гласно проекту Основных положений о свободе совести преподавание вероучения определяется особыми узаконениями, которые не должны противоречить началам свободы и равенства исповеданий. Представитель МВД напоминал, что согласно 57-ой статье Учреждения Государственной Думы министры, после получения заявления из Думы, в течение месяца должны заявить депутатам, принимают ли они на себя обязанность выработать соответствующий законопроект. Сообщалось также, что в Думе, по сведениям МВД, в ближайшее время ожидается слушание заявления 49-ти депутатов о свободе совести и что МВД «свои соображения по обсуждаемому предмету предполагает безотлагательно вынести на обсуждение Совета министров»[670].
Спустя три дня по предложенному думцами проекту высказался министр внутренних дел. Столыпин видел, что Основные положения о свободе совести не только затрагивают интересы различных министерств и ведомств, но касаются и вопросов первостепенной важности, которые могли «оказать влияние на все стороны государственного устройства и управления». Поэтому он заявил о намерении представить собственные соображения на благоусмотрение Совета министров[671]. Однако еще до того, как эти соображения были вынесены на официальное рассмотрение, 18 июня 1906 г. на квартире И. Л. Горемыкина министры обсудили проект Основных положений о свободе совести[672]. В каком направлении проходило это обсуждение – судить трудно, но ясно, что вопрос о свободе совести не был для Совета министров «проходным». Это доказывается и тем, что чиновники подчиненного Столыпину Министерства внутренних дел занимались составлением справки о свободе совести уже после того, как Первая Государственная Дума была разогнана и Столыпин занял кресло премьера. Чтобы проследить ход дела, необходимо хотя бы кратко охарактеризовать сделанные правительством шаги, не забывая при этом, что Совет министров после 8 июля 1906 г. уже никак не зависел от «бывшей» Государственной Думы.
В августе 1906 г. В. В. Владимиров проинформировал помощника управляющего делами Совета министров Н. В. Плеве (сына убитого в 1904 г. министра), что справка о свободе совести готова. «По ознакомлении с ней, – говорилось в письме, – министр внутренних дел пожелал, чтобы она была разослана членам Совета министров как материал для предстоящего обсуждения законоположений, подлежащих изготовлению в МВД в целях осуществления провозглашенной высочайшим манифестом 17 октября свободы совести»[673]. Справка не носила официального характера и была изготовлена в количестве 25 экземпляров: предполагалось лишь обменяться мнениями по наболевшему вопросу.
Составители подошли к порученному делу весьма основательно, обратив внимание на юридическую сторону вопроса и справедливо указав, что и свобода совести, и вытекавшая из нее свобода исповедания подлежат ограничениям, основывающимся на требованиях государственного порядка. Для полного уяснения тех законодательных мероприятий, которые предполагалось осуществить, рассматривались четыре признака свободы совести: свобода выхода из вероисповедания и его избрания; свобода проповеди с целью обращения в свою веру; свобода осуществления исповедания; отсутствие гражданских и политических ограничений в зависимости от принадлежности к какой-либо религии[674].
Подобный юридический подход естественно вел к необходимости поставить вопрос о непринадлежности ни к какой религии. Для МВД было ясно, что «нет более нежелательного элемента в государстве, чем подданные без религии», поскольку «такие лица легче всего являются благодарной почвой для зарождения всякого рода смуты и беззакония». Однако юристы понимали и другое: все западные государства, провозгласившие свободу совести, допускают существование граждан, не исповедующих определенной религии. Россия, если хотела полностью и до конца решить этот вопрос, должна была последовать тем же самым путем[675]. Кроме того, в справке отмечалась необходимость введения гражданских метрикации, присяги и брака, разрешения внеконфессионального погребения[676].
Не только «левая» Дума, но и «правое» правительство в то время понимали, к чему ведет полное осуществление принципов свободы совести (хотя, разумеется, по-разному относились к последствиям этой свободы). 18 сентября 1906 г., в период, когда Дума бездействовала, директор департамента духовных дел иностранных исповеданий предоставил председателю Совета министров перечень из 17 вопросов, подлежавших рассмотрению в правительстве при выработке законопроектов о свободе совести. В этом списке был и вопрос о возможности выхода из какого-либо исповедания без вступления в другую веру. Власти всерьез думали о распространении порядка и условий перехода из православной веры в инославную на случаи любых переходов из одной веры в другую, а также о праве «выхода из религии» для всех, кто достиг брачного возраста[677].
