. История с епископом Гермогеном, которая обнажила больные проблемы церковно-государственных отношений, стала детонатором для взрыва недовольства Распутиным. Даже такой крайне правый депутат, как В. М. Пуришкевич не удержался от нападок на Саблера, хотя в тот раз и не произнес имя Распутина.
«Я убежден и скажу вам, – патетически восклицал Пуришкевич, – что ни один революционер не сделал столько зла России, как последние события в Православной Церкви; никакая смута 1905 г., никакие посягательства на устои народные не привели к тем результатам внутреннего шатания, тем враждебным отношениям отдельных классов общества, к каким привели последние события в Православной Церкви. И если бы спросить в данный момент, кому бы желали левые поставить памятник в Российской империи, благодаря за то, что он сделал для разрушения Церкви, все левые ответили бы: В. К. Саблеру»[926]. Для слушателей было ясно, что метил Пуришкевич не столько в обер-прокурора, сколько в Распутина.
Однако именно в это время с Распутина, которого общественное мнение заглазно именовало «хлыстом», было официально снято обвинение в принадлежности к сектантству. Свое слово сказал новый Тобольский архиерей Алексий (Молчанов), назначенный на кафедру в апреле 1912 г. Интересны обстоятельства этого дела. Епископ Алексий попал в Сибирь из Пскова, что можно считать явным понижением, даже ссылкой[927]. Причиной послужило обнаружение в Воронцовском монастыре Псковской епархии секты иоаннитов, адепты которой, неумеренные почитатели отца Иоанна Кронштадтского как сошедшего на землю Бога, считались сектантами хлыстовского толка. Вскоре по прибытии на новую кафедру епископ завязал отношения с крестьянином Григорием Распутиным, стал бывать у него в доме. Не прошло и нескольких месяцев, как епископ Алексий «обстоятельно изучил следственное дело о Григории Новом». В результате этого изучения и появилась на свет специальная записка, в которой отрицалась принадлежность Распутина к секте хлыстов.
Архиерей доказывал невиновность Распутина как с помощью своих личных впечатлений, так и посредством сведений, представленных зависимым от правящего епископа причтом церкви Покровской слободы. Владыка принимал Распутина у себя в Тобольске, подолгу беседовал с сибирским странником и в Покровской слободе. В результате преосвященный вынес впечатление, что ранее возбужденное дело о принадлежности Распутина к секте хлыстов не имело достаточных оснований, а он «со своей стороны считает Григория Распутина православным христианином, человеком очень умным, духовно настроенным, ищущим правды Христовой, могущим подавать при случае добрый совет тому, кто в нем нуждается»[928]. Упоминалось в записке и о ценных дарениях Распутина своему сельскому храму. Консистория, рассмотрев «новые данные», вскоре приняла решение – «дело о крестьянине] сл[ободы] Покровской Григории Распутине-Новом производством прекратить и считать оконченным». Это консисторское определение 29 ноября 1912 г. было утверждено епископом Алексием[929].
С той поры никаких официальных обвинений над Распутиным уже не тяготело. Но это вовсе не значило, что все поверили в результаты нового исследования. Не вызывал большого доверия инициатор пересмотра – епископ Алексий, вскоре (в октябре 1913 г.) переведенный на четвертую по значимости кафедру – архиепископа Карталинского и Кахетинского, экзарха Грузии. Обычно назначение на Кавказ говорило о том, что власти «имеют виды» на архиерея и ему предстоит со временем надеть митрополичий клобук. Весной 1912 г. наказанный переводом в Сибирь, полтора года спустя епископ сделал головокружительную карьеру, вместе с назначением на почетную кафедру, получив также и место члена Святейшего Синода. «Верный везде верный. И на Кавказе он будет нашим другом», якобы написал Распутин в телеграмме, направленной им в Царское Село[930]. Слухи о близости «старца» к епископу Алексию отмечали и составители официальной справки о Распутине, вероятнее всего подготовленной чинами департамента полиции в первой половине 1913 г. Из документа следовало, что родной брат владыки Алексия отец Николай Молчанов в марте 1913 г. получил назначение священником в село Покровское, где диаконом состоял муж племянницы епископа; оба постоянно посещают дом Распутина[931]. Таким образом, причт Покровского перестал быть опасен Григорию – теперь там служили преданные ему люди.
