[913] – его искренней почитательницы и ближайшей подруги императрицы.
Единственным местом, где Распутин считал себя полностью компетентным, была Церковь. Здесь у него мог проявляться собственный интерес, здесь он действительно мог успешно навязывать важные для него решения. Характерный случай – история приятеля «старца» архимандрита Варнавы (Накропина), уже упоминавшегося выше. Этого малообразованного монаха Распутин во что бы то ни стало желал видеть епископом. Члены Святейшего Синода первоначально не имели никакого представления о том, кто стоял за предполагавшейся хиротонией. Архиепископ Антоний (Храповицкий) в конце концов даже упросил обер-прокурора Святейшего Синода В. К. Саблера снять дело Варнавы с повестки дня. Однако вскоре вопрос был поставлен вновь. Архиепископ Антоний, наконец, понял в чем дело и сообщил Киевскому митрополиту Флавиану (Городецкому): В. К. Саблер признался, что таково желание царя.
«Пр[еосвященный] Димитрий [Абашидзе, епископ Херсонский. – С. Ф.] сказал: „А потом и Распутина придется хиротонисать?“ Я, – сообщал владыка Антоний своему корреспонденту, – начал предлагать разъяснить неудобство сего желания; тогда В[ладимир] К[арлович] вынул из портфеля всеподданнейшее прошение свое об отставке и пояснил, что в отказе Синода он усмотрит свою неспособность быть посредником между государем и Синодом и предоставит это дело другому. Тогда я от лица иерархов сказал: „Для сохранения Вас на посту, мы и черного борова посвятим в архиереи“»[914].
«Он – хлыст и участвует в радениях, как и братцы и иоанниты», – писал архиепископ о Распутине 18 августа 1911 г.[915]. И тем не менее, protégé «старца» стал епископом русской Церкви[916]! Интересно, что для владыки Антония не было вопроса – хлыст Распутин или же нет. Скорее всего, он повторял прежние известия, базировавшиеся на известном деле епископа Антония (Каржавина). Но отношение к Распутину одного из наиболее ярких архиереев, имевшего к тому же славу бескомпромиссного монархиста, заслуживает внимания.
Еще ранее, в начале того же 1911 г., Распутин показал свою силу, добившись оставления в Царицыне своего тогдашнего друга (и будущего врага) иеромонаха Илиодора (Труфанова). Решение Святейшего Синода о переводе иеромонаха настоятелем Новосильского монастыря было полностью проигнорировано. Забаррикадировавшись в царицынской «цитадели», Илиодор при поддержке своего епархиального начальства (того же владыки Гермогена) наотрез отказался покидать город. Светские власти штурмовать царицынский Свято-Духовский монастырь не стали, а митрополит Антоний (Вадковский) 3 апреля 1911 г. вынужден был сообщить мятежному иеромонаху, что «во внимание к мольбам народа» император разрешил ему «возвратиться» в Царицын. Царицынская эпопея, таким образом, показала бессилие не только саратовского губернатора П. П. Стремоухова, но и председателя Совета министров П. А. Столыпина, предпринимавших все меры к удалению Илиодора из Царицына, и стала для Распутина своеобразной «пробой сил».
Первой «политической» жертвой этого противостояния оказался обер-прокурор Святейшего Синода С. М. Лукьянов. По мнению товарища председателя Чрезвычайной следственной комиссии Временного Правительства Б. Н. Смиттена, «в эксцессах Илиодора Лукьянов в полном согласии со Столыпиным видел лишь компрометирующий Церковь беспорядок, но на пути к устранению этого беспорядка встречался с высочайшими повелениями, бывшими помехой к устранению Илиодора»[917]. Не случайно и Илиодор в своих записках приводит чванливое заявление Распутина о том, что именно он возвратил иеромонаха обратно в Царицын[918]. Как бы то ни было, но скандал, учиненный в Саратовской епархии, привлек всеобщее внимание. Для мало-мальски внимательного наблюдателя было ясно, что никакой иеромонах сам по себе, без поддержки «в верхах», не может столь нагло и столь долго «трясти государя императора за шиворот», по словам правого члена Государственной Думы В. В. Шульгина[919]. Распутин, чем дальше, тем больше привлекал внимание общественности как закулисный дирижер. 1912 год как раз стал временем, когда его «тайна» окончательно вышла на Божий свет.
Новый скандал, связанный с тем, что бывшие друзья (Распутин и Илиодор) рассорились, не привел к изменению взглядов императора на «распутинский вопрос». Более того, царь и близкие ему люди решили, что все явления последнего времени (прежде всего скандал с епископом Гермогеном) были проявлением «слабости Столыпина [к тому времени уже убитого. – С. Ф.] и Лукьянова, которые не сумели укротить Илиодора, явно издевавшегося над властью»[920]. Логики в этом заявлении нет – Николаю II лучше, чем любому другому было известно, что причину «слабости» Столыпина нужно искать в поддержке Илиодора Распутиным. Даже если кто-то не хотел замечать распутинское влияние и отказывался верить в его «всесилие», он должен был найти разумное объяснение происходившим в ведомстве православного исповедания переменам и назначениям.