Чиновники МВД озаботились также разработкой вопроса о вероисповедных союзах. По их мнению, эти союзы должны были подразделяться на вероисповедные общества (исповедания и секты), братства и религиозные общества, преследующие благотворительные, просветительские и тому подобные цели. Братствам могли предоставляться права юридических лиц, а метрические книги сектантов могли вестись либо их наставниками, либо гражданскими властями. Если МВД разрешало существование секты, то ее последователям могло предоставляться право отправления культа, образования общин с правом юридического лица и открытия школ. Кроме того, предполагалось разрешение сектантам устройства религиозных процессий, ношения духовными лицами облачений вне молитвенных домов, то есть на улице и даже устройства колокольного звона[678]. В случае утверждения предлагаемых мер Православная Церковь de facto лишилась бы особого покровительства закона и исключительного права оказательства веры.
Решиться на принятие подобных законодательных предположений в православном государстве можно было лишь после разрешения многочисленных церковных проблем, для чего необходим был Собор. В ином случае Церковь оказалась бы в странном положении несвободной от государства конфессии в условиях, когда все остальные исповедания и секты такой свободой могли пользоваться в полной мере. Следовательно, вопрос о свободе совести связывался с разрешением вопроса о церковных реформах и целиком зависел от него. Ведь Россия и после изменений 1905 г. продолжала оставаться конфессиональным государством, для которого вопросы религии не могли быть безразличны.
Поэтому в течение осени 1906 г. и зимы 1906–1907 гг., когда вопрос о церковных реформах стоял на повестке дня, правительство продолжало активно обсуждать и вопрос о свободе совести, подготовив для внесения в будущую Думу несколько законопроектов: о разрешении совершения инославных и иноверных богослужений и богомолений, а также сооружения, устройства, возобновления и починки инославных и иноверных молитвенных зданий; об инославных и иноверных религиозных обществах; о римско-католических монастырях; об отмене содержавшихся в действовавшем законодательстве политических и гражданских ограничений, находившихся в зависимости от принадлежности к инославным и иноверным исповеданиям (в том числе и к старообрядчеству и к отделившимся от православия сектантам), а также законоположений, допускавших вмешательство гражданской власти в духовные отношения частных лиц.
Особый журнал Совета министров от 3 и 17 февраля 1907 г. «по законопроектам, касающимся осуществления свободы совести» был утвержден государем 12 марта 1907 г. Сразу же после открытия заседаний Второй Государственной Думы (оно состоялось 20 февраля 1907 г.) законодательные предположения были внесены на рассмотрение народных избранников[679]. Однако Вторая Дума действовала слишком короткое время и не смогла рассмотреть эти вопросы, хотя об их актуальности заявил председатель Совета министров.
Впрочем, задолго до того, как Вторая Государственная Дума собралась на свое первое заседание, в истории думской монархии произошел первый серьезный конфликт исполнительной и законодательной властей. Первая Дума была распущена, поскольку, как говорилось в царском манифесте от 9 июля 1906 г., «выборные от населения, вместо работы строительства законодательного, уклонились в непринадлежащую им область и обратились к расследованию действий поставленных от нас местных властей, к указаниям нам на несовершенства Законов Основных ‹…› и к действиям явно незаконным, как обращение от лица Думы к населению. Смущенное же таковыми непорядками крестьянство, – говорилось далее, – не ожидая законного улучшения своего положения, перешло в целом ряде губерний к открытому грабежу, хищению чужого имущества, неповиновению закону и законным властям»[680].
Святейший Синод вынужден был реагировать на происшедшие изменения, выпустив специальный циркуляр. Опасаясь дальнейшего нагнетания страстей, иерархи запретили касаться в речах, произносимых с амвона, политического положения страны. Если же прихожане хотели услышать от священника о том, изменятся ли к лучшему условия крестьянского быта, то циркуляр рекомендовал успокаивать население, «говоря, что царь сам понимает нужды крестьян и скоро сделает все для них полезное». Манифест о роспуске рекомендовалось прочесть в ближайший день с собственными пояснениями[681].
Однако значительная часть депутатов Государственной Думы (около 200 человек), прочитав 9 июля 1906 г. около Таврического дворца указ о роспуске, решила провести совещание. Совещание состоялось в Выборге, входившем тогда в состав Великого княжества Финляндского. В гостинице Бельведер 9 и 10 июня были проведены собеседования и составлено воззвание, обращенное к гражданам всей России и озаглавленное «Народу от народных представителей». В нем заявлялось, что депутаты прежде всего желали издать закон о наделении землей крестьян, используя для этой цели казенные, удельные, кабинетские, монастырские и церковные земли, а также принудительно изъяв частновладельческие земли. Это, по мнению депутатов, и послужило причиной разгона Думы. Депутаты призвали народ стоять за права народного представительства: «Правительство не имеет права без согласия народного представительства ни собирать налоги с народа, ни призывать народ на военную службу, – говорилось в воззвании. – А потому теперь, когда правительство распустило Государственную Думу, вы вправе не давать ему ни солдат, ни денег»