Творцом проекта церковной реформы Преображенский видел архиепископа Николая (Касаткина), выдающегося миссионера, при жизни получившего славу «апостола Японии»[793]. Действительно, владыка был человеком энциклопедических знаний и кипучей энергии, блестяще организовал дело миссии[794]. Однако всерьез говорить о замене одним иерархом всего Поместного Собора было по меньшей мере наивно. Понимая это, Преображенский предложил проект реформ, который составил бы преосвященный Николай, санкционировать Святейшему Синоду. «Если же для этой санкции, – полагал автор, – потребовался бы Всероссийский церковный Собор, то организация этого Собора должна быть совершена также по указаниям преосвященного Николая»[795].
В конце своей работы Преображенский заявил, что он помнит о высочайшем повелении созвать Собор, но не забывает и о том, когда оно состоялось и какая цель им указывалась. «Высочайшее повеление состоялось 31 марта 1905 года, когда, можно сказать, только зародилась мысль о церковной реформе и целью Собора ставилось „обсуждение предметов веры и церковного управления“. А так как „все уже переобсуждено много раз“, то зачем заново начинать эти обсуждения? Логика, полагал Преображенский, приводит к необходимости видоизменить цель, указанную государем в повелении о созыве Собора[796]. Таким образом, читателей „Колокола“ уверяли в обоснованности задержки Собора. Понятно, что в процессе ознакомления с работой Преображенского у некоторых возникали подозрения, не является ли статья заказной.
В частности, с таким предположением выступил публицист газеты „Новая Русь“ М. Ф. Лубянский. Он убеждал читателей, что синодальные иерархи, желая восстановить патриаршество и понимая, что через Собор этого не достигнуть, так как вопрос о Соборе снят „сферами“ с очереди, решили подготовить русское общество к мысли о „возможности и преимуществах церковной реформы без созыва Собора“. По мнению Лубянского, убедить в этом верующих и было поручено действительному статскому советнику И. В. Преображенскому, начальнику отделения Канцелярии обер-прокурора Святейшего Синода[797]. Преображенский сразу же откликнулся на публикацию, заявив, что „догадка“ Лубянского совершенно неосновательна, так как идеи о возможности и преимуществах церковной реформы без созыва Собора никто ему не внушал – она есть плод его личного глубокого убеждения[798].
Впрочем, оправдания Преображенского ничего не меняли: на Собор в „сферах“ смотрели с подозрением. Среди таковых был и протопресвитер придворного духовенства И. Л. Янышев, совсем недавно – в начале 1908 г. – оптимистично оценивавший перспективы созыва Собора. В августе 1908 г. он резко изменил свое мнение. Протопресвитер, очевидно по опыту прошедшего миссионерского съезда, опасался подавления Собора „монашеским клобуком“, так как его состав должны были подбирать архиереи. „Ведь о свободе не может быть и речи, а что же за Собор без свободы, это будет недостойная комедия! Нет! – продолжал он все более и более горячась, – этой комедии не нужно. Собор может быть собран, когда белое духовенство и миряне сойдутся в приходе! Там образуются люди, настоящие христиане, вот тогда нужен будет Собор!“[799]
Подобные настроения свидетельствовали о том, что вопрос о созыве Собора, хотя и по разным причинам, стал неактуальным для многих влиятельных сил, – как в светских кругах, так и в ведомстве православного исповедания. Когда искренний сторонник Собора А. А. Киреев постарался объяснить председателю Совета министров необходимость его созыва, П. А. Столыпин заметил, что не дело мирян толковать о церковных вопросах. „Ст[олыпин] мало, конечно, осведомлен об этом деле, опасается, чтобы из созыва не вышла какая-нибудь смута, неразбериха, чтобы этим Собором не воспользовались люди неблагонамеренные, – комментировал генерал Киреев. – Он говорит, что собирать Собор трудно, не имея в виду ни одного крупного выдающегося человека. Ведь не на кого указать! Что дал Киевский миссионерский съезд? Не много! Было более 30 епископов, а ведь ни один не выдвинулся… Что представляет митрополит Антоний!! Подумайте! А ведь если не на кого опереться, то такой все же многочисленный съезд ничего и не даст кроме смуты“[800].
Тем не менее, Столыпин поручил Л. А. Тихомирову составить записку о созыве Собора. Спустя несколько дней, в 20-х числах сентября, Киреев встретился со Столыпиным, Тихомировым и товарищем обер-прокурора Святейшего Синода А. П. Роговичем для обсуждения вопроса о Соборе. Беседа, очевидно, не увенчалась успехом: Киреев сам решил писать о Соборе государю. Тезисы его доклада сводились к следующему.
