х.
В течение пяти лет существования Государственной Думы третьего созыва на увеличение содержания православного духовенства было отпущено 2 680 000 рублей[711], а на церковное строительство (по единовременным ассигнованиям) – 1 454 065 рублей 12 копеек[712]. Общий размер кредитов, отпущенных на содержание храмов с одобрения Думы, не превышал за первый год ее работы 43 876 рублей, за последний – 1912-ый – 99 964 рубля[713]. На увеличение содержания служащих духовных учебных заведений из Государственного казначейства было выделено всего 571 590 рублей[714]. На поддержку различных церковных учреждений направлялись, как правило, незначительные суммы. Материальная помощь, получавшаяся с помощью думских ассигнований, не покрывала потребностей Православной Российской Церкви.
Отношение депутатов к Церкви как к государственному ведомству сказывалось и при обсуждении вопроса о свободе совести. В Третьей Государственной Думе предполагалось рассмотреть законопроекты, которые облегчили бы переход из православия в другое (в том числе и нехристианское) исповедание, полностью уравняли бы в гражданских правах инославных христиан со старообрядцами, разрешив преподавание Закона Божьего не только представителям главенствовавшей конфессии, гарантировали бы сохранение гражданских прав после снятия священнического сана. Болезненными считались и частные вопросы, касавшиеся положения Православной Церкви, например, вопрос о церковно-приходских школах (ЦПШ).
Отстаивать ассигнования было чрезвычайно непросто. Уже первый год работы Третьей Государственной Думы показал, что церковные вопросы воспринимались многими депутатами как вопросы «ведомственные», не столько затрагивавшие интересы большинства русского народа, сколько преследовавшие выгоды «господствовавшегоисповедания».
Этот подход проявил себя при обсуждении вопроса о церковных школах. Ситуация развивалась следующим образом. Еще в первую сессию Третьей Думы 94 депутата правых фракций выступили с законодательным предположением об ассигновании 4 000 740 рублей на жалованье учителям этих школ. Разумеется, обер-прокурор Святейшего Синода (им тогда был П. П. Извольский) горячо поддержал предположение. Однако оно не встретило сочувствия у тех, кого в Думе считали «левыми», прежде всего у кадетов. Депутат М. С. Воронков, выступавший от имени фракции кадетов, 3 ноября 1908 г. публично заявил, что дело было не в сумме: поддержав законопроект, Дума подтвердит право церковно-приходских школ на существование. А это как раз и смущало «левых». «Я полагаю, – заявлял Воронков, – что когда на обсуждении Государственной Думы находится законопроект о введении всеобщего начального обучения, закреплять начальную школу в двух ведомствах или, по крайней мере, высказываться сейчас за это закрепление, было бы преждевременным»[715]. Кадеты полагали, что необходимо развивать школы Министерства народного просвещения, а не религиозно ориентированные ЦПШ.
Их позиция встретила резкий отпор со стороны депутатов-иерархов, постаравшихся доказать полезность и необходимость церковной школы для народного образования. Ко времени обсуждения вопроса об ассигнованиях в России таких школ было уже 42 000, то есть почти одна треть всех школ империи. Их программы были не хуже программ других школ, а качество религиозно-нравственного воспитания – несравненно выше. Если не поддержать церковноприходскую школу, считал епископ Митрофан, то ее место на ниве народного просвещения займут другие. Влияние пастыря на народ понизится.
Для России, государства православного, это были не пустые слова. Владыка старался доказать, что отказ в финансовой поддержке церковных школ – дело опасное, так как может привести к постепенному уничтожению живого дела церковного народного образования[716].
Взаимное непонимание «левых» и «правых» в Думе по вопросу о церковных школах вызывалось принципиально разными подходами к перспективам церковно-государственных отношений. Например, социал-демократы, имевшие несколько думских мандатов, религию воспринимали как частное дело, а конфессиональное обучение отрицали, ибо, по их убеждению, оно тормозило «ту классовую борьбу в деревне между эксплуататорами и эксплуатируемыми, какая была бы ‹…› желательна»[717]. И хотя крайняя позиция никак не могла влиять на отношение к церковным вопросам большинства депутатов, болезненность темы была очевидна.
