски сведущих в богословии людей было ясно, что каноны однозначно не позволяют Православной Церкви вмешиваться в политическую жизнь страны[662], в те годы на это предпочитали не обращать внимание, используя главную конфессию империи в качестве политического инструмента и при организации первого русского парламента.
Идея созыва Государственной Думы реализовывалась в период разрастания революционного движения в России, что не могло не сказываться на ходе работ по ее законодательному «оформлению». В июле 1905 г. под председательством государя в Петергофе было созвано специальное совещание, итогом которого явилось издание высочайшего манифеста 6 августа 1905 г. Манифест предусматривал созыв законосовещательной Думы, получившей впоследствии наименование «Булыгинской» (по имени министра внутренних дел А. Г. Булыгина). Народные избранники должны были заниматься предварительной разработкой и обсуждением законодательных предположений и обсуждением росписи государственных доходов и расходов. Выборы в эту Думу не предусматривалось сделать всеобщими, равными и прямыми. Однако планировалось значительное представительство от крестьян – правительство полагалось на «исконный монархизм мужичков».
Члену Государственной Думы, на время ее занятий, полагалось суточное довольствие от казны в размере 10 рублей в день. Кроме того, один раз в год члену Думы возмещались путевые издержки от места жительства до Петербурга и обратно. Для крестьян, равно как и для большинства клириков, это были огромные деньги. В случае совершения уголовно наказуемых действий, а также преступлений при исполнении обязанностей депутат безусловно отстранялся от участия в работе. Признание депутата утратившим свое звание зависело от Правительствующего Сената.