[876]. Сейчас невозможно установить, был ли в действительности такой разговор, однако важно отметить факт того, как воспринимал столичного митрополита председатель Государственной Думы, в чем он видел тогда политическую и церковную роль владыки. Думается, свое отношение к митрополиту Питириму М. В. Родзянко передал в точности. Реформы в представлении Родзянко (и не его одного) должны были начаться с удаления царского «Друга», а не с решения церковно-административных или канонических вопросов.
Григорий Распутин стал страшным символом эпохи. Его власть, в представлении современников, распространялась как на церковное, так и на государственное управление империи. Говорили, что «старец» влияет на назначения и перемещения в Совете министров и в Святейшем Синоде, а Православную Церковь считает своей «вотчиной». Уже одно это делало его фигуру значимой, заставляло внимательнее наблюдать за его поступками и словами. Феномен сибирского странника требует вдумчивого изучения, точно так же, как и вопрос о его связях с иерархами Православной Церкви и ее верховным ктитором.
§ 4. Распутин и Церковь
Во вторник, 1 ноября 1905 г., император Николай II занес в свой дневник краткое сообщение: «Познакомились с человеком Божиим – Григорием из Тобольской губ.»[877]. В то время никто еще не мог представить, что сулит царской семье это знакомство. Увлечения «Божиими людьми» были довольно распространены в русском обществе.
Так, заведующий архивом и библиотекой Святейшего Синода А. Н. Львов отмечал в дневнике за 1894 г., что в столице империи, босиком и в веригах, бродит какой-то странник Антоний. Одно уже то, что он появился в Петербурге в таком виде, создало ему ореол святости. «Народ валит к нему тысячами, – замечал Львов, – и несет, конечно, всевозможные приношения – и большие, и малые. Такие явления повторяются ныне все чаще и чаще и составляют просто знамение времени. Относительно таких безобразных проявлений всяких ханжей и проходимцев и писания об них не принимается никаких ни полицейских, ни цензурных мер. Можно ожидать, что скоро их будут возводить в звание „синодальных странников“, как есть теперь синодальные миссионеры. Удивительное, право, время!»[878] Львов едва ли мог представить, что уже через одиннадцать лет его патетические восклицания окажутся сбывшимися пророчествами, а имя «главного странника» – уроженца Сибири Григория Ефимовича Распутина (1869–1916) – станет нарицательным.
Он родился в крестьянской семье, нигде не учился, вплоть до смерти так и не постигнув всех премудростей письма: сохранившиеся собственноручные записки «старца» поражают безграмотностью. Почти тридцать лет прожил дома, работал в хозяйстве отца даже после того, как женился. Затем начался период странничества, в течение которого Распутин самостоятельно научился читать и писать, познакомился со Священным Писанием. Природная любознательность и живой крестьянский ум помогли Григорию «выйти в люди», произвести впечатление на мистически настроенных пастырей и искавших религиозного утешения православных мирян. Цельный и волевой (что в дальнейшем не раз отмечали современники), Распутин в тот период не давал повода к соблазну – вел себя (по крайней мере, на публике) благочестиво и скромно.
Однако уже тогда, на грани веков, проявился его особый дар воздействовать на женщин. «Духовно утешенная» Распутиным купчиха отвезла его в Казань, где познакомила с православными клириками. Викарный епископ Казанской епархии Хрисанф (Щетковский), непонятно почему, решил дать молодому крестьянину рекомендацию, с которой тот в 1903 г. и приехал в Петербург к ректору духовной академии епископу Сергию (Страгородскому). Последний познакомил с Распутиным инспектора академии архимандрита Феофана (Быстрова), а тот, в свою очередь, – Саратовского епископа Гермогена (Долганева). В дальнейшем именно отец Феофан рассказал о «страннике» дочерям черногорского князя (впоследствии короля) Николая Негоша – Милице и Анастасии, которых окормлял духовно. Сестры в то время были дружны с императрицей Александрой Федоровной и поведали своей венценосной подруге о новой религиозной знаменитости. Первые встречи Николая II и его супруги с Распутиным проходили, как правило, в присутствии сестер-«черногорок». Последующее разочарование сестер в «старце» привело не к удалению Распутина из дворца, а, наоборот, к разрыву Александры Федоровны с подругами. О возможных причинах этого разочарования речь пойдет ниже, сейчас же хочется остановиться на ином, – почему этот человек сыграл такую незаслуженно видную роль в истории Русской Церкви и что можно сказать о его религиозности.
Известно, что старец – это духовный наставник, помощник и врачеватель духовных недугов, умеющий понять грешника и вывести его на путь покаяния. Стоит вспомнить, что в то самое время, когда известность Распутина росла и крепла, жили и проповедовали такие великие подвижники православия как, например, отец Иоанн Кронштадтский († 1908), Оптинские старцы Иосиф († 1911), Варсонофий († 1913), Нектарий († 1928). Почему же внимание всероссийского самодержца и его супруги привлек именно Распутин? Односложного ответа не существует. Однако современники, придерживавшиеся порой диаметрально противоположных политических взглядов, при разговоре о феномене Распутина обычно обращали внимание на психологический фактор.