В самом деле: почему сняли Лукьянова и почему на его место назначили Саблера, почему убрали из Святейшего Синода и сурово наказали искреннего монархиста епископа Гермогена и его близкого помощника иеромонаха Илиодора, совсем недавно пользовавшихся благосклонностью властей? Не получая от верховной власти вразумительных ответов, русское общественное мнение вынуждено было искать их самостоятельно. И хотя поиски шли в правильном направлении (изменения в духовном ведомстве связывались не с государственной необходимостью, вынуждавшей императора менять обер-прокуроров или увольнять из Святейшего Синода недавно назначенных к присутствию иерархов, а с влиянием на него неких «безответственных сил», обеспокоенных решением своих проблем), их последствия неизбежно должны были сказываться на авторитете власти и критическом отношении к ее верховному носителю. В подобных обстоятельствах молва о хлыстовстве сибирского странника становилась фактором, не считаться с которым власть не могла.
Именно этим можно объяснить то, что в феврале 1912 г. Николай II приказал В. К. Саблеру достать из Святейшего Синода дело по обвинению Григория Распутина в принадлежности к хлыстовской секте и передать его на ознакомление председателю Государственной Думы М. В. Родзянко. Император хотел, чтобы Родзянко, ознакомившись с делом, высказал ему свое собственное мнение. Результат оказался для государя неожиданным: председатель Государственной Думы привлек к изучению материалов членов Думы Н. П. Шубинского и А. И. Гучкова. Получив 26 февраля 1912 г. аудиенцию, Родзянко повел себя как деятель, призванный спасти царя от опасности, исходящей от близости Распутина к престолу[921]. «Общественность» в лице представителей Думы как бы поучала царя, предлагая ему навсегда выгнать «старца». Результат мог быть только один – Николай II понял свою ошибку и никогда впредь этого вопроса с «общественностью» не обсуждал. Ему тем более было неприятно поведение Родзянко, что в январе 1912 г. Дума уже заявила о своем отношении к Распутину.
Дело началось с конфискации брошюры издателя Религиозно-философской библиотеки М. А. Новоселова «Григорий Распутин и мистическое сектантство», в машинописных копиях уже ходившей по рукам. 22 января В. Н. Коковцов, просматривая папку сообщений о наиболее интересных эпизодах внутренней жизни империи, нашел извлечение из письма неизвестного архимандриту Троице-Сергиевой Лавры Феодору. В письме говорилось, что в Москве открыто готовилась антираспутинская брошюра, которую в последний момент уничтожила полиция, чем оказалась раздосадована великая княгиня Елизавета Федоровна[922]. Автор, изображая хлыстовство Распутина, обвинял высшую церковную иерархию в попустительстве сектантству. Как считал анализировавший работу Новоселова А. Амальрик, она была написана на основании тех же материалов, что и дело о сектантстве Распутина.
Характерно, что на экземпляре, которым пользовался Амальрик, имеется пометка известного сектоведа, социал-демократа В. Д. Бонч-Бруевича: «Многое из сообщенного в брошюре по тщательной проверке оказалось ложью, многое крайне преувеличено. Вл. Бонч-Бруевич.
СПб., 17 августа 1912 г.»[923]. Очевидно, что хлыстовство Распутина было Новоселовым преувеличено. Но факт запрещения его брошюры явно перевешивал эту «частность». К тому же власти конфисковали и антираспутинскую статью Новоселова, опубликованную в «Голосе Москвы»[924].
Стремление императора остановить поток неприятных публикаций неизбежно приводило к обратному результату. В итоге, Государственная Дума обратилась с запросом о незаконной конфискации газет с антираспутинскими материалами к министру внутренних дел, приложив к нему и статью-письмо Новоселова. Скандал в Думе по поводу Распутина и его власти продолжался и после того, как «старец», по совету премьер-министра, покинул столицу. Объектом нападок стал обер-прокурор Святейшего Синода В. К. Саблер, которого голословно обвиняли в том, что за свое назначение он поклонился Распутину в ноги. В марте 1912 г. член Думы А. И. Гучков обрушился на церковную власть, которая якобы подчинена Распутину. «Из его речи можно было заключить, – вспоминал митрополит Евлогий (Георгиевский), – что Синод Распутину мирволит, а обер-прокурор всячески добивается его расположения… Состояние Саблера было отчаянное»[925]