[692]. В данном случае важна даже не справедливость сообщения, а сам слух, характеризовавший настроения, существовавшие в консервативных церковных кругах.
Вскоре, действительно, Дума была распущена. Поводом для этого послужило сфабрикованное обвинение против членов социал-демократической фракции в военном антиправительственном заговоре. Правительство потребовало от Думы временно устранить от заседаний всех социал-демократов и арестовать 16 человек из их состава. Желание депутатов обсудить предложенный вопрос не могло реализоваться, поскольку правительство уже 3 июня 1907 г. заявило о роспуске Думы и, одновременно, о принятии нового избирательного закона.
Таким образом, Дума первого и второго созывов не смогла обсудить вопросы, касавшиеся положения Православной Церкви в России (в том числе и законодательные предположения о свободе совести). Они по наследству перешли в Третью Государственную Думу, которая, в отличие от своих предшественниц, просуществовала весь положенный пятилетний срок. Правда, в Третьей Думе были иные, чем в предыдущих, состав и численность депутатов. По новому избирательному закону крестьяне получили право избирать только 22 % выборщиков, в то время как раньше – более 40 %. Уменьшилось и число представителей от национальных окраин. Общее количество депутатов снизилось с 524 до 422 человек. В Третьей Думе ни одна партия не имела большинства, а центр сместился вправо – от кадетов к октябристам. Соответственно, правительство могло не опасаться радикальных требований и надеялось на конструктивное сотрудничество с народными представителями. В условиях спада революционного движения эти надежды выглядели вполне оптимистическими. Разумеется, в Третьей Думе присутствовали и священнослужители Православной Церкви, но «левых» клириков, наподобие отцов Бриллиантова или Тихвинского, в ее составе уже не было. В этом смысле депутаты-священники могли быть названы представителями парламентского большинства.
Избирались представители духовенства, как и ранее, согласно закону от 11 декабря 1905 г. Уполномоченные от настоятелей церквей и молитвенных домов всех вероисповеданий, «если церковь или причт, либо молитвенный дом владеют в уезде землею», пользовались правом участия в съезде землевладельцев-избирателей. Эти уполномоченные выбирались на предварительном съезде, который, «смотря по местным удобствам», созывался один для всего уезда. Иногда, правда, по распоряжению министра внутренних дел, образовывалось несколько съездов[693]. Собственно, единственная поправка и была только в том, что ранее «несколько съездов» образовывались согласно расписанию, устанавливаемому губернатором, теперь же – МВД. Эта поправка, впрочем, не могла существенно изменить расклад политических сил: ведь и губернатор имел возможности при желании опосредованно воздействовать на выборщиков. Почему же в новую Государственную Думу избрали не 13, как во Вторую, а уже более 40 депутатов-священников?
Этот вопрос задавали и левые депутаты Третьей Думы, видевшие, как изменилось настроение клириков после 3 июня. При очередном обсуждении сметы духовного ведомства в апреле 1909 г., придерживавшийся левых взглядов депутат Н. В. Розанов, вспоминая закон 3 июня, указывал на создание правительством особого ценза мелких землевладельцев, «при помощи которых [оно] ввело в Государственную Думу 45 священников и двух епископов. Когда совершен был этот переворот с нарушением Основных Законов, – напомнил Н. Розанов, – многие служители Церкви оправдывали его и служили благодарственные молебны. С 3 июня наше духовенство совершенно окунулось в политическую борьбу и всецело в руках правительства»[694].
Формально депутат был прав: православные клирики в течение всей своей думской деятельности активно отстаивали интересы Православной Церкви, участвуя в политических дискуссиях. Однако в Третьей Думе так и не сложилось специальной «церковной» фракции, хотя власти вовремя услышали предложение выделить православных клириков в особую курию избирателей[695]. Правые церковные публицисты приветствовали эту идею, прекрасно понимая, что «выделение» поможет избежать появления в Таврическом дворце «левых» священников. Осенью стало ясно, что представители Церкви не могут рассчитывать на получение более 40–50 голосов. Хотя сторонники «церковного представительства» надеялись получить больше, но и достигнутое можно было считать победой.
2 ноября 1907 г. священники, избранные депутатами Третьей Государственной Думы, представились столичному митрополиту Антонию[696]. Видимо, на этой встрече пастыри рассказали владыке, что пришли к решениям: в отдельную «клерикальную» фракцию не обособляться, подготовленные для выступления доклады предварительно показывать остальным членам корпорации, избегать выступлений, роняющих сан и авторитет священника, регулярно встречаться, участвовать во всех комиссиях Государственной Думы, прежде всего в вероисповедной, народного просвещения, бюджетной и аграрной.