Уже эти факты говорили о степени влияния «старца», сумевшего с помощью «верного» архиерея закрыть дело и, вероятнее всего, протежировавшего владыке при назначении экзархом. Однако чины департамента полиции, равно как и канцелярия Святейшего Синода, прекрасно знали, что вопрос о сектантстве нельзя считать закрытым. Так, по словам СП. Белецкого, директор канцелярии Святейшего Синода В. И. Яцкевич секретно передавал ему сведения, из которых следовало, что Распутин был сектантом и тяготел к хлыстовщине. Об этом в свое время (т. е. во время официально тяготевшего над Распутиным обвинения) сообщал церковный причт села Покровского. Но «переписка эта своего дальнейшего развития не получила и только повлекла за собою перемену причта и назначение, взамен его, нового духовенства, которое, благодаря влияниям Распутина, было хорошо обеспечено, пользовалось его поддержкой и покровительством и считало Распутина преданным Церкви»[932], – вспоминал Белецкий.
Итак, Распутин имел печальную славу хлыста, в основе которой было его пристрастие к женскому полу и слухи о «радениях». Современные почитатели «старца» категорически отрицают сам факт развратного поведения Распутина, указывая либо на сознательный обман составителей сводок, либо на присутствие неких «двойников», либо на иные малоубедительные доводы. Однако не верить многочисленным сообщениям невозможно: в той же официальной справке о Распутине сообщалось о посещении им проституток («как и раньше»), с указанием их имен и места жительства. Представить, что составители (равно как и многие другие) все выдумывали, – значит выдумать какого-то нового, не существовавшего в реальной жизни Распутина, и создать новую мифологему. Это тем более бессмысленно, что по имеющимся косвенным данным можно предположить, что и глубоко верившая в «старца» императрица догадывалась о его вольной жизни и пыталась найти нравственное обоснование этому.
Протопресвитер русской армии и флота Г. И. Шавельский в своих воспоминаниях приводит интересный рассказ, который в сентябре 1915 г. ему поведала вдова герцога Мекленбург-Стрелицкого графиня Карлова. Графиня рассказала отцу Георгию, что Александра Федоровна передала ей для прочтения, как весьма интересную, книгу «Юродивые святые русской Церкви», в которой красным карандашом императрицы были подчеркнуты слова, где говорилось, что у некоторых святых юродство проявлялось в форме половой распущенности. Комментировать это, по мнению протопресвитера, не стоило. Правда, о. Георгий оговорился, что заголовок книги воспроизводил по памяти. «Мне говорили, – писал он, – что книга эта составлена архиманд[ритом] Алексием (Кузнецовым), распутинцем, в оправдание Распутина. Может быть, в награду за эту услугу архимандрит Алексий, по рекомендации Распутина, в 1916 г. был сделан викарием Московской епархии». В дальнейшем, ученый монах представил свою книгу в столичную духовную академию для получения степени магистра богословия, но совет академии ее отверг[933].
Очевидно, речь шла о религиозно-психологическом исследовании «Юродство и столпничество», изданном в Петербурге в 1913 г. Скорее всего, императрица могла обратить внимание на главу IX («Бесстрастие, как завершение подвига „юродства“. Проявление высшей степени святости в св. юродивых»). Автор (в то время иеромонах) подчеркивал, что бесстрастие есть стремление к богоподобию, при котором все страсти утихают. «Приобретению состояния бесстрастности, – указывалось в книге, – способствовала еще сильным образом та житейская обстановка, среди которой действовали св. юродивые, приучавшие себя к индифферентному бесстрастному обращению с людьми (напр[имер] с блудницами)»[934].
Приходя к блуднице, такой святой не только не чувствовал движения страсти, но даже блудницу приводил к чистому и подвижническому житию[935]. Далее иеромонах Алексий приводил историю со святым юродивым Серапионом Синдонитом, предложившим одной затворнице проверить, умерла ли она для этого мира – снять одежды и пройтись вместе с ним обнаженной по городу. Таким образом, – делал вывод автор, святые юродивые препобеждали естество, становились выше его. «И только божественной помощью, – указывал о. Алексий, – при собственных напряженных усилиях ума и воли, и можно объяснить то явление, что св. юродивые, вращаясь почти нагие в кругу женщин, оставались нечувствительными к женским прикосновениям»[936].
Уже то, что Распутина могли сравнивать со св. юродивыми – достаточно показательно. Однако не менее показательно, что для большинства имевших с ним дело лиц (исключая, конечно же, поклонников) Распутин оставался человеком аморальным, «хлыстом», окруженным «мироносицами». Столь откровенная неприязнь к человеку, почитаемому в императорской семье, неминуемо должна была закончиться трагически: ведь даже крайне правые смотрели на «старца» как на проходимца и политического авантюриста. Говорящий на вдохновенно-мужицкий лад, «но в господском вкусе», Распутин, по мнению беседовавших с ним людей, говорил не то, что думал, не высказывая никогда собственных мыслей.