«Видали вы на траве комки белой пены, точно слюны? – писал в дневнике после разговора со „старцем“ слывший черносотенцем Б. В. Никольский. – В этой пенистой слюне живет червячок. Так и у Распутина, слова – слюная пена, точно кто плюнул; никто и не заподозрит в глубине этого плевка вредного червяка-паразита, жадную, хитрую, скрывающуюся мысль»[937]. Эта образная характеристика интересна тем, что показывает: отношение к Распутину базировалось на понимании его неординарности.
Для Русской Церкви борьба со «старцем» потому и представляла огромные сложности, что предполагала разоблачение человека тонкого, понимавшего обстановку, в которой ему приходилось вращаться. Обвинение в хлыстовстве в конце 1912 г. было снято, указания на недостойное поведение Распутина за пределами дворца на его обитателей особого впечатления не производило. Что в подобной ситуации было делать? Часть церковных иерархов выбрала путь публичного осуждения «старца», при любом удобном случае стараясь доводить до трона информацию о его поступках. Некоторые архиереи выбирали путь заискивания перед Распутиным, стараясь с его помощью укрепить собственное положение. Были также и такие, кто стоял в стороне от «распутиниады», не осуждая сибирского странника, но и не заискивая перед ним.
Среди иерархов сторонниками Распутина считались митрополиты Московский Макарий (Парвицкий-Невский) и Петербургский Питирим (Окнов), архиепископы Владимирский Алексий (Дородницын), Тверской Серафим (Чичагов), епископ Саратовский Палладий (Добронравов) и многие другие[938]. Впрочем, слухи о «распутинстве» тех или иных архиереев часто оказывались преувеличенными. Так, престарелый Московский митрополит Макарий (о котором кратко говорилось в предыдущем параграфе) до своего переезда в Москву был вовсе незнаком со «старцем». Сам Распутин желал встречи с «апостолом Алтая» (как называли владыку Макария). Об этом архиерею сообщил СП. Белецкий. «Владыка к этому отнесся спокойно и, не изменяя ни выражения лица, ни своих глаз, только тихо и тем же голосом ответил: „Говорят, что он дурной человек, но раз он хочет моего благословения, то я в нем никому не отказываю“»[939].
Филерские наблюдения также подтвердили, что Распутин не ездил к Московскому митрополиту, хотя и глубоко почитал последнего: когда однажды зашел разговор о замене владыки Макария более молодым архиереем и о переводе его (правда, митрополитом) в Иркутск, то «Распутин вскочил, изменился в лице и заявил, что до смерти владыки Макария никогда этого не будет и добавил: „Не трошь, он святой“»[940].
Очевидно, почитание Распутиным московского архиерея было достаточным основанием для того, чтобы владыку Макария признали «распутинцем». Это не удивительно, – ведь иные примеры свидетельствовали о реальной зависимости назначения на важную кафедру от благосклонности «старца». Один из таких примеров – изложенная выше история столичного митрополита Питирима (Окнова).
В годы Первой мировой войны имя Распутина стало известным всем подданным Российской империи, о нем ходили фантастические слухи и легенды. В конце 1915 – начале 1916 гг. «слава» сибирского странника достигает своего апогея: в столице распространяется слух о том, что «старец» скоро получит придворное назначение – «возжигателя лампад». Филеры отмечали, что сосед Распутина, проживавший по той же, что и он лестнице, проходя мимо агентов, обратился к ним с заявлением: «Вашего патрона скоро назначат в Царское Село управлять всеми лампадами»[941].
Еще раньше Александра Федоровна с возмущением написала об этому мужу, заметив, что злоязычие людей не дает ей повидаться с «Другом» в отсутствие императора. «Теперь уверяют, – писала императрица, – будто Он [Распутин. – С. Ф.] получил назначение в Ф[едоровский] Собор, что связано с обязанностью зажигать все лампадки во всех комнатах дворца! Понятно, что это значит, но это так идиотски-глупо, что разумный человек может лишь расхохотаться»[942].
Однако дело было не в разуме, а в творимой легенде. Интерес русского общества к Распутину провоцировался политическим влиянием «старца», в годы Первой мировой войны достигшим колоссальных размеров. По мнению близко знавших его лиц, Распутин осознавал свою роль и старался играть ее с полной самоотдачей. «Распутин – связь власти с миром, – писал последний министр внутренних дел царской России А. Д. Протопопов. – Доверенный толкователь происходящих событий, ценитель людей. Большое влияние на царя, громадное на царицу. По словам царицы, он выучил ее верить и молиться Богу; ставил на поклоны, внушал ей спокойствие и сон»[943]. Отмеченное нуждается в разъяснении – в представлении императрицы Распутин был прежде всего «старец» (кстати, вспоминая о Распутине, она всегда писала о «Нем» с заглавной буквы). В течение войны 1914–1917 гг. императрица в своих письмах мужу 228 раз упомянула имя Распутина, он – только восемь. Цифры эти достаточно красноречивы и свидетельствуют, что если для Александры Федоровны «Он» был необходим, то для государя – только не был лишним. Видимо, не вполне корректно связывать огромное влияние Распутина лишь с его умением «заговаривать кровь» страдавшего гемофилией наследника – в тех же письмах имя «старца» в контексте болезни цесаревича Алексея практически не упоминается.
