Настроенные против участия духовенства в выборах столичные комментаторы публиковали рассылавшиеся клирикам циркулярные письма, из которых можно было понять нехитрую предвыборную механику, использовавшуюся церковным начальством. «На днях получаю от благочинного бумагу – предписание явиться, – сообщал „Петербургским ведомостям“ некий священник Т. Б-ов. – „Только одним оо. настоятелям, на благочиннический съезд безотлагательно“. (В предписании слово это подчеркнуто.) „О неявившихся на съезд будет доложено консистории“». По словам священника, тон предписания был совершенно новый, небывалый. Может быть лучше вообще не поднимать в светском учреждении, какова Дума, церковных вопросов? А частные вопросы, соприкасающиеся с церковной жизнью, священник предлагал решать при помощи особо приглашаемых духовных лиц[756].
Разумеется, эти предложения можно было претворить в жизнь лишь полностью отделив Церковь от государства: ведь «церковными вопросами» были, в частности, вопросы бюджетного финансирования духовного ведомства, выделение кредитов на церковное строительство и духовно-учебные заведения. Но с чем была все же связана особая предвыборная активность ведомства православного исповедания? Почему духовенство хотели втянуть в широкомасштабную политическую деятельность.
На этот вопрос скоро был дан ответ. Те же «Петербургские ведомости» на первой странице опубликовали статью «Духовенство и политическая агитация», в которой высказывали глубокую тревогу по поводу возможного использования пастырства как механического орудия в интересах временных политических расчетов, «превратив его в клерикально-партийный союз с определенным политическим знаменем» и создав «особую клерикально-политическую организацию». Духовенство, считал автор, не подготовлено к политической деятельности и не свободно в выборе политических симпатий. А раз так, то можно ли будет приветствовать деятельность духовенства, когда оно войдет в состав Думы и образует там «целый духовный собор (в сотню и более лиц)»?[757]
Примечательно, что хотя в 46 губерниях европейской России на съездах мелких землевладельцев и настоятелей церквей в числе избранных 7990 уполномоченных 6516 были священниками, выборы не дали кандидатам-клирикам ожидаемого блестящего результата. Число депутатов-священников не дотянуло даже до 50-ти, к тому же и епископ Евлогий, на которого Саблер возлагал большие надежды, отказался возглавить будущую «поповскую фракцию». Избранный в Думу епископ Никон (Бессонов), говоривший о необходимости создания самостоятельной группы депутатов-клириков, не имел авторитета и организаторских способностей Холмского владыки. Эти причины, можно предположить, в итоге и повлияли на то, что обер-прокуратура дала «задний ход», предпочтя проверенную стратегию союза с правой частью Государственной Думы.
Четвертая Государственная Дума создала три специальные комиссии (комиссию по делам Православной Церкви вновь возглавил В. Н. Львов), в которых рассматривались вопросы свободы совести. Но в успех дела тогда уже мало кто верил. Еще до начала работы народного представительства, 3 ноября 1912 г., министр внутренних дел А. А. Макаров отозвал законопроекты, в 1907 г. внесенные на рассмотрение депутатов П. А. Столыпиным, для дальнейшей доработки в МВД[758]. Стало ясно, что правительство не спешило с окончательным разрешением вопроса о свободе совести. С учетом другого отложенного до лучших времен вопроса – о церковных реформах – это выглядело оправданно или, точнее сказать, объяснимо, хотя и свидетельствовало, что светские власти перестали считать актуальным созыв Собора и заинтересованы в сохранении прежних церковно-государственных отношений. Вплоть до начала Мировой войны думское духовенство не высказывалось о необходимости созыва Собора, занимаясь обычной законодательной работой.
Начало войны нарушило ход работы Думы, сессии стали созываться нерегулярно, церковные вопросы окончательно перешли в разряд второстепенных. Усугубление внутриполитических проблем, в том числе рост социальной нестабильности, поражения на фронте, влияние «темных сил» (иначе говоря, Григория Распутина) и многое другое практически полностью завладело вниманием депутатов. О Церкви вспоминали лишь в контексте указанных проблем, как это было при обсуждении финансовой сметы в феврале 1916 г. Другой пример – обсуждение в конце ноября 1916 г. запроса об учреждении второй должности товарища обер-прокурора Святейшего Синода, специально создававшейся тогда для близкого столичному митрополиту Питириму (Окнову) князя Н. Д. Жевахова. Выясняя незаконность этого учреждения (в конце концов так и не состоявшегося, хотя должность единственного товарища Жевахов все-таки получил), депутаты затронули и общее состояние иерархического управления Православной Церкви. По цензурным соображениям не все речи депутатов было разрешено напечатать. Но и разрешенное к публикации производило на современников сильное впечатление.
