[905]. Обвинение в хлыстовстве, следовательно, можно считать также и проявлением политического недоверия. То, что Распутин оказался обвиненным в принадлежности к секте хлыстов, интересно уже само по себе (даже безотносительно к его действительному или мнимому неправославию). Не будет слишком большой натяжкой предположить, что странствуя и скитаясь по России, он мог сталкиваться и с христоверами (то есть хлыстами), с помощью которых сформулировал собственную «концепцию» борьбы с грехами и «христовой любви». Идея лидерства (псевдостарчества), предполагающая наличие некоего круга почитателей (и в особенности почитательниц) также могла выкристаллизоваться в хлыстовской среде.
Однако это вовсе не значит, что он был сектантом. Скорее его можно признать своеобразным религиозным вольнодумцем. Не случайно С. П. Белецкий вспоминал, что поддерживая в обиходе обрядовую сторону православия и высказывая свои мнения по вопросам догматического характера, «Распутин не признавал над своей душой власти той Церкви, к которой он себя сопричислял, вопросами обновления православной церковной жизни ‹…› не интересовался, а любил вдаваться в дебри схоластической казуистики, православное духовенство не только не уважал, а позволял себе третировать, никаких духовных авторитетов не ценил, даже в среде высшей церковной иерархии, отмежевав себе функции обер-прокурорского надзора, и чувствовал в себе молитвенный экстаз лишь в момент наивысшего удовлетворения своих болезненно порочных наклонностей»[906].
Видимо, подобное вольнодумство проявлялось и до того, как Распутин попал во дворец. В связи с этим подозрения епископа Антония (Каржавина), утвердившего дело о сектантстве «старца», вполне могут найти логическое оправдание – «народная молва» оказалась востребованной тогда, когда Распутин стал приобретать славу «старца» и, соответственно, религиозно-нравственное влияние на своих высочайших друзей. Когда это влияние достигло значительных размеров и «слава» сибирского странника вышла за пределы Александровского парка, старое дело о принадлежности к секте хлыстов потребовалось закрыть. На фоне начавшегося тогда обсуждения «всесилия» Распутина в самых различных кругах русского общества сделать это было весьма трудно: ведь закрыть дело мог тот, кто его начал, то есть Тобольский архиерей.
К тому же слухи о распутинской «святости» в начале 1910-х гг. стали широко распространяться в церковной среде. В 1911 г. о негативном влиянии Распутина доложил Николаю II первоприсутствующий член Святейшего Синода митрополит Антоний (Вадковский). По словам председателя Государственной Думы М. В. Родзянко, государь возразил митрополиту, заявив, что эти дела его не касаются. Митрополит Антоний взял на себя смелость ответить, что эти дела касаются всей России, так как цесаревич не только сын императора, но и наследник престола. После того, как Николай II вновь прервал владыку, заявив, что не позволит, чтобы кто-либо касался происходящего во дворце, архипастырь, по словам Родзянко, волнуясь, заявил: «Слушаю, государь, но да позволено будет мне думать, что русский царь должен жить в хрустальном дворце, доступном взорам его подданных»[907].
Сообщенное Родзянко находит подтверждение в так называемом «Дневнике Распутина», писанном под диктовку одной из почитательниц «старца» – аристократкой Марией (Муней) Евгеньевной Головиной. Текст «Дневника», подготовленный Головиной, хранился у монахини Акулины Никитичны Лаптинской, также почитательницы Распутина, излеченной им от «беснования». От Лаптинской, видимо, «Дневник» и попал в руки архивистов. В «Дневнике» можно найти материал с характерным названием: «Как я митрополиту Антонию нос натянул». В нем идет речь об уже упоминавшемся докладе Петербургского владыки. Распутинские заявления столь показательны, что их стоит привести полностью, сохранив «живую речь» сибирского странника, донесенную до нас составительницами «Дневника».
«Я, грит Антоний, монах честной, мне от миру ничаво не надо! А коли не надо, зачем – лезешь? Тоже, вот, явился к Папе [Николаю II. – С. Ф.] с докладом обо мне. „Большой“, мол, „нам от мужика этого – конфуз… Он и царством править хочет и до Церкви добирается. Он в царский дом вхож и на царску семью – пятно от его кладется“. A Папа и говорит Антонию: „Зачем не в свое део мешаешься? Кака тебе забота до того, што в моем дому делается? Аль уж я и в своем доме – не хозяин?“ А Антоний и говорит: „Царь-Батюшка, – в твоем доме сын растет… и сын этот будущий наш царь-повелитель, – и попечалься о том, по какому пути ты свово сына поведешь! Не испортил бы его душу еретик, Григорий?!“
А Царь-Батюшка на его цыкнул… Куда, мол, лезешь?!.. Я, чай, и сам не маленький, учить меня не гоже.
