Вполне естественно, что Столыпин не желал приносить сложившиеся традиции православной государственности в жертву «отвлеченной идее» свободы совести. Другое дело, как на практике возможно было предотвратить наделение Церкви «политическими и гражданскими правами», то есть самостоятельное определение ею политических, социальных и тому подобных ориентиров. Во всем, что выходило за пределы собственно внутрицерковных дел, правительство считало необходимым проявлять попечение о Церкви, не допуская, однако, прежнего государственного насилия по отношению к другим конфессиям империи. Однако стоит напомнить, что стремление охранить Церковь от «внешних» бед на практике было трудно выполнимым, прежде всего в силу ее двойственного статуса. – Церковь представляла собой не только религиозную институцию, но также и ведомство православного исповедания. Активное участие православного духовенства в работе законодательных учреждений лишний раз доказывало это, давая пищу критикам старого церковно-государственного союза.
Впрочем, выступление П. А. Столыпина по вероисповедным вопросам было показательно уже тем, что государство публично заявило о своем намерении разрешить вопрос свободы совести и предложило для этого ряд законопроектов. Об этих законопроектах депутаты узнали много раньше, чем услышали речь премьера. Еще 28 февраля 1907 г. они поступили в Государственную Думу, где их изучала вероисповедная комиссия. Доклад ее председателя октябриста П. В. Каменского предварял речь председателя Совета министров. Будучи политическими союзниками П. А. Столыпина, октябристы поддерживали его начинания, полагая необходимым рамочное решение вопроса о свободе совести. Однако это решение максимально старалось учитывать либеральные принципы, к тому времени уже получившие распространение во многих европейских странах.
Каменский заявил, что вероисповедная комиссия рассматривала законопроект об изменении статей, касающихся перехода из одного вероисповедания в другое. Согласно первой статье законопроекта, каждому лицу, достигшему 21 года, предоставлялось право переходить в любое вероучение, если только сама принадлежность к нему не наказывалась в уголовном порядке. Члены комиссии считали обидным для Православной Церкви то обстоятельство, что отпавший от нее, согласно российским законам, и после отпадения продолжал считаться православным. В качестве примера Каменский приводил мнение митрополита Антония (Вадковского), высказанное зимой и весной 1905 г. в Особом совещании при обсуждении указа 12 декабря 1904 г. Получалось, что в Государственной Думе, при разработке этого законопроекта, считались с мнениями православных иерархов, указывавших, что «со стороны Православной Церкви не может встретиться препятствий к отмене закона, запрещающего отпадение от православия, если таковая отмена будет решена по соображениям государственной пользы и справедливости»[724]. Здесь показательна прежде всего ссылка депутатов на авторитетное мнение православного митрополита, первенствующего члена Святейшего Синода.
Дальнейшее обсуждение законопроекта, предложенного вероисповедной комиссией выявило исключительно большой интерес депутатов-клириков к готовящимся изменениям. По законопроекту с большими докладами выступили оба епископа – Евлогий и Митрофан. В своих выступлениях иерархи затрагивали не только отдельные статьи, но также касались и общих проблем, актуальных для Православной Церкви. Так, епископ Евлогий особо приветствовал ту часть речи премьера, где шла речь об автономии Церкви и недопустимости посягательства светских властей на эту автономию[725]. При этом епископ сознательно, видимо, «забыл», что Столыпин заявлял об автономности Святейшего Синода в канонических и догматических вопросах как о реальном факте, а он сам – как о чаянии всех верных сынов Церкви.
Владыка, будучи человеком Церкви, прекрасно сознавал, что Святейший Синод отнюдь не является полностью независимым в решении своих внутренних дел (например, при назначении епископа на кафедру). Столыпин же, как светский человек и политик, воспитанный в условиях синодальной системы, воспринимал ее недостатки не столь остро и смотрел на церковно-государственные отношения лишь с точки зрения практической пользы «православного государства». Однако в принципиальном вопросе о законопроекте епископ полностью поддержал премьера.
Другой депутат – епископ Митрофан – указал, что вероисповедный принцип, рассматриваемый в Думе, «теоретически выражается в стремлении уравнять все вероисповедания» и сводится «к умалению прав одного православия, как религии, господствующей в России». Владыка предлагал депутатам согласиться с предложением Святейшего Синода установить сорокадневный срок увещевания для желающих выйти из православия[726].
