ербург. Так, в апрельском заседании 1913 г. вместе с архиепископом Сергием участвовали митрополит Киевский Флавиан, архиепископ Волынский Антоний, архиепископ Владивостокский Евсевий, архиепископ Гродненский Михаил, епископ Екатеринославский Агапит и епископ Полоцкий Владимир. На этом заседании состоялось последнее чтение проекта о высшем церковном управлении: он был принят в новой редакции. В основу были положены церковные и гражданские узаконения империи, а также труды Предсоборного Присутствия и уставы автокефальных Православных Церквей.
Законопроект предусматривал сохранение прежних церковногосударственных отношений. Но роль первоприсутствующего члена Святейшего Синода – патриарха – усиливалась. В перспективе он должен был управлять лишь столицей империи и «начальственно наблюдать» за работой всех центральных церковных учреждений. Обер-прокурор считался представителем государственной власти и блюстителем закона, компетентным во всех делах высшего органа церковного управления. В целом же, законопроект строился на согласовании в высшем церковном управлении действий церковного и гражданского характера, в соответствии с существовавшим в России союзом Церкви и государства[828].
После летних каникул, поздней осенью, Предсоборное Совещание обычно возобновляло свои заседания. К примеру, в 1913 г. такое заседание состоялось 5 ноября. Тогда была рассмотрена общая часть проекта об епархиальном управлении[829]. Даже начавшаяся в 1914 г. Мировая война не привела к завершению работ Совещания, хотя в тот период о возможности созыва Собора никто всерьез не думал. В этой связи показательно, что когда 6 мая 1915 г. архиепископа Финляндского Сергия награждали орденом св. благоверного великого князя Александра Невского, указание на то, что он состоял председателем Предсоборного Совещания отсутствовало, хотя в рескрипте упомянули его синодальную должность председателя Учебного комитета[830].
К 1917 г. Предсоборное Совещание имело уже множество подготовленных для Собора материалов, но его члены не могли сказать, будут ли (и если будут, то когда) эти материалы востребованы. Затянувшаяся на годы «подготовка» заставляла смотреть на будущее без оптимизма. И все же члены Совещания не теряли надежды на то, что их труд не пропадет даром. Не случайно, думается, делопроизводитель Совещания С. Г. Рункевич в сентябре 1916 г. составил специальную справку о проделанной, начиная с марта 1912 г., работе. Объясняя причины организации Предсоборного Совещания, Рункевич указал, что в начале 1912 г. «в литературе и обществе» обнаружилось ожидание скорого созыва Собора. Это, по его словам, и заставило духовное начальство обратить внимание на свою деловую неподготовленность[831].
Рункевич напоминал, что Предсоборное Присутствие выработало лишь общие положения (директивы), но законопроекты, которые заключали бы в себе новый церковно-административно-судебный кодекс, не были созданы. «При отсутствии в настоящее время свода кодифицированных законоположений для высшего органа церковного управления и суда и при общепризнанной устарелости и неполноте устава духовных консисторий, являющегося единственным кодексом для управления и суда епархиального, отсутствие указанных законопроектов не могло не создавать для Собора весьма существенных затруднений»[832]. Без проведения этой работы Собор оказался бы в затруднительном положении: или санкционировать новые формы церковного управления и суда, предоставив им, впредь до выработки новых кодексов, действовать по старому консисторскому уставу, или же самому озаботиться требующим значительного времени законотворчеством, потратив на него «много в полном смысле слова дорогого времени».
В течение четырех с половиной лет (ко времени написания Рункевичем записки) Предсоборное Совещание успело рассмотреть два принципиальных законопроекта – о реформе высшего церковного управления и управления епархиального. Третий вопрос – о реформе церковного суда, в виду особой сложности, был передан на предварительное обсуждение особой комиссии, которая получила право составить особый законопроект, если сочла бы это необходимым.
В состав комиссии к сентябрю 1916 г., помимо архиепископа Сергия, протоиерея Т. И. Буткевича, профессора М. А. Остроумова и самого С. Г. Рункевича, входили: тайный советник С. Я. Утин, исполнявший обязанности обер-прокурора Судебного департамента Правительствующего Сената; действительный статский советник, товарищ обер-прокурора Уголовного кассационного департамента Правительствующего Сената А. П. Пилкин; члены Государственной Думы протоиерей Г. Т. Алферов и действительный статский советник В. П. Шеин, товарищ председателя комиссии по делам Православной Церкви. По должности принимал участие юрисконсульт при обер-прокуроре Святейшего Синода, действительный статский советник В. В. Радзимовский[833].