Церковь как Тело Христово состоит из иерархии, клириков и мирян. Вследствие крупного недоразумения (так генерал назвал петровскую церковную реформу) представителем Церкви стал Синод, а затем, как результат еще большего недоразумения, представителем Синода стал обер-прокурор. В результате появилось мнение, будто Церковь есть ведомство. До манифеста 17 октября 1905 г. это аномальное положение, мешавшее самостоятельному развитию Православной Церкви, сохраняло ее, по крайней мере, от разрушения. После 17 октября „колпак был снят“, и когда остальные религиозные общества получили различные права и свободы, Православная Церковь осталась господствующей только по имени.
Поэтому, чтобы сохранить ее первенство, необходимо оставить за ней два преимущества: исключительное право пропаганды и обязательность воспитывать детей от смешанных браков в православной вере. Государство не может решать судьбу Церкви, не спроса ее мнения. Но спросить Синод – это не значит спросить Церковь. Синод – не Собор. Опросить Церковь можно только созвав Собор, который должен стать выражением свободной мысли не только епископов, но и всей Церкви. Для этого необходимы выборы: каждая епархия вправе выдвинуть одного мирянина и одного клирика. На Соборе все должны иметь право высказаться, хотя решение принимают епископы.
Так Киреев понимал возможность обеспечить церковные свободу и авторитет. – „Другого исхода нет, иначе судьба Церкви будет решена не ею самой, а министерством и Думой с уведомлением о состоявшемся решении Св[ятейшего] Синода, который тоже не Церковь. Следовательно, – резюмировал генерал, – желаем мы этого или не желаем, а Собор необходимо созвать“[801]. Мечта А. А. Киреева оказалась неосуществимой, а его призывы – не услышанными.
Трудно сказать, сумел ли он передать свой доклад государю, однако точно известно, что правительство мало прислушивалось к подобным призывам. Уже в конце ноября 1908 г. старый генерал вновь встретился со Столыпиным, продолжая настаивать на созыве Собора. „Но ведь никаких экстренных перемен в отношениях государства к Церкви не предвидится“, – по-своему резонно заметил председатель Совета министров. – ‹…› Да и Синод не особенно склоняется к созыву Собора». Киреев постарался объяснить Столыпину, что Синод нечто иное, чем патриарх, да и патриарх – не вся Церковь, ибо ее в полноте представляет лишь Собор. Он также сказал, что будет об этом писать государю, а Столыпину пришлет копию[802]. Было что-либо послано или нет – неизвестно, известен только отрицательный результат.
Вспоминая в 1912 г. события пятилетней давности, первый председатель Совета министров России граф СЮ. Витте пессимистически оценивал перспективы созыва Поместного Собора. По его мнению, опубликование в сентябре 1907 г. высочайше утвержденного «Положения о составе предстоящего чрезвычайного Собора» было одной из мер для отвода глаз, практиковавшихся во времена режима Столыпина[803]. Витте полагал, что имел право так судить, ибо был одним из инициаторов возбуждения вопроса о церковной реформе, который вскоре после его отставки отложили на неопределенный срок. Однако винить в этом Столыпина все же трудно: он принимал решения, исходя из политической конъюнктуры, которая в то время менялась с калейдоскопической быстротой. Без сомнения, премьер не был сторонником созыва Собора во что бы то ни стало и любой ценой, но не следует также забывать, что в этом деле он не мог явиться инициатором.
Ситуация развивалась постепенно, чем дальше, тем яснее показывая светским властям несоответствие петровской модели идее соборности. Но восстановление соборности неминуемо означало бы демонтаж старой системы церковно-государственных отношений, следовательно, – возможные «потрясения». Круг замыкался, и вопрос о созыве Собора не получал практического разрешения, хотя в столыпинскую эпоху (как, впрочем, и в дальнейшем) о нем часто вспоминали.
В частности, о Соборе говорили в связи со старообрядческой проблемой. В церковных кругах особый интерес к ней всегда проявлял архиепископ Волынский Антоний. Именно он был председателем состоявшегося в Петербурге с 22 по 30 января 1912 г. Всероссийского единоверческого съезда. В программу съезда входил пересмотр правил о единоверии, обсуждение богослужения в единоверческих храмах, вопросы, касавшиеся организации общества единоверцев и общего управления единоверием в России, вопрос о клятвах московских Соборов XVII века, проблема привлечения в лоно Православной Церкви старообрядцев-беглопоповцев и представителей других согласий, а также некоторые другие.
Представленная программа свидетельствовала, что церковные власти имели глубокую и искреннюю надежду на позитивное решение старообрядческой проблемы. Об этом можно судить и по тому факту, что по окончании работ 31 января 1912 г. депутация съезда была принята Николаем П. Приветствуя государя, архиепископ Антоний заявил, что единоверцы просят разрешения именоваться впредь «православными старообрядцами»