Выступления архиереев, как и следовало ожидать, вызвали резкую неприязнь и критику слева – от кадетов до социал-демократов. Последние в традиционной обличительной манере заявили, что господствующая в России Церковь – служанка государства, поддерживающая его во всех начинаниях. Раскритиковав речи преосвященных, социал-демократы, тем не менее, поддержали законопроект[727]. В ответ на резкие суждения «левых» депутатов приводились примеры активной католической проповеди, в том числе и в местах, где поляки почти не жили[728]. Обсуждение продолжилось и на следующих заседаниях: 23, 24, 26 мая. Словесные баталии иногда завершались нарушением «парламентских норм».
Практически все выступавшие в своих речах касались положения Православной Церкви – и настоящего, и возможного в будущем, в случае принятия законопроекта. Главное, на что так или иначе обращали внимание все выступавшие, заявлявшие о необходимости отстоять церковные интересы, был вопрос об оказательстве веры, особенно в Западном крае. Выступавший в заседании 26 мая священник Николай Гепецкий предложил депутатам формулу, при которой, по его мнению, можно было перейти к постатейному чтению законопроекта. Эта формула включала заявление о том, что неограниченное право пропаганды не может предоставляться «различным религиозным вероучениям», а должно принадлежать лишь Православной Церкви. Совращение же в иную веру должно было признаваться уголовно-наказуемым деянием[729]. Разумеется, такая формула свела бы на нет обсуждавшийся законопроект и не была принята. Призыв священника-депутата свидетельствовал, как психологически трудно было отказаться от старых привилегий господствующего исповедания и встать на путь свободы совести. Большинство депутатов в итоге одобрило представленный правительством и рассмотренный вероисповедной комиссией Государственной Думы законопроект, не внеся в него кардинальных изменений, и передала документ в следующую инстанцию – Государственный Совет.
Государственный Совет, своего рода «вторая палата» российского парламента, члены которого частью избирались, а частью назначались государем из высших сановников империи, был не согласен со многими положениями законопроекта, полагая необходимым максимально «охранить» права Православной Церкви. В результате создали согласительную комиссию, которая выработала «компромиссный» вариант, мало похожий на думский. После этого Дума уже не торопилась с повторным рассмотрением законопроекта: до конца 1912 г. депутаты так и не решили этот вопрос. Не был решен он и в период работы Четвертой Государственной Думы.
Другой законопроект, рассматривавшийся в Третьей Думе и опосредованно затрагивавший интересы Православной Церкви, касался старообрядческих общин. Собственно говоря, этот законопроект, внесенный МВД, ко времени рассмотрения депутатами действовал почти три года: он был проведен 17 октября 1906 г. по 87 статье Основных Законов, позволявшей государю в перерывах между заседаниями Думы единолично утверждать новые законы. Однако, это не решало проблемы: Дума рано или поздно должна была вернуться к положению старообрядческих общин. Весной 1909 г. депутаты получили возможность обратиться к решению этой проблемы. Специальная комиссия по старообрядческим вопросам рассматривала правительственный законопроект, понимая, что сторонники «древлего благочестия» не желали пользоваться никакими преимуществами, стремясь получить лишь те права, которые вытекали из принципа религиозной свободы, установленного актами 17 апреля и 17 октября 1905 г.
К февралю 1909 г. комиссия рассмотрела правительственный законопроект и выработала собственные рекомендации. Такое внимание к староверам обратило на себя внимание либеральных публицистов, писавших о свободе совести. По мнению СП. Мелыунова, думский законопроект косвенно узаконивал «вмешательство светской власти, предусматривая, как будет организована община, как происходят выборы священнослужителей и многое другое. В то же время, – указывал он, – и регистрации общин и контроль по-прежнему остаются в руках администрации»[730].
12 мая 1909 г. в Государственной Думе начались слушания, открытые докладчиком комиссии по старообрядческим вопросам В. А. Карауловым. Откровенно симпатизируя старообрядцам, Караулов старался показать, что они вполне заслуживают полного уравнения в правах с господствующей Церковью. Комиссия предложила ввести в 1 статью думского законопроекта право проповедования. Предлагалось использовать термин: «священнослужители по старообрядчеству, именующиеся иерархическими по старообрядчеству наименованиями», то есть признать за старообрядцами-поповцами право публично называть свою иерархию в соответствии с православной традицией. Другие изменения также касались облегчения положения староверов[731]. Подобные предложения комиссии вызвали резкую критику у многих правых депутатов и у депутатов «центра».