Настоящие правила, принятые в августе 1905 г., сохранялись и в дальнейшем, несмотря на то, что развитие революции помешало правительству осуществить ранее задуманное и не позднее середины января 1906 г. созвать «Булыгинскую» Думу: манифестом 17 октября 1905 г. государь пообещал созвать уже Думу законодательную. С целью разработать новый проект представительного органа в начале декабря 1905 г. в Царском Селе, тоже под председательством государя, было созвано очередное совещание, в задачу которого входило расширение и углубление участия представителей различных сословий в Государственной Думе, то есть предоставление избирательных прав тем группам населения, которым таковых не дали по закону 6 августа. 11 декабря 1905 г. закон о выборах был издан, прибавив к существовавшим землевладельческой, городской и крестьянской куриям курию рабочую.
Известный юрист профессор Н. С. Таганцев, принимавший участие в совещаниях, спустя годы вспоминал, как сравнивал «Булыгинскую» Думу с пасхальным куличом, «в котором от тяжести возглавия, нижняя лепешка – Дума, дает трещины и припеки, так сказать, набухания. Тогда таким приростом выпечки была добавочная крестьянская курия, а после 17 октября таким же припеком явилась рабочая секция»[663]. Впрочем, около 45 % мест в Думе обеспечивалось крестьянам, – как известно, надежда умирает последней. Согласно указу от 11 декабря право на участие в предварительных съездах было предоставлено также настоятелям церквей и молитвенных домов всех вероисповеданий, но только в том случае, если церковь или молитвенный дом владели в уезде землей. Это закреплялось 14 статьей «Положения о выборах в Государственную Думу», утвержденного государем еще в августе 1905 г.[664].
В результате неодновременности выборов работа Думы, заседавшей лишь одну сессию (с 27 апреля по 8 июля 1906 г.), проходила в неполном составе – вместо положенных 524 депутатов в Таврическом дворце работало менее 500. Основной вопрос, который эта Дума пыталась рассмотреть, был аграрный. Большинство депутатов выступало с идеей принудительного отчуждения помещичьей земли в пользу крестьян, на что правительство, разумеется, пойти никак не могло. Противостояние по этому вопросу и предопределило досрочный (в середине лета) роспуск Думы, успевшей провести лишь 40 заседаний. При обсуждении крестьянской темы, сторонниками левых партий (а таковыми в представлении правительства были все политические объединения, начиная с членов партии кадетов) показали себя и некоторые православные священники-депутаты.
Всего в Первой Думе заседало шесть клириков (отцы Клавдий Афанасьев, Павел Воздвиженский, Василий Гума, Авдий Концевич, Николай Огнев, Алексий Поярков), из которых правыми числились только двое. Собственно церковные вопросы эта Дума рассмотреть не успела, но это вовсе не значило, что к религиозной проблематике депутаты относились равнодушно. Доказательством может служить записка, поданная председателю Государственной Думы С. А. Муромцеву 49-ю депутатами, большинство из которых состояли в самой многочисленной фракции – кадетской (в Первой Думе ей принадлежало 179 мест). Ни для кого не было секретом, что кадеты являлись сторонниками осуществления в России формулы Кавура: Chiesa libera nel stato libero (свободная Церковь в свободном государстве). Записка была датирована 12 мая 1906 г. и содержала просьбу внести приложенные к ней Основные положения законопроекта о свободе совести на рассмотрение Думы и признать рассмотрение спешным. Среди подписавших были известные общественные деятели и ученые – М. М. Ковалевский, Н. И. Кареев, князь Д. И. Шаховской, В. Д. Набоков, П. И. Новгородцев и многие другие. Поставил свою подпись и православный священник – депутат от области Войска Донского Клавдий Афанасьев[665].
Предложенные вниманию депутатов Основные положения законопроекта о свободе совести напрямую затрагивали интересы Православной Церкви как главенствующей конфессии империи. В самом деле, депутаты настаивали на том, чтобы пользование гражданскими и политическими правами не зависело от вероисповедания, а все существовавшие и вновь образующиеся вероисповедания пользовались бы равными правами не только при отправлении религиозных обрядов, но и при распространении своих учений (если, разумеется, не совершались деяния, предусмотренные общими уголовными законами). Это значило, что в наихудшем положении оказалась бы Православная Церковь, которая, в отличие от остальных конфессий империи, находилась в полном подчинении у государства.