Как пришел митрополит Антоний домой… кукиш проглотил… запечалился… А я велел через человека толстопузого [? – С. Ф.], штоб ему Мама [Александра Федоровна. – С. Ф.] наказала, што тебе, мол, Антоний, на покой пора… Ужо об этом позабочусь…
Вот»[908].
Митрополит Антоний, как известно, вплоть до своей смерти оставался столичным архиереем, но его отношениям с монархом, и без того испорченным в годы Первой российской революции, этим докладом, думается, был нанесен окончательный удар. Видимо, только частые болезни владыки, заставлявшие надолго оставлять епархию, уезжая на лечение, делали неактуальной его отставку. А в ноябре «переломного» для Распутина 1912 г. митрополит Антоний скончался.
Можно констатировать, что с того времени пресса постоянно, прикровенно и откровенно, писала о «старце», намекая на его всесилие, в том числе (и прежде всего) в церковных делах. Так, 14 января 1912 г. в газете «Новое время» появилась статья известного публициста М. О. Меньшикова, озаглавленная «Распутица в Церкви». В резкой форме Меньшиков писал об увольнении от присутствия в Святейшем Синоде Саратовского епископа Гермогена (Долганева). Владыка, одно время считавший Распутина высоконравственным человеком, настоящим молитвенником, в конце концов узнал о его далеко не святой жизни и потребовал удаления из царского дворца. 16 декабря 1911 г. епископ, действовавший в союзе с иеромонахом Илиодором (Труфановым), под благовидным предлогом пригласил Распутина к себе на подворье и там в присутствии еще шести человек активно «обличал» его, несколько раз ударив крестом. Агрессивно «обличали» его и присутствовавшие. Подавленный, Распутин дал требуемые от него клятвы, но, отпущенный на свободу, тут же рассказал императрице о совершенном над ним насилии. Расплата не заставила себя долго ждать: уже 3 января 1912 г. епископ Гермоген, уволенный от присутствия в Святейшем Синоде, получил распоряжение отбыть в свою епархию. 7 января повеление довели до сведения Саратовского архиерея, который, однако, не спешил покидать столицу.
В дни, когда будущее епископа еще не определилось, и появилась статья Меньшикова. Журналист сообщал о причинах, побудивших уволить владыку от присутствия в Синоде: неуступчивость в вопросах веры[909] и Григорий Распутин, против посвящения которого в сан священника, якобы, категорически выступал епископ. «Почти безграмотный (у меня есть записка с его подписью), – писал Меньшиков, – хлыстовский начетчик оказался в XX веке, в те дни, когда принимают в Петербурге лордов и джентльменов, ученых и писателей – большой силой. ‹…› По-видимому голос святителя Гермогена против великосветской хлыстовщины раздался как раз вовремя»[910]. Распутин, как видим, называется хлыстом, что делает борьбу против него в первую очередь борьбой религиозной, церковным долгом. Чем больше роль «старца», тем очевиднее долг преодоления «распутицы в Церкви».
Но статья не остановила падения владыки Гермогена. Отказ епископа подчиниться императорской воле привел лишь к тому, что 17 января он был уволен и от управления епархией. За неповиновение его наказали ссылкой в Жировицкий монастырь, император отказался отвечать на телеграммы владыки и не принял его. Обер-прокурор Святейшего Синода В. К. Саблер получил от Николая II телеграмму владыки, на которой рукой императора было написано, что архиерей должен немедленно удалиться из столицы. Пресса своими нападками на Распутина вызывала искреннее и глубокое недовольство самодержца, потребовавшего от министра внутренних дел принятия «решительных мер к обузданию печати» и запрещения газетам печатать что-либо о Распутине[911].
Однако остановить поток разоблачений было уже невозможно. А разоблачения, в свою очередь, только способствовали росту всевозможных слухов, в которых истина переплеталась с откровенным вымыслом. К примеру, заявляя о всемогуществе «безграмотного» Распутина, критики власти долгое время не ставили вопрос о том, как «мужик» может заниматься назначениями, выбирая по своему усмотрению «нужных людей». Впрочем, важность этого вопроса прекрасно понимали многие государственные деятели того времени. Так, председатель Совета министров В. Н. Коковцов уже в 1912 г. заявил редакторам газет, что статьи с упоминанием Распутина делают последнему рекламу и, «что хуже всего, играют в руку всем революционным организациям, расшатывая в корне престиж власти монарха, который держится, главным образом, обаянием окружающего его ореола, и с уничтожением последнего рухнет и самый принцип власти»[912]. Подобная постановка вопроса была, как показали дальнейшие события, единственно правильной: «старец» и не занимался назначениями сам, он лишь доверял тем людям, которые его почитали и поддерживал их выдвиженцев. Как писал крупный чиновник Министерства внутренних дел СП. Белецкий, имевший частые контакты с Распутиным, «для него не существовало идейных побуждений, и к каждому делу он подходил с точки зрения личных интересов своих или, как он понимал, интересов А. А. Вырубовой»