Оскорбление «старца» для императрицы было личным оскорблением. Поэтому, когда дело касалось критики действий Распутина и призывов убрать его подальше от трона, она была непреклонна и требовала наказания виновных. Она не желала понять роковую связь, соединявшую в умах многих ее верноподданных «православного старца» Распутина и православных всероссийских самодержцев. Вопрос о дискредитации Церкви сибирским странником был для Александры Федоровны неактуален и не связывался с опасным процессом десакрализации монархии, на который давно обращали внимание как церковные «либералы», например, митрополит Антоний (Вадковский), так и правые – епископ Гермоген и его последователи. Летом 1915 г. с письмом к митрополиту Макарию по этому вопросу обратился известный проповедник, священник московского храма Никиты Великомученика В. И. Востоков. Близкий к тогдашнему обер-прокурору Святейшего Синода А. Д. Самарину, отец Владимир видел в Распутине человека, давно оскорблявшего Церковь, разрушавшего государственную жизнь и подкапывавшегося под священное достоинство русского царя. Он напомнил Московскому архипастырю вступительную речь А. Д. Самарина перед членами Святейшего Синода: всё, соблазняющее народ должно быть немедленно искореняемо. Синодалы ее поддержали. «Если же и после столь торжественного, ясного заявления церковной иерархии о борьбе с накопившимися церковными соблазнами распутинское зло останется в прежней силе, при молчании о нем церковной власти, – восклицал о. В. Востоков, – то народ вправе будет назвать такую власть лицемерною, а ведь это ужасно!»[944]
Призыв остался без последствий, но, скорее всего, дошел до императрицы. Антираспутинское настроение о. Владимира для Александры Федоровны секретом не было. Не случайно, откликаясь на сочувственную телеграмму, посланную Востоковым А. Д. Самарину (после вынужденной отставки последнего), она написала Николаю II, что было бы хорошо, если б митрополит Макарий «отделался» от о. Владимира. («Давно пора. Он причиняет бесконечные неприятности, и это он руководит Самариным»)[945]. Вскоре от священника действительно «отделались» – перевели из Москвы в провинцию.
Не трудно понять, как воспринимались подобные переводы и почему их связывали с именем сибирского странника. С влиянием Распутина также связывалось увольнение неугодных сановников, прежде всего – обер-прокуроров Святейшего Синода. После отставки В. К. Саблера, которой давно добивалась Дума, император 5 июля 1915 г. назначил исполняющим должность обер-прокурора уже упоминавшегося выше московского губернского предводителя дворянства А. Д. Самарина. Однако на своем посту Самарин пробыл весьма недолго – уже 26 сентября его отстранили. Причина была ясна – стремление обер-прокурора отстранить «старца» от влияния на ход церковных дел: не случайно еще в середине июня 1915 г. императрица, стремясь не допустить этого назначения, писала Николаю II: «Он будет работать против нас, раз он против Гр[игория]»[946]. В отчаянии от назначения был и сам Григорий[947]. «Успокоение» наступило лишь после отставки Самарина.
Однако нужный человек был найден не сразу: заместившего Самарина А. Н. Волжина в конце концов тоже заменили, назначив на должность обер-прокурора чиновника Министерства народного просвещения действительного статского советника Н. П. Раева, сына столичного митрополита Палладия, предшественника владыки Антония (Вадковского). Этот обер-прокурор находился в полной зависимости от митрополита Питирима, следовательно, мог контролироваться и Распутиным. Переписка императрицы с Николаем II дает возможность проследить как происходили подобные назначения и что советовал своим венценосным покровителям сибирский странник. Разумеется, он не мог разбираться в тонкостях политической игры, но прекрасно осознавал, что ему выгодно, а что – нет. Преданный человек Распутину был нужен не для того, чтобы проводить какую-то «свою политику», а только с целью удержаться на плаву, остаться нужным «царям». Не случайно, когда он замечал, что некогда облагодетельствованный им человек начинает играть самостоятельно, а результатом этой игры может стать уменьшение его, Распутина, влияния во дворце, то сразу же предпринимал превентивные меры.