Показательно, что спустя две недели после обсуждения проблемы церковно-приходских школ, епископ Евлогий вынужден был признать, что их роль «в жизни нашего народа для многих представляется неясной, спорной, а для иных даже отрицательной». Архиерей доказывал, что никакой личной выгоды от ЦПШ православное духовенство не имело, что школа эта спокойно уживалась «с самыми разнообразными, даже подчас с самыми враждебными элементами населения». Епископ привел также характерную статистику. – Во всех церковных школах империи на 1 января 1907 г. обучалось 1 988 529 человек, из которых почти 50 000 не принадлежали к православному исповеданию. «Наша церковная школа, – резюмировал он, – служит делу народного просвещения для всех, без различия, и в своем служении не отличает эллина от иудея».
Предлагая (от имени фракций правых, националистов и умеренно-правых) признать необходимым участие прихожан в деле наблюдения и хозяйственного заведования церковными школами, владыка Евлогий ставил вопрос о передаче законодательного предположения 94-х депутатов в комиссию по народному образованию для выработки соответствующего законопроекта[718]. В тот же день, 19 ноября 1908 г., большинство депутатов (179 человек) высказалось за то, чтобы признать желательной выработку законопроекта об ассигновании на нужды церковной школы свыше 4 000 000 рублей. Против выступило 120 человек[719]. И хотя вопрос получил дальнейшее развитие, его прохождение не было «гладким», да и число противников выглядело весьма внушительно. «Мы с трудом отстояли кое-какие ассигновки», – вспоминал много лет спустя митрополит Евлогий[720].
Впрочем, священники-депутаты сумели добиться учреждения особого совещания по вопросу о церковных школах. В нем приняли участие митрополиты Петербургский, Московский и Киевский, обер-прокурор Святейшего Синода, министры народного просвещения, финансов и земледелия, а также представители думских фракций. Но совещание не помогло – «Дума упорствовала». Не помогло даже напоминание государя: уже на последнем заседании Третьей Государственной Думы вопрос о церковно-приходских школах был поставлен на повестку дня, но как только его стали обсуждать, депутаты начали поодиночке покидать зал заседаний и ко времени голосования кворума уже не было. «Поддержать церковно-приходские школы Третья Дума не пожелала»[721].
Если вопрос о школах напрямую затрагивал интересы Православной Церкви, то рассмотрение пакета вероисповедных вопросов касалось ее опосредованно. Здесь сложность состояла в том, чтобы увязать юридически закрепленное первенство с возможностью полного осуществления идеи свободы совести. Необходимость такой увязки осознавала и исполнительная власть. Окончательно это стало ясно после речи П. А. Столыпина, с которой он выступил 22 мая 1909 г. Напомнив депутатам, что начало религиозной свободы в России было положено законами 12 декабря 1904 г., 17 апреля и 17 октября 1905 г., премьер подчеркнул, что «дарование свободы вероисповедания, молитвы по велениям совести каждого вызвало, конечно, необходимость отменить требование закона о согласии гражданской власти на переход из одного вероисповедания в другое, требование разрешения совершать богослужение, богомоления, сооружать необходимые для этого молитвенные здания». Вместе с тем, по словам Столыпина, планируемые преобразования не могли осуществиться «вне вопроса о тех преимуществах, которые сохранены Основными Законами за Православной Церковью»[722].
Следовательно, премьер указывал на рамки, в которых только и мог рассматриваться вопрос о свободе совести. Зная по опыту предшествовавших обсуждений церковных вопросов настроение «левых» депутатов, можно было без труда понять, как они отнесутся к вопросу о «преимуществах». К тому же исполнительная власть полагала, что «естественное», по словам Столыпина, развитие взаимоотношений Церкви и государства в России привело к полной самостоятельности Церкви во внутрицерковных вопросах, но государство при этом оставляло за собой право определения церковно-государственных отношений. Разрыв этих отношений был тем более опасен, что повел бы к утрате государством православного характера, а Церковь поставил бы в необходимость выступать за свои политические и гражданские права.
Столыпин говорил о невозможности отделять государство от Церкви, указывая, что задача депутатов состояла «не в том, чтобы приспособить православие к отвлеченной теории свободы совести, а в том, чтобы зажечь светоч вероисповедной свободы совести в пределах нашего русского православного государства»[723]. При этом премьер считал, что вневероисповедное состояние в России невозможно, ибо веротерпимость не есть равнодушие. Старые суждения МВД 1906 г. о возможности такого состояния были окончательно отвергнуты. Причиной, видимо, являлись обстоятельства времени: революция была побеждена, и власти предпочитали сохранять в неприкосновенности политико-юридические связи Церкви и государства.