Исключительно резким было выступление В. Н. Львова, подвергшего уничижительной критике деятельность столичного митрополита Питирима, который занимался «поставлением не в священники, а в члены Совета министров и в администраторы». Такой же критике подверглась деятельность московских церковных властей (особенно досталось протоиерею Иоанну Восторгову, названному «истинным вершителем дел Московской епархии»). Резюме было неутешительно: «Мы присутствуем при полной церковной разрухе», Русская Церковь поколеблена, с ней никто не считается. Львов призывал Святейший Синод поднять властный голос за свободу Церкви от государственной власти и сказать, что она «должна быть свободной в своем внутреннем положении»[759]. Таким же резким было выступление и другого депутата – В. А. Маклакова, намекавшего, что должность второго товарища создавали в угоду силам, поддерживавшим Распутина.
Наряду со светскими депутатами откровенно выступали и депутаты-священники. Причем в Таврическом дворце они не занимали левых скамей. О «темных силах» говорил центрист отец Симеон Крылов. Особенно горяча была речь «националиста» священника Вениамина Немерцалова, предлагавшего Государственной Думе выдвинуть лозунг: «Долой темные силы от святых врат Церкви, долой немецкое засилье в вопросах веры и Церкви». Если же нас не услышат, продолжал священник, тогда митрополиты должны крестным ходом пойти к государю, умоляя его, «чтобы он прекратил эту…»[760] Недоговоренность, вызванная ограничениями цензуры, лучше всяких слов показывала, что священник хотел обратить особое внимание на безобразия, творимые, как считало общественное мнение, под влиянием Григория Распутина.
Произошло то, о чем часто писали и чего так боялись многие православные клирики и миряне: Церковь была окончательно втянута в политику. Государственная Дума, где депутаты-священники традиционно поддерживали правительство, стала трибуной для тех из них, кто считал пагубным влияние на церковные дела «царского друга» Распутина, а также всех, кого молва нарекла сторонниками сибирского странника. Противостояние распутинцев и антираспутинцев было исключительно болезненным, ибо заставляло переносить внутрицерковные проблемы в политическую плоскость, указывать на церковные нестроения и необходимость проведения реформ в тех условиях, когда политическая оппозиция ставила исполнительной власти собственные требования.
Чем дальше, тем больше клубок противоречий запутывался, становясь похожим на гордиев узел, развязать который было уже невозможно. Православная Церковь оказывалась в ситуации политической заложницы, вынужденной в большинстве случаев безропотно следовать за своим самодержавным поводырем. В тех условиях, как о некой панацее, современники вспоминали о Поместном Соборе, первые надежды на созыв которого появились еще в 1905 г.
И хотя за прошедшие с той поры годы, вплоть до Февральской революции, в каноническом строе русской Церкви ничего не изменилось, понять причины этой неподвижности и оценить возможные перспективы созыва Собора – значит понять, что могла и чего не могла осуществить власть, возможно ли было кардинально изменить петровскую церковную модель, и если возможно, то как.
§ 2. Перспективы созыва Поместного Собора после завершения работ Предсоборного Присутствия 1906 г.
Церковная общественность встречала 1907 год уже не с теми большими надеждами на созыв Собора, которыми она была полна в течение двух предшествовавших лет. Известный публицист консервативного толка Л. А. Тихомиров, например, задаваясь вопросом о возможности «двести лет жданного» Собора, всячески торопил с его созывом, указывая, что необходимо спешить, пока не очень подготовлены условия разделения Церкви на различные части. Опасность раскола, по его мнению, с течением времени лишь увеличивалась[761].
Опубликовавшая статью Тихомирова газета «Колокол» в то время регулярно помещала на своих страницах материалы о насущности проведения церковных реформ. Их авторы не скрывали своего пессимизма, выражая опасения за будущее русского православия в условиях религиозных свобод. Некоторые публицисты даже заявляли о стремлении светской власти полностью разорвать с Церковью, так как православие в глазах государства скоро будет не господствующей религией, а одной из религий. «Ясное дело, что при таком положении вещей Церкви понадобится внутренняя организация, внутренняя дисциплина. Именно в предвидении этого будущего и заботятся теперешние представители Церкви о разного рода преобразованиях, и проект своих преобразований они создают в соответствии именно с этим будущим»[762]