Комиссия начала работать 19 января 1916 г. и до лета успела провести 34 заседания, на которых обсудила общие принципы церковной судебной реформы и приступила к составлению церковно-судебного устава. «Церковный Судебник» должен был состоять из шести книг: устав об устройстве церковно-судебных установлений; устав церковного судопроизводства по делам о преступлениях и проступках и о наложении дисциплинарных взысканий; устав судопроизводства по делам о расторжении браков и о признании браков незаконными и недействительными; устав судопроизводства по делам об удостоверении событий рождения, бракосочетания и смерти; устав судопроизводства по делам об имущественных спорах; устав церковно-карательный[834].
К сентябрю 1916 г. были составлены первая, вторая, пятая и шестая книги. Первую, состоявшую из 250 статей, успела рассмотреть комиссия (прошло три чтения). Предполагалось книгу напечатать и передать на рассмотрение Предсоборного Совещания. Книги вторую (810 статей), пятую (170 статей) и шестую (180 статей) на ближайшем заседании должна была обсудить комиссия. Работа над проектами остальных книг (третьей и четвертой) близилась к завершению. Активно разрабатывался и проект штатов новых церковно-судебных установлений[835].
Спустя пять месяцев началась революция и многие важные в императорской России церковные вопросы, разрешение которых предусматривало сохранение «симфонии властей», оказалось необходимо пересматривать. На фоне войны, разрухи, роста антиклерикальных настроений в городе и деревне отсутствие канонического строя церковного управления выглядело особенно опасно: ведь проведение реформ до февраля 1917 г. связывалось с волей верховного ктитора Православной Церкви. После того, как государь отрекся от престола, инициировать созыв Собора могла только сама духовная власть, психологически не представлявшая существования вне «симфонической» империи.
Задолго до 1917 г. доказательством сказанному стало участие Русской Церкви в торжествах по случаю 300-летия Дома Романовых. Казалось бы, юбилей – прекрасный повод для того, чтобы вновь поднять вопрос о созыве Собора и, быть может, добиться этого. Но повод не использовали. В «Благословенной грамоте Святейшего Синода» нельзя найти даже намека на желание созвать Собор. Причина очевидна: архиереи прекрасно понимали, что хотят и чего не хотят слышать в «сферах». Вопрос о Соборе был в то время неактуален, потому на праздновании 300-летия Дома Романовых его и не поднимали. По словам современника – митрополита (а тогда архимандрита) Вениамина (Федченкова), Церковь «лишь официально принимала обычное участие в некоторых торжествах»[836].
В 1913 г. государь даровал духовным академиям Москвы, Петербурга, Киева и Казани наименование императорских, приветствовал прославление героя Смутного времени XVII столетия патриарха Гермогена, утвердил решение Святейшего Синода об открытии с 1914–1915 учебного года в Московском Скорбященском монастыре женского богословского института, но ни словом не обмолвился о Соборе. Все это более, чем ясно доказывало: о восстановлении канонического строя церковного управления говорить бесполезно.
Однако многие современники полагали, что Николай II в юбилейном году обязательно созовет Собор. К примеру, П. Н. Милюков в своих воспоминаниях даже написал о «царском обещании», «несмотря» на которое вопрос в 1913 г. не разрешили: «Тема эта так и заглохла вплоть до революционного переворота»[837]. Однако император не давал никаких обещаний и заверений о конкретном сроке, мечтая скорее о возвращении к дореволюционным «спокойным» временам. Показательно, что день 21 февраля 1913 г., открывший юбилейные торжества богослужением в Казанском соборе, напомнил ему коронационные события 1896 г.[838]
Собор мог нарушить с такими трудами восстановленное спокойствие, пробудить к активности не только искренних сторонников тесных церковно-государственных связей, но и тех, кто в возвращении к идее соборности усматривал шанс добиться изменения «симфонии властей» в петровском варианте. В условиях относительной стабилизации власти предпочтительным казалось укрепление внешнего авторитета Церкви. Это удобнее было делать, демонстрируя ее крепкие связи с государством. Потому-то члены Святейшего Синода, в своей «Благословенной грамоте» и не забыли указать, что «только в неразрывном союзе Церкви с государством – сила и мощь Руси родной»[839].
Без преувеличения можно сказать, что с 1913 г. и вплоть до 1917 г. Православная Церковь пребывала в двусмысленном положении: с одной стороны, она продолжала готовиться к созыву Собора, с другой, – понимала, что его перспективы неясны и даже сомнительны. К тому же 3 ноября 1912 г. скончался Петербургский митрополит Антоний (Вадковский), которого считали сторонником освобождения духовенства от опеки светской власти и восстановления канонического строя. Несмотря на то, что в консервативных кругах его называли «либералом», владыка вплоть до своей смерти был человеком влиятельным, к мнению которого прислушивались и «правые», и «левые» представители церковной общественности. Заменивший его на столичной архиерейской кафедре и в качестве первоприсутствующего члена Святейшего Синода митрополит Московский Владимир (Богоявленский) не имел такого авторитета.