«Важно сказать, чем он в действительности был, – писал товарищ последнего царского обер-прокурора Святейшего Синода князь Н. Д. Жевахов, – но не менее важно отметить и то, чем он казался в глазах Их Величеств и тех людей, которые считали его святым»[879]. Действительно, Распутин уже при жизни стал легендой; и легенда заслонила собой образ реального, живого человека. Для адептов «старца» легенда была самодостаточна, как, впрочем, и для его противников (хотя в первом и во втором случаях содержание легенды было совсем не тождественным). Мифотворчество нашло отражение и в мемуарах современников, пытавшихся понять причины роста влияния «старца» на царскую семью.
Пример тому – отношение Григория Распутина к св. Иоанну Кронштадтскому. Генерал В. Ф. Джунковский, в связи с выступлениями против сибирского странника лишившийся должности товарища министра внутренних дел, в своих воспоминаниях передавал слух, что разрыв великих княгинь Милицы и Анастасии с Распутиным был вызван тем, что распоясавшийся «старец» стал поносить к тому времени покойного о. Иоанна Кронштадтского, которого они почитали как святого. «Этого было достаточно, – писал Джунковский, – великий князь Николай Николаевич [муж Анастасии Николаевны. – С. Ф.] приказал его больше не пускать. Великие княгини совсем отошли от Распутина и пытались возбудить против него и императрицу и Государя, но было уже поздно, в Распутина уже верили»[880]. Со своей стороны, убийца Распутина князь Ф. Ф. Юсупов, восстанавливая биографическую канву жизни «старца» и описывая его «петербургский период», особо отметил, что в Александро-Невской лавре Распутина принял о. Иоанн Кронштадтский, «которого он поразил своим простосердечием». Великий молитвенник будто бы поверил, «что в этом молодом сибиряке есть „искра Божия“»[881].
Впрочем, многочисленные фактические погрешности, встречающиеся и в мемуарах Джунковского, и в мемуарах Юсупова заставляют предположить, что сообщаемая ими информация о первых шагах сибирского странника в столице во многом легендарна, хотя признать ее полностью недостоверной также нельзя. Скорее всего, Распутин действительно встречался с отцом Иоанном, быть может даже разговаривал с ним. Вполне вероятно и то, что Кронштадтский пастырь обратил внимание на молодого странника, глубоко религиозного и любившего молиться. Известно, что Распутин любил посещать столичный Иоанновский женский монастырь, где был погребен подвижник. Однако послушницы, к радости игуменьи монастыря Ангелины, скоро его от этого отвадили. «Стоит Распутин, – вспоминал хорошо знавший настоятельницу митрополит Евлогий (Георгиевский), – пройдет одна из послушниц, взглянет на него и говорит вслух, точно сама с собой рассуждает: „Нет, на святого совсем не похож…“ А потом другая, третья – и все, заранее сговорившись, то же мнение высказывают. Распутин больше и не показывался»[882].
Проблема Распутина – это не только проблема психологическая, это также проблема историческая. Занимаясь изучением «распутинщины», товарищ председателя Чрезвычайной следственной комиссии Временного Правительства Б. Н. Смиттен обратил внимание, что именно «эпоха безвременья» содействовала расцвету «старца». Неудачи Русско-японской войны, революция и ее поражение, сменившая революцию реакция вызвали в обществе, особенно в аристократической среде, «повышенную нервную и чувствительную жизнь, странное сплетение религиозности и чувственности. ‹…› Распутин пришел на готовую почву, – заключал Смиттен, – и она его затянула; в свою очередь, он и сам после закреплял ее и развивал делом и идейно»[883].
Впрочем, если Смиттена можно заподозрить в тенденциозности (все-таки он разоблачал – по должности – преступления царского правительства), то князя Жевахова в тенденциозности такого именно рода никак не обвинить. Ярый юдофоб и проповедник идеи «жидо-масонского заговора», князь, тем не менее, также как и Смиттен, отмечал в своих воспоминаниях факты новой религиозности, проявившейся в то время в аристократической среде (хотя и оценивал их, понятно, по-иному). Указывая, что представителей столичной знати «с Евангелием в руках и всякого рода приношениями» всегда можно было встретить тогда в притонах нищеты, в подвалах и трущобах, среди чернорабочих, в тюрьмах и больницах, Жевахов утверждал, что это не было случайным явлением. «Петербургское общество, во главе со своими иерархами, отнеслось с доверием даже с косноязычному „Мите“ не потому, что было духовно слепо, – подчеркивал князь, вспоминая историю с одним из предшественников Распутина – „юродивым“ Митей Козельским