Среди избранных было два епископа – Холмский Евлогий (Георгиевский) и Гомельский Митрофан (Краснопольский), в 1919 г. ставший жертвой «красного террора». Святейший Синод отвел для депутатов покои на Кабинетской улице столицы, в здании Митрофаньевского подворья. Там проживали епископы-депутаты и были комнаты для 10–12 священников. «Мы сообща разрабатывали законопроекты, привлекая, когда надобилось, известных канонистов и профессоров, – вспоминал позднее митрополит Евлогий. – По праздникам и воскресным дням, довольно торжественно, соборне совершали богослужение, привлекая массу богомольцев»[697]. Епископ Евлогий был избран председателем вероисповедной комиссии, а епископ Митрофан – членом комиссии по делам Православной Церкви, которую возглавлял будущий «революционный» обер-прокурор Святейшего Синода В. Н. Львов. Кроме того, преосвященный Митрофан был и председателем комиссии по борьбе с пьянством.
Половина мест в комиссии по делам Православной Церкви принадлежала клирикам (18 человек из 33-х). Из 33-х членов комиссии по вероисповедным вопросам священников было двенадцать. Часть депутатов, как духовных лиц, так и светских (например, известный адвокат Ф. Н. Плевако) состояла в обеих комиссиях[698]. В первые же дни работы Третьей Государственной Думы некоторые известные церковные публицисты поспешили дать священникам-избранникам свои рекомендации. Среди них был и Л. А. Тихомиров, глубоко убежденный в том, что «духовенство, пригодное к общественной деятельности, не должно иметь других партий, кроме своего церковного круга». Тихомиров полагал, что разбитые по различным политическим партиям, священники совершенно утратят самостоятельное значение. Он решительно высказывался за фракционное объединение духовенства, считая это основным вопросом для работоспособности клириков в парламенте[699].
Однако скоро стало ясно, что отсутствие фракции никак или почти никак не скажется на совместной деятельности думцев-священников. Эта уверенность питалась прежде всего тем, что по политическим симпатиям избранные в Государственную Думу клирики оказались достаточно близки друг к другу. Более 34 депутатов принадлежали к правым, националистам и тому подобным группам, шесть депутатов – к октябристам и только четыре клирика могли условно считаться «левыми», поскольку принадлежали к прогрессистам. Это «поправение» уже тогда, в эпоху думской монархии, резко критиковалось либерально настроенными современниками, заявлявшими о пресловутой «реакционности» православных священников. После прихода к власти большевиков, для большинства отечественных историков это мнение стало хрестоматийным и не подвергалось обсуждению.
Но, думается, для того, чтобы объективно судить о «реакционности», одного полемического задора недостаточно: политическая симпатия или антипатия – плохой помощник при изучении сложных вопросов, в том числе и вопросов, касающихся предреволюционной истории России. Правильнее постараться понять, почему священники-депутаты выступали с правых позиций. Для этого надо обратиться к стенограммам заседаний Государственной Думы. Эти документы свидетельствуют, что даже в консервативной по преимуществу Третьей Думе отношение к Православной Церкви было непростым. Взаимоотношения между Думой и Церковью, писал митрополит Евлогий, «были безысходной коллизией двух сторон, друг другу чуждых, а порой и враждебных»[700].
Многолетняя кастовая отчужденность духовенства от других сословий империи особенно чувствовалась в среде людей, индифферентно относившихся к религии. Не стоит доказывать, что в левых и либеральных кругах на священников-депутатов смотрели лишь как на выразителей чуждых большинству депутатов интересов. К примеру, лидер большевиков В. И. Ленин, критикуя думское выступление епископа Митрофана (о котором речь впереди), возмущался «чистым клерикализмом» Церкви, для которой «депутаты Думы не только – вернее не столько – народные представители, сколько „духовные дети“[701]». Но как раз то, что возмущало Ленина, было естественно с точки зрения православного священника (тем более, что более 370 депутатов – по метрике – числились православными).
Впрочем, всячески ругая думское духовенство, заявляя, что большинство его представителей защищает феодальные привилегии и открыто отстаивает средневековье, Ленин пытался «поймать» епископа Митрофана, затронувшего в своем докладе 16 апреля 1909 г. вопрос о партийной принадлежности депутатов-клириков. «Да, гг., – говорил епископ, – и мы сознаем неудобство нашего положения, и я скажу вам, что первые шаги нашей думской деятельности были направлены именно к тому, чтобы нам, почтенным высоким избранием народным, чтобы здесь в Думе стать выше партийных дроблений и образовать одну группу духовенства, которая все вопросы освещала бы со своей этической точки зрения». По мнению епископа, виной тому, что чаемого объединения не произошло – депутаты от духовенства, принадлежавшие к оппозиции, которые выступали против единства думских клириков, опасаясь зарождения русского клерикализма