Кроме того, депутаты полагали необходимым оговорить право каждого жителя страны противостоять возможному государственному принуждению к исполнению обязанностей, вытекавших из принадлежности к какому-нибудь вероисповедному обществу. Государство, по их мнению, не могло заставлять человека совершать религиозные действия или участвовать в обрядах какого-нибудь вероисповедания против его воли. Это положение при желании можно было трактовать и как намек на возможность внеконфессионального состояния, то есть на право россиян не исповедывать никакой религии! Разумеется, в то время до этого дело дойти не могло, но важно отметить сам факт появления указанного положения. Депутаты считали, что никто не может отказываться из-за своих религиозных убеждений от исполнения гражданских и политических обязанностей (кроме указанных в законе случаев). А достигнув 17-летнего возраста каждый должен был получить право выходить из состава вероисповедного общества. Особый закон должен был определять порядок ведения актов гражданского состояния, а также преподавание вероучения[666].
К Основным положениям прилагалась объяснительная записка, в которой депутаты доказывали, что принцип свободы совести не чужд Основным законам Российской империи, хотя и не осуществился в законодательных нормах. Понятно, что акцент делался на праве «оказательства», имевшемся только у Православной Церкви. Остальные конфессии в России, по мнению депутатов, часто терпели притеснения от властей. При этом и сама Православная Церковь только страдала «от этого режима, отнимающего у нее возможность нравственного воздействия и авторитет». Высокие принципы указа 17 апреля 1905 г., говорилось в объяснительной записке, не получили надлежащего осуществления. Депутаты полагали, что допуская переход в неправославные исповедания, указ 17 апреля должен был разрешить неправославным и свободное распространение своих вероучений.
«Наконец, – заявляли они об указе 17 апреля, – он ничего не говорил о праве не принадлежать ни к какому исповеданию, которое, очевидно, входит в последовательно проводимый принцип свободы совести. Очевидно как с ним несовместимо принуждение, прямое или косвенное, к принятию какой-либо религии, так несовместима и принудительная религиозность вообще»[667]. Такая позиция составителей явно не могла рассчитывать на понимание правительства: помимо политической заинтересованности светских властей в союзе с Православной Церкви, немаловажной была и психологическая сторона. Большинство православных, даже из числа выступавших за свободу совести, не воспринимало всерьез требования о легализации внеконфессионального состояния, понимая под таковым прежде всего активное богоборчество, «свободу без совести». Установление в России права не принадлежать ни к какому исповеданию было бы понято Церковью как отказ государства от своих религиозных прав и указание на то, что православная империя не нуждается более в религиозном освящении, полагая достаточным установление формальных, то есть законодательных рамок, регламентировавших ее отношения с религией большинства.
Составители записки полагали, что необходимо изменить и уголовное законодательство, дабы оно соответствовало принципам указа 15 апреля и манифеста 17 октября. Депутаты считали недостаточным принятие закона 14 марта 1906 г., согласовывавшего некоторые постановления уголовного законодательства с указом 17 апреля и вводившего в действие вторую главу нового Уголовного уложения, в результате чего было отменено почти 40 дискриминационных статей[668]. Авторы законопроекта считали, что введение полной религиозной свободы в России является первой обязанностью первого русского парламента. Только полное осуществление свободы совести, – полагали депутаты, «может восстановить то доверие и нравственную связь отдельных народностей, без которых невозможно процветание, благоденствие и мощь России, невозможно поднятие авторитета Православной Церкви, невозможно умиротворение народной совести». Такая свобода, резюмировалось в записке, поведет только к нравственному обновлению России и возрождению в ней религиозного чувства[669].
Нетрудно догадаться, что государственная власть не могла согласиться с требованиями группы депутатов в кратчайшие сроки радикально решить вопрос о свободе совести, полностью уничтожив законодательно закрепленное первенство Православной Церкви: в разгар революции пойти на разрушение существовавшего церковно-государственного союза значило совершить грубую ошибку, последствия которой были бы непредсказуемы. Национальная политика власти всегда предусматривала использование религиозного фактора. Поэтому введение такой религиозной свободы, на какой настаивали депутаты, привело бы к необходимости существенной корректировки этой политики.
Но отказ ломать устоявшиеся церковно-государственные отношения не означал, будто власть ничего не желает менять. Другое дело, как правительство видело возможное реформирование церковно-государственных отношений, ибо этот вопрос в России нельзя было обойти, рассматривая проблему свободы совести.
Все это стало ясно после того, как Основные положения законопроекта о свободе совести, составленные думцами, были представлены председателем Государственной Думы министру внутренних дел П. А. Столыпину и обер-прокурору Святейшего Синода князю А. А. Ширинскому-Шихматову. В свою очередь, князь уведомил о получении материалов премьер-министра И. Л. Горемыкина, в апреле 1906 г. сменившего на этом посту СЮ. Витте. Таким образом, все заинтересованные лица смогли в короткое время ознакомиться с предложениями думцев и подготовить свои ответы на них. 13 июня 1906 г. высокопоставленный чиновник МВД – директор Департамента духовных дел иностранных исповеданий В. В. Владимиров – направил «совершенно секретное» письмо директору департамента Министерства народного просвещения А. А. Тихомирову. Владимиров указал, что со