депутатов Думы и членов Государственного Совета. 31 января 1911 г. комиссия единогласно одобрила проект в редакции Государственного Совета, не внеся в него изменений. На этом основании законопроект был принят Государственной Думой 1 апреля 1911 г.[742]
Казалось бы, все позади: осталось только получить утверждение у государя. Но этого как раз и не случилось. – Будучи конфессиональным, Российское государство не могло отказаться от права наказывать за действия, прямо или косвенно поощрявшие отпадение от господствующей Церкви. Видимо по этой причине государь 26 мая 1911 г. собственноручно начертал на законопроекте: «Не утверждаю»[743].
Как верховный ктитор Православной Церкви, Николай II не хотел допускать Государственную Думу до решения внутренних церковных дел. Выражая свое недовольство (в том числе и желанием депутатов рассмотреть «церковный вопрос»), на приеме 8 июня 1912 г. Николай II официально заявил, что в Думе «некоторые дела получили не то направление, которое мне представлялось бы желательным»[744]. Указание государя свидетельствовало о его отрицательном отношении к проявленной депутатами «политической активности», тем более, что после смерти П. А. Столыпина от разработки многих вопросов правительство решило отказаться.
К таким вопросам относились и дела, касавшиеся Православной Церкви. Депутаты в пятую сессию вспомнили об этом. «Мертвая точка, на которой мы благополучно застыли с осени 1911 г. в церковных делах, приостановка целого ряда готовых уже законопроектов, – говорил докладчик бюджетной комиссии Думы октябрист Е. П. Ковалевский, – все это пока симптомы отрицательные, и ближайшее будущее покажет нам с полной очевидностью, что хотя посев сделан, но пожать его результаты придется не нам»[745]. В ответ раздались рукоплескания и возгласы «браво». Уже не только «левые», но и почти всегда поддерживавшие правительство октябристы выражали открытое недовольство затягиванием решения церковных вопросов, в том числе и относившихся к созыву давно обещанного Поместного Собора.
Ответы тогдашнего обер-прокурора Святейшего Синода В. К. Саблера не могли удовлетворить большинство депутатов, даже таких крайне правых монархистов, как В. М. Пуришкевич. Резко выступал и В. Н. Львов, указавший, что после 1906 г. в государственной жизни произошел перелом: возникли Дума и обновленный Государственный Совет. Но «в отношении Православной Церкви никаких преобразований не сделано». Львов призывал как можно скорее созвать Собор, введя церковную жизнь в русло правильной организации. «Если же церковная жизнь не будет устроена, – предупреждал докладчик, – то, поверьте мне, дезорганизация церковной жизни рано или поздно отзовется на всех областях государственной жизни»[746]. Председатель комиссии по делам Православной Церкви и ранее неоднократно напоминал о необходимости Собора, – в 1908 г., например, он даже настаивал на его созыве перед Петербургским митрополитом Антонием. «Желалось бы знать, – ехидно замечала тогда газета „Колокол“, – на каких канонических правилах комиссия основывала свое право делать высшей церковной власти свои указания о необходимости ускорения созыва Собора»[747].
С 1908 г. много воды утекло, но Собор так и не был созван. Это и заставляло депутатов вновь повторить свои вопросы, традиционно используя как повод обсуждение в Думе церковного бюджета. 1912 год – первый год без Столыпина – оказался удобным с политической точки зрения временем для предъявления исполнительной власти ранее «неоплаченных» ею счетов.
Среди критиков был в 1912 г. и лидер кадетов П. Н. Милюков, не имевший никаких оптимистических надежд в отношении будущего главной конфессии империи. Более того, он бросил своим «правым» оппонентам упрек, что они не могут обойтись без политических услуг Церкви, «ненужных, если вы не хотите реставрировать старины церковной и старины политической». Никакой Собор, по его мнению, не принесет пользы. «Это будет только новое средство для тех же самых старых целей»[748]. В отличие от Милюкова, член кадетской фракции С. С. Липягов считал необходимым коренное переустройство Церкви на соборных началах, заявляя, что это не менее важная реформа, чем реформа политическая: «Ведь восстановление соборных традиций в Церкви, если бы это случилось, это есть коренное изменение отношений Церкви и государства. В государстве должна появиться новая моральная сила в виде церковной организации, за которой стоит весь православный народ»[749].
Другой «левый», граф А. А. Уваров, предупреждал обер-прокуратуру, что созыв Собора из одних монахов не только нежелателен, но и вреден, поскольку может в корне погубить дело православия.
Не остались в стороне от обсуждения вопроса и депутаты-клирики. «Левых» поддержал священник Иоанн Титов, который вскоре после роспуска Третьей Государственной Думы вследствие давления властей сложил с себя сан. Он считал, что основная проблема заключается в восстановлении соборности. Именно для этого и нужен Собор, необходим он и для изменения церковно-государственных отношений. При соборном управлении, полагал Титов, обер-прокуратура просто «отпадет»[750]. Совершенно иную позицию, отражавшую мнение большинства думского духовенства, занимал священник Алексий Станиславский. Напомнив депутатам, что для созыва Собора готов еще не весь необходимый материал, и что решение полностью зависит от государя, отец Алексий постарался отвести упреки от обер-прокурора В. К. Саблера[751].
Большего сказать было нельзя: вопрос о Соборе Православная Церковь самостоятельно рассмотреть и решить не могла. Дело было не в желании или нежелании должностных лиц, а в политической конъюнктуре, которая влияла на решение государя. Еще в апреле 1909 г. предшественник В. К. Саблера обер-прокурор Святейшего Синода С, М. Лукьянов заявлял в Думе, что относительно ожидавшегося Собора он лишен возможности сделать какие-либо предсказания. «Мы должны были бы в этом вопросе, – отмечал Лукьянов, – положиться на мудрость и благопопечительную заботливость о нуждах Церкви того, кто является нашим верховным покровителем, который является верховным блюстителем интересов Церкви. Вдаваться в вопросы столь еще неопределенные, мне кажется, было бы неуместно»[752].
В работе Третьей Государственной Думы иногда случались и курьезы. Так, после серьезного обсуждения и критики ведомственных инициатив, 4 июня 1912 г. депутаты приняли внесенный обер-прокурором Святейшего Синода законопроект о предоставлении некоторых прав и преимуществ учащим и учащимся в псаломщицких школах, но через две недели (19 июня) его отклонил Государственный Совет, обычно поддерживавший предложения обер-прокуратуры, тем более, что в данном случае они были направлены к улучшению материального положения духовного сословия[753]. Серьезно аргументировать свой отказ члены Государственного Совета не могли.
В работе Четвертой Государственной Думы духовенство также принимало активное участие. Причем, как и в предыдущей, среди депутатов были два архиерея: епископ Кременецкий Никон (Бессонов) и епископ Елисаветградский Анатолий (Каменский). В целом же численность священников в Думе сохранилась на прежнем уровне – в Таврическом дворце они получили 48 мест. Как и ранее, почти все священники заняли правые скамьи (42 человека числились членами фракций правых и националистов), в так называемой «партии центра» состоял один, двое были октябристами и лишь три клирика являлись прогрессистами. Епископу Евлогию – активному депутату Третьей Думы – Святейший Синод предложил в выборах не участвовать, официально мотивировав это тем, что владыка в течение многих лет был оторван от своей епархии. Однако еще в период подготовки к выборам, когда Евлогий был выдвинут кандидатом в новую Думу от Холма, В. К. Саблер предложил ему организовать особую фракцию духовенства.
«Вы столько лет в Думе, вы знакомы с политической работой… вот если бы вы взяли на себя задачу организовать такую группу, чтобы духовенство в Думе не шло вразброд, – рекомендовал обер-прокурор епископу. – У вас будет 50–60 голосов. Это – сила! В пленуме с нею можно решать почти все вопросы…» Но предложение не встретило у Холмского архиерея поддержки. Более того, организацию особой «клерикальной партии» он считал глубокой ошибкой. Важнее, по мнению владыки, было организовать работу делегатов-священников во всех политических партиях. Только после этого, конфиденциальным письмом архиепископа Финляндского Сергия (Страгородского), епископа Евлогия известили о результатах обсуждения Святейшим Синодом его кандидатуры. «Однако сообщение о постановлении Синода. – вспоминал много лет спустя владыка, – остается характерным фактом для того времени»[754].
Стремление ведомства православного исповедания во что бы то ни стало увеличить присутствие духовенства в Государственной Думе стало понятно задолго до того, как 15 ноября 1912 г. начала свою работу ее первая сессия. Так, «Петербургские ведомости» уже в апреле начали резко критиковать «ожидаемый иерейский собор в Думе», выступив против стремления Церкви заниматься политикой и участвовать в партийной борьбе. Пятилетний опыт участия духовенства в законодательной работе заставлял задуматься над тем, стоит ли его продолжать. Даже по мнению консерваторов, депутаты-клирики Третьей Государственной Думы были несвободны и, подчиненные «водительству» двух епископов, не могли выступать искренно. «Очевидно, „служилому“ классу людей, да еще служителям алтаря – „не к лицу“ строительство государственное», – не без сарказма писали публицисты, подчеркивая при этом, что каноны не позволяют священникам вмешиваться